Импровиз. Сердце менестреля - Владислав Русанов

За пять лет, проведенных в стенах Академии, из шестнадцати аркайлцев осталось семеро. Два года не доучился Коэл альт Террил. Из-за темной истории, подробности которой друзья стеснялись расспрашивать, Дом Радужной Рыбы разорился, утратив и доходы, и земли, и влияние в державе. Отец Коэла запил и погиб на дуэли, если таковой можно считать пьяную драку в одной из придорожных харчевен. Старший брат, наследовавший главенство в Доме, напрямую заявил, что не собирается оплачивать времяпровождение молодого бездельника, а если мальчишка хочет чего-то добиться в жизни, пусть учится владеть шпагой как следует и поступает на военную службу. Коэл, который к тому времени уже раз пять или шесть сбегал из Академии, горя желанием попасть на любую, самую завалящую войну (и это против двух раз Ланса, который не отличался покладистостью и прилежанием), пришел от слов брата в неописуемый восторг. Попрощался с друзьями и ушел, не дождавшись даже утра следующего дня. Вновь они встретились уже через пять лет, в Аркайле. И там дружба продолжилась.

В юности и молодости их называли «неразлучной тройкой». И в глаза, и за глаза. Они и в самом деле не расставались. Несмотря на совершенно разные натуры, на несхожесть отношения к жизни, к сюзеренам, к женщинам, к вину, к войне и тому подобное… Конечно, Коэл и Ланс ходили на войну. Годам к тридцати альт Террил успокоился, осел в городе, женился, поступил на службу в стражу, где довольно быстро, благодаря ответственности и не показной, а истинной преданности, получил офицерское звание. Мягкий Регнар, не любивший споры, не терпевший жестокость, стал больше времени проводить наедине со своими мыслями и жил от бала до бала, полностью отдаваясь любимой музыке. Ланс же кутил, гулял, вызывал и принимал вызовы, соблазнял красоток и скрывался от сильных мира сего. Каждый жил своей жизнью, но все равно друзья время от времени встречались и радовались каждому случаю, как зеленые юнцы. И вот теперь из тройки останутся только двое.

Маг-музыкант не мог не признать – из них троих альт Грегор был самым непредсказуемым, самым отчаянным, самым бесшабашным и самым талантливым. Он был душой их тесного сообщества единомышленников. И теперь ему отрубят голову по надуманному обвинению. Регнар верил, что Ланс не мог убить наследника Гворра. Точнее, не так… Регнар верил, что Ланс не заколол бы Гворра кинжалом в подворотне. Дать пощечину при всей знати Аркайла? Без сомнения. Вызвать на дуэль? Да запросто. Но предательский удар… Нет. Даже будучи смертельно пьяным, менестрель всегда помнил и соблюдал писаные и неписаные законы дворянской чести. Неписаные даже больше уважал.

По мере того как горожане прибывали на площадь, настроение Регнара все ухудшалось и ухудшалось. Раздражали веселящиеся простолюдины – жрущие, пьющие, хохочущие. Доводили до бешенства праны, улыбающиеся и раскланивающиеся при виде придворного мага-музыканта. Еще два дня назад они даже не взглянули бы в его сторону, а, столкнувшись нос к носу, сделали бы вид, что не заметили. От вида церковников, с постными рожами спешащих куда-то по делам, сами собой сжимались кулаки. А на четверку браккарских моряков, тоже вздумавших поглазеть на казнь, он едва не набросился. Спасла лишь привычка не действовать сгоряча. Иначе вооруженные тесаками островитяне покрошили бы мага, как кочан капусты. Но как же он ненавидел в тот миг браккарцев! Все зло в мире от них, от этого торгашеского, хитрющего, подлого народца, не думающего ни о чем, кроме наживы.

Сжимая до боли в пальцах рукоять шпаги, Регнар развернулся к светловолосым морякам спиной и прошел шагов десять, ничего перед собой не замечая. Но, видимо, что-то в его лице заставляло горожан расступаться и освобождать дорогу.

Наконец колокол клепсидры пробил половину второй стражи.

Дальний край толпы, с той стороны площади, куда впадала, будто река в море, улица Единорога, заволновался. По людскому скоплению пробежала рябь, как от брошенного в воду камня. Привстав на цыпочки, Регнар увидел желтые сюркотты стражников. Не городских, те предпочитали простую и обыденную одежду, удобную для блуждания по ночным переулкам, а дворцовых. Вооруженные протазанами подчиненные Коэла растолкали зевак, создавая «живой коридор», по которому прошел сам альт Террил в сопровождении двух десятков стражников с гизармами, а с ним капитан гвардейцев, Деррик альт Горран с двумя десятками своих людей, в камзолах, расшитых серебряной нитью, в желтых шляпах с черными перьями и при шпагах. Они живо выстроили двойную цепь вокруг помоста: гвардейцы внутри, а стража снаружи.

«Они что, думают, Ланса захотят освободить? – подумалось Регнару. – Прямо из-под палаческого топора»?

Коэл и пран Деррик стояли рядом. Капитан гвардии – бледный и даже слегка зеленоватый, словно с перепоя. Лицо каменное, взгляд поверх голов. У альт Террила, напротив, на щеках полыхали алые пятна, вызывавшие в памяти лица умирающих от чахотки. Время от времени его губы кривились от сдерживаемых страданий, от чего капитан стражи прикусывал их, топорща закрученные усы.

Через некоторое время на помост поднялся палач. Плечистый жилистый человек в кожаном переднике до колен и маске, полностью скрывающей лицо. Согласно старинной традиции Аркайла, имя и внешность палача были известны лишь очень узкому кругу избранных. Никто так же не знал, где он живет. Служаки Гвена альт Раста обеспечивали тайное передвижение по городу исполнителя приговоров его светлости. Палач поднял топор, лежащий рядом с плахой – самой обычной мясницкой колодой, на взгляд Регнара, даже не дубовой. Взмахнул разок-другой на пробу. На обнаженных предплечьях, поросших густой черной шерстью, заиграли тугие жгуты мускулов. Убедившись, что баланс у топора пристойный, а ладони не скользят по топорищу, палач вскинул орудие на плечо и застыл, как статуя, попирая помост широко расставленными ногами.

И тут слух Регнара уловил отдаленный свист.

Не сразу маг-музыкант сообразил, что это играет окарина. А поняв, поморщился: инструмент простонародья, такой же убогий, как тростниковая дудочка. Пастухи, рыбаки, лесорубы, углежоги… Вот кто играл на окарине в Аркайле, да и в остальных одиннадцати державах тоже. И надо же было кому-то из них, тупому, необразованному и невоспитанному, заявиться сюда, на площадь перед собором Святого Кельвеция, чтобы нарушить торжественность предстоящего события! Почему городские стражники не накостыляют ему по шее? Когда не надо, от них отбоя нет, а когда требуются самые малые усилия, чтобы поддержать общественный порядок, то будто сквозь землю проваливаются.

Но толпа снова волновалась. По нестройным выкрикам Регнар понял, что обыватели увидели Ланса.

Звуки окарины продолжали лететь над головами.

«Подумать только, осквернить последние мгновения жизни величайшего менестреля глиняной свистулькой…»

Вскоре маг-музыкант увидел неторопливо шагающего по «живому коридору» менестреля. Для узника, который почти месяц провел в подземелье, альт Грегор выглядел уж слишком щеголевато. Русые с сединой волосы собраны в «хвост», борода, отросшая, как у отшельника с Карросских гор, расчесана. Черный бархатный колет без герба. Белоснежная рубашка с отложным воротником, который Ланс выпустил из-под верхней одежды и тщательно расправил. Ни плаща, ни шляпы он не надевал. Зачем? Ведь смерть от простуды ему уже не грозит…

Взгляд менестреля скользил по толпе.

Но Ланс, как и на выступлениях, не видел никого.

Главное – не смотреть в глаза. Тогда не появится предательская дрожь в коленях, не сбежит с лица улыбка, не уйдет кураж, присущий знаменитому исполнителю.

Альт Грегор прекрасно поужинал вчера вечером – спасибо прану Гвену. Гусь в яблоках с хрустящей корочкой, белый свежевыпеченный хлеб, показавшийся после обычного для застенка ржаного и липкого божественной пищей, грибы в сметане, бутылка бурдильонского. Приговоренному даже пришлось сдерживать себя, чтобы не опозориться назавтра. Несварение желудка может привести к печальным последствиям и даже постыдным. Зачем же омрачать прощание с городом, который хоть и не был к нему милостив и доброжелателен, но все же подарил наиболее значимые и запоминающиеся мгновения жизни, с городом, где живет и останется жить его последняя, необоримая и незабываемая любовь? А еще он вымылся, переоделся во все чистое и новое, за исключением сапог. Их менестрель решил не менять. Старые растоптанные и мягкие сапоги облегчат его уход в мир иной. И это не выспренний образ, явившийся в больном воображении служителя искусств. Ланс альт Грегор всегда очень трудно привыкал к новой обуви. Мозоли, потертости и неизбежно испорченное настроение. Уж лучше идти на встречу к Вседержителю в старых. Он и без того слегка хромал: в холодном и сыром подземелье разболелся перелом, полученный в морском сражении в проливе Бригасир, на службе у адмирала Трагеры. Стараясь не припадать на левую ногу, менестрель рисковал утратить сосредоточенность и мог позволить себе увидеть глаза обступивших проход людей. И тогда он не справится с паникой, опозорится. Великий Ланс альт Грегор запомнится Аркайлу не гордецом, а трусом.