Впусти меня - Йон Линдквист

Было в ночной больнице что-то особенное. Мод Карлберг за стойкой регистрации окинула взглядом почти пустой зал. Кафетерий и киоски были закрыты, лишь несколько посетителей скользили, как призраки, под высоким потолком.

В такой поздний час ей нравилось представлять, что она и только она блюдет покой гигантского здания больницы Дандерюд. Конечно же, это было не так. В случае проблемы ей стоило лишь нажать на кнопку, и в течение трех минут перед ней возникал охранник.

Чтобы скоротать время поздними вечерами, она изобрела одну игру.

Она придумывала профессию, место жительства и приблизительную биографию некоего абстрактного персонажа. Возможно, какую-нибудь болезнь. А потом примеряла все это на первого попавшегося человека. Часто результат оказывался по меньшей мере забавным.

Например, она выдумала пилота, проживающего на Гетгатан с двумя собаками, о которых во время командировок заботилась тайно влюбленная в пилота соседка (ну или сосед). Проблема пилота заключалась в том, что ему или ей мерещились зеленые человечки в красных колпачках, парящие в облаках, когда он / она сидел / сидела за штурвалом.

Дальше оставалось только ждать.

Через какое-то время могла появиться суровая старуха. Женщина-пилот. В свое время слишком увлеклась спиртным в маленьких бутылочках из бортового запаса, допилась до зеленых чертиков, ее уволили. Теперь сидит целыми днями дома с собаками. А сосед все так по ней и страдает.

Так Мод коротала долгие ночные часы.

Иногда она ругала себя за эту игру, мешающую воспринимать людей всерьез. Но ничего с собой поделать не могла. Вот и сейчас — сидела и ждала священника, питающего страсть к ревущим спортивным авто и имеющего склонность подвозить случайных попутчиков в надежде обратить их на путь истинный.

Мужчина или женщина? Молодой или старый? Как может выглядеть такой человек?

Мод положила подбородок на ладони и посмотрела на вход. Что-то маловато сегодня народу. Время посещений было закончено, а новые пациенты с обычными субботними травмами, зачастую имеющими то или иное отношение к алкоголю, поступали в неотложку.

Вертушка дверей закрутилась. Вон он, святоша-автомобилист.

Но нет. Это был один из редких случаев, когда ей приходилось признать свое поражение. В дверях стоял ребенок. Хрупкая маленькая девочка лет десяти-двенадцати. Мод начала было выдумывать цепь событий, которые привели бы к тому, что эта девочка стала бы тем самым священником, но быстро перестала. У девочки был очень несчастный вид.

Девочка подошла к большой схеме больницы с разноцветными обозначениями проходов в то или другое отделение. Мало кто из взрослых мог разобраться в ней, что уж говорить про ребенка?

Мод перегнулась через стойку и тихо окликнула девочку:

— Тебе помочь?

Девочка обернулась, смущенно улыбнулась и двинулась к ней. Волосы ее были влажными, пара не успевших растаять снежинок белели на черных прядях. Она не потупилась, как часто делают дети, попав в незнакомую обстановку, — нет, темные печальные глаза смотрели прямо на Мод все то время, пока девочка приближалась к стойке. В голове Мод промелькнула мысль, четкая, как произнесенные слова:

Нужно ей что-нибудь дать. Что бы ей такое дать?

Впав в ступор, она начала лихорадочно перебирать в голове содержимое своего письменного стола. Карандаш? Надувной шарик?

Девочка встала перед ней, так что над краем стойки торчали лишь голова и шея.

— Извините, я... я ищу своего отца.

— Он пациент больницы?

— Да, вернее, я точно не знаю...

Мод посмотрела на крутящиеся двери, взгляд ее побродил по вестибюлю и остановился на девочке. На ней даже не было куртки. Только черный вязаный свитер, усеянный каплями и снежинками, сверкающими в свете ламп.

— Милая, ты совсем одна? Так поздно?

— Да, я... я только хотела узнать, здесь ли он.

— Ладно, посмотрим... Как его зовут?

— Не знаю.

— Как это — не знаешь?

Девочка потупила взгляд, будто ища что-то на полу. Когда она снова подняла голову, ее большие черные глаза увлажнились, а нижняя губа дрожала.

— Нет, он... Я знаю, что он здесь!

— Деточка, ну что ты...

Мод почувствовала, как в груди что-то вот-вот лопнет, и засуетилась, стараясь помочь делом: она наклонилась, вытащила из нижнего ящика стола рулон бумажных полотенец, оторвала кусок и протянула девочке. Она испытала облегчение оттого, что смогла ей хоть что-то дать — пусть даже кусок бумаги.

Девочка высморкалась и вытерла глаза каким-то очень взрослым жестом.

— Спасибо.

— Я даже не знаю... А что с ним?

— Он... Его арестовала полиция.

— Но тогда, может быть, тебе лучше спросить у них?

— Да, но его держат здесь. Он болен.

— А что у него за болезнь?

— Он... Я знаю только, что он здесь. Где он может быть?

— Наверное, на последнем этаже, но туда нельзя без предварительной договоренности.

— Я только хотела узнать, где его окно, чтобы я могла... Не знаю.

Девочка опять расплакалась. Горло Мод сжалось до боли. Девочка хотела знать, где ее папа, чтобы стоять под окнами больницы... в снегопад... и смотреть на его окно... Мод сглотнула.

— Если хочешь, я могу туда позвонить. Уверена, что тебя пустят...

— Нет, спасибо. Теперь я знаю... Теперь я могу... Спасибо. Спасибо.

Девочка повернулась к ней спиной и направилась к дверям.

Боже, эти несчастные семьи...

Девочка скрылась за дверью, а Мод сидела и смотрела ей вслед.

Что-то тут не так.

Мод попыталась припомнить, как она выглядела, как двигалась. Что-то в ней было не то, что-то странное... Через полминуты Мод поняла, в чем дело. Девочка была босая.

Мод выскочила из-за стойки и подбежала к дверям. Ей только в исключительных случаях разрешалось оставлять стойку без присмотра, но она решила, что сейчас тот самый случай. Она нетерпеливо протиснулась сквозь вертушку — скорее, да скорее же! — и выбежала на стоянку автомобилей. Девочки и след простыл. Что же делать? Нужно, наверное, вызвать социальные службы, чтобы они убедились, что за девочкой есть хоть какой-то присмотр. Видимо, никто не знал, что она здесь, — это все объясняло. Кто же ее отец?

Мод оглядела парковку, но девочки не было видно. Она пробежала вдоль больницы по направлению к метро. Пусто. По дороге обратно она лихорадочно соображала, кому позвонить и что предпринять.

Оскар лежал в своей постели в ожидании Оборотня. В его груди кипели ярость и отчаяние. Из гостиной доносились громкие голоса отца и Янне, заглушаемые музыкой из кассетника. «Братья Юп»[31]. Оскар не мог различить слов, но он и без того знал эту песню наизусть.

Живешь в деревне — нужна скотина.Фарфор продали, свинью купили...

На этом месте музыканты принимались изображать разных животных. Вообще-то они всегда казались ему смешными, но сейчас он их ненавидел. За то, что они принимают во всем этом участие. Поют свою идиотскую песню, пока папа с Янне сидят и напиваются.

Он прекрасно знал, как все будет дальше.

Через час-другой бутылка будет допита, и Янне отправится домой. Потом папа немного послоняется по кухне, пока не решит, что ему непременно нужно побеседовать с Оскаром.

Он войдет к нему в комнату, только это будет уже не папа, а воняющая перегаром размазня, полная слюнявых нежностей и сентиментальных соплей. Поднимет Оскара из постели. Поговорить. О том, как он до сих пор любит маму, о том, как любит Оскара, а Оскар его любит? Будет заплетающимся языком рассказывать обо всех нанесенных ему несправедливых обидах и в худшем случае совсем заведется и разозлится.

Он никогда не поднимал на Оскара руку, нет. Но для Оскара не было ничего хуже того, что в эти минуты происходило у него на глазах. От папы не оставалось и следа. Вместо него появлялся монстр, каким-то образом овладевший его телом.

Тот, кем папа становился после выпивки, не имел ни малейшего отношения к нему трезвому. Поэтому легче было думать о папе как об Оборотне. Представлять себе, что в теле отца действительно таится совсем другое существо. Как луна пробуждает в оборотне волка, так алкоголь пробуждал в папе эту чуждую сущность.

Оскар взял номер комиксов про медвежонка Бамсе, попытался читать, но никак не мог сосредоточиться. Он чувствовал себя... брошенным. Через час или около того ему предстояло остаться наедине с Монстром. И единственное, что он мог сделать, — это ждать.

Он швырнул комиксы в стену, встал с кровати и вытащил бумажник. Билеты на метро и две записки от Эли. Он разложил их в ряд на кровати.

«В ОКОШКО — ДЕНЬ, А РАДОСТЬ — ИЗ ОКОШКА!»

И сердечко.

«ДО ВЕЧЕРА. ЭЛИ».

И вторая: