У аборигенов Океании - Януш Вольневич

двух лодках, которые уже готовились спустить на воду, лежали только бечевки с крючками и пара ножей. Чертовски мало! Оставалось лишь уповать на магию и колдовство. Тут как раз и начались подобающие случаю обряды.

Четыре мальчика поймали в море две сказочной красоты небольших рыбы, которые могли появиться лишь в глуби тропических морей. Одним только духам предков меланезийцев ведомо, каким образом малышам удалось голыми руками добыть этих рыб; ребятишки уплыли в море всего на несколько минут, и вот их добыча уже трепещет на крючке. Рыбак, с которым мне предстоит плыть, стоит на коленях на берегу; его лицо обращено в сторону моря; он молитвенно бормочет что-то прямо в раскрытые пасти рыб, которые прикладывает к губам. Но вот он кончил молиться, положил крючок с приманкой в лодку и столкнул ее в высокую волну прибоя. Через мгновение его голова уже подпрыгивает, словно круглый мяч на волне, у борта лодки. Теперь начинаются самые важные заклинания.

Рыбак умоляет морских духов, чтобы акула не разбила хрупкую ладью, чтобы она оказалась кроткой, а морская волна не опрокинула его утлую посудину. Рыбак ныряет, а затем, как предписывает ритуал, натирает борта лодки пучком трав. Готово! Теперь он возвращается на берег.

Мокрый до пояса, забираюсь в лодку. К счастью, Соломоново море было в тот день спокойным, почти без ряби. Борта нашей лодки выступают всего лишь на десять сантиметров над зеркальной его поверхностью. Спереди гребет мой рыбак. Ни паруса, ни мачты нет. Может быть, это и лучше, лодка будет устойчивее.

Итак, рыбак гребет, а я сижу сзади и смотрю на наше снаряжение и на весло, которое у меня под рукой. Немного помогаю. Рыбак взглянул на меня, улыбнулся и что-то сказал. Я ничего не понял, конечно, но это было неважно. Гребу, а сам с возрастающим интересом посматриваю на наши примитивные «орудия», лежащие в лодке. Тут изогнутая дугой палка с нанизанными на нее маленькими кружками высушенной скорлупы кокосового ореха. Попросту трещотка. На берегу она гремела довольно громко. Сгораю от любопытства, какой звук она будет издавать под водой. С трещоткой на акул! Это же сплошная нелепость, никто в Польше мне не поверит.

Рыбак бросает весла, берет трещотку и погружает ее в воду. Отчетливо слышу приглушенный водой треск. Так, наверное, звучит голос сирены, цель которой заманить акул. Что ж, посмотрим. Трещотка все время в работе. Даже я удостаиваюсь чести взять ее в руки. Рыбак тем временем гребет. Меняем место лова. Прошло уже полчаса… и никаких результатов. Начинаю смеяться над самим собою, что поверил в возможность ловить акул с помощью трещотки. Что же мне, однако, делать дальше? Продолжаю действовать трещоткой. По крайней мере, мне удалось выйти в море на лодке с островитянином.

Но вот что-то происходит. Рыбак кидает вдруг весло на дно лодки и бросает за борт крючок с приманкой. Неужели? В озаренной ярким солнцем морской воде мелькнула какая-то тень…

Лодку сильно закачало. Бечевка напряглась. Рыбак голосит вовсю, кевоу еще больше раскачивается, я чувствую, как мурашки пробегают у меня по спине. Мои движения в узеньком челне крайне стеснены. Теперь все сомнения рассеиваются, что-то клюнуло на нашу приманку. Рыбак продолжает кричать и изо всех сил тянет бечевку. Неожиданно я оказываюсь между ним и мечущейся добычей. Пока ничего не вижу.

Есть! Между бортом лодки и балансиром клубится вода. Теперь отчетливо различаю плавник, зубастую пасть. Акула!!! Небольшая, полтора, быть может, два метра. В лодке начался сущий ад. Становится немного не по себе, как-никак живая акула с полным набором зубов и на расстоянии всего полметра от меня. Мой рыбак орет как одержимый. Не знаю, как помочь ему, что предпринять?! А он продолжает кричать! Не стану же я колоть акулу ножом. Во-первых, не сумею размахнуться, а во-вторых, чего скрывать, боюсь этого акульего недоростка. С отчаяния хватаю весло и колочу его по голове. Раз, другой, и вдруг все успокаивается. Акула, которой я скорее помог, чем повредил моим веслом, сорвалась вместе с крючком и исчезла. Лишь мой рыбак продолжал надрываться.

Вне сомнения, он ругал меня на чем свет стоит. И вполне понятно. Если бы вместо меня, взрослого мужчины, здесь сидел кто-либо из его юных сыновей, акула к вечеру несомненно варилась бы в их семейном котле. Сдался же ему этот белый растяпа…

Рыбак вдруг умолк и принялся грести. А я радовался. Несмотря на безрезультатность охоты, я все-таки участвовал в ловле акул с помощью… трещотки! На обратном пути я пытался объяснить рыбаку по-польски, чему я так рад. И пожалуй, мне удалось его умилостивить. Видно, местные островитяне отходчивы. Лодка еще не пристала к золотисто-песчаному берегу, а рыбак уже приветливо улыбался мне. И этих-то людей считают «дикарями»!

Возвращение на берег также было приятным. Все население деревни собралось здесь. Благодаря красноречию моего рыбака, я стал «героем дня». Смеху было немало, однако подшучивали надо мной дружелюбно. Мы со Стахом стали своими людьми. Наши сигареты и табак придали еще больше теплоты встрече, да и гостеприимные хозяева щедро угощали нас (впрочем, и себя) фруктами. Как всегда, магнитофон произвел фурор и снова, как месяц назад, мы записывали хоровое пение. На этот раз певицами были девушки. Под аккомпанемент примитивной гитары они исполняли мелодичные песни. Девушки казались нам просто прекрасными!

Этот приятный вечер на берегу Соломонова моря был словно выхвачен из фильма о тропических морях. Ночь, как всегда в этих географических широтах, опустилась, словно занавес в театре. А когда полная луна, пробиваясь сквозь перистые пальмы, стала бросать на воду тусклые блики, в ее мерцающем свете, словно по заказу, показалась вдали лодка с парусом, напоминающим клешни краба. И кто знает, быть может, бравый ее экипаж отправился в путь, чтобы совершить извечный в этих местах обряд?

Задумчиво глядел я на мелькавшую в свете луны ладью, а тем временем девушки из Каибола тянули свои песни. Я невольно вспомнил о профессоре Малиновском, который не только часами прислушивался к пению островитян, но и сам охотно вторил им. Прошло немало лет, но до сих пор здесь вспоминают о нем, как о человеке-певце. А потом, сидя ночью в палатке, ученый записывал в своих дневниках: «Я живу спокойно среди неолитических дикарей, но мысли постоянно уносят меня в родную Польшу».

Малиновский писал о «дикарях», но в то же время выступал против распоряжений администрации, оскорблявших традиционные верования населения и резко критиковал ошибки, допускаемые миссионерами. Он даже составлял решительные доклады по этому поводу.

«Человечество едино, — писал профессор. —