Она была такая хорошая - Филип Рот

Когда в конце января (бронхит у Эдди затянулся почти на три недели) они приехали в Либерти-Сентр, им стало известно, что мать Люси все еще не дала мистеру Мюллеру определенного ответа. Накануне Нового года Берта заявила, что дочь окончательно вывела ее из терпения, но Уиллард дал ей понять, что Майре уже сорок три года и на нее не надо оказывать давление в таком важном вопросе, как повторный брак. Как только она почувствует, что готова на такой шаг, она сама объявит об этом. Только слепому не видно, что с каждым днем Майра все больше склонна ответить «да». Два раза в неделю она ездила с Бланшардом в Уиннисоу в ресторан отеля, а в будние дни по вечерам ходила с ним то в кино, то в гости к его друзьям. Накануне крещенья она даже помогала ему выбирать линолеум на кухню. Мистер Мюллер начал модернизировать дом несколько лет назад, но тут его жена заболела, и работы остановились на полпути. Она помогла бы выбрать линолеум любому, кто ее ни попроси, ведь это такая пустячная любезность, — объясняла Майра своим, — и это вовсе не значит, что она уже решила стать его женой.

Однако на следующий вечер, когда Бланшард у себя дома вел какие-то переговоры с торговым агентом, она битый час нервно ходила по своей спальне, а потом не выдержала, вышла на кухню и позвонила ему сама. Конечно, это ее не касается, ей бы не хотелось, чтобы он подумал, будто она хоть в чем-то критикует женщину, которая была его женой, но она просто не может молчать. Она обязана сказать, что цветовая гамма для ванной наверху ей кажется прямо-таки ужасной. И если еще не слишком поздно отменить заказ на шкафчики и прочее оборудование, она надеется, что он так и сделает. Но, конечно же, она поймет, если он не захочет так поступить в память о… Нет, конечно же, нет, тут же ответил он.

Так что пока еще ничего толком сказать было нельзя.

К тому же Берта без конца перечисляла добродетели и достоинства Бланшарда, а это могло произвести на Майру совсем не тот эффект, которого она ожидала. Пожалуй, лучше всего было бы, если б Бланшард Мюллер действовал сам, и Майра тоже сама бы решала, хочет ли она начать новую жизнь с таким человеком, как он. А приставать с ножом к горлу, пока тебе не ответят «да», это, конечно, не метод: нельзя заставить человека быть таким, каким он быть не может, или испытывать чувства, которые он не испытывает. «Ведь правда, Люси?» — спрашивал Уиллард — ему казалось, что она должна быть его союзницей против Берты, но Люси давала понять, что ее дело сторона.

День прошел тоскливо. Не только потому, что ей приходилось выслушивать бабушку, рассуждавшую о философии безвольных людей, которая и так чуть не довела семью до точки, о философии, внушающей, что выше потолка не прыгнешь, каким бы низким ни был твой потолок; не только потому, что дедушка, казалось, старался как можно дольше удержать дочь в своем доме, а бабушка, напротив, стремилась вытолкать ее поскорей с мужем ли, нет, все едино, — день прошел тоскливо, потому что Люси поняла — на самом деле ей безразлично, выйдет мать за Бланшарда Мюллера или нет. А ведь она всю жизнь молилась о том, чтобы мужественный, серьезный, сильный и порядочный человек стал мужем ее матери и отцом ей.

Этим вечером они ехали в Форт Кин через настоящую снежную бурю. Рой молчал, медленно ведя машину по шоссе, а Эдвард спал у нее на руках. Закутавшись в пальто, она смотрела, как снег хлещет по капоту, и думала: да, ее мать вот-вот выйдет замуж за такого человека, о котором Люси всегда мечтала, и ее собственный муж уже не пытается увильнуть от своих обязанностей. Наконец-то он привык изо дня в день выполнять обязанности отца, мужа и главы семьи, нравится ему это или нет; теперь у ее сына двое родителей, они вместе охраняют малыша, и каждый исполняет свою часть общей работы — и все это благодаря ее усилиям. Вот еще одна житейская битва, которую она вела и которую выиграла, но почему-то теперь ей казалось, что никогда в жизни она не была такой несчастной. Да, все ее желания сбылись, но сейчас, когда они ехали домой сквозь снег, ветер и мглу, у Люси вдруг возникло ощущение, что так будет вечно, — она не умрет, ей суждено жить и жить в этом новом, ею самой сотворенном мире, где она сможет убеждаться в своей правоте, но где ей никогда не быть счастливой.

Снег шел всю зиму, но почему-то непременно по ночам. Дни были пронизаны холодом и отраженным снежным сиянием. Эдварду купили голубой комбинезон, красные варежки и такие же галоши. Закончив с уборкой, Люси наряжала его в эти яркие зимние одежки и шла на рынок, волоча за собой сумку на колесиках. Эдди шел рядом, он старательно ступал красной галошей в свежий снег и так же сосредоточенно вытаскивал ее обратно. После ленча он спал, а потом они брали санки и отправлялись в Пендлтон-парк. Люси возила его по дорожкам и катала с маленьких горок на пустых площадках для гольфа. Они старались растянуть обратный путь домой, шли вокруг прудов, где школьники носились на коньках, и выходили из парка через территорию Женского колледжа.

Девушки, с которыми она училась, закончили колледж еще в июне. Может, поэтому Люси так непринужденно разгуливала сейчас по студенческому городку, где избегала появляться все эти годы. Что касается педагогов, то они вряд ли помнили ее: слишком уж недолго она проучилась в колледже. Но ох как это было странно, удивительно странно — провозить Эдварда на санках мимо «Бастилии»! Ей очень хотелось рассказать ему о тех месяцах, что она провела в этом здании. О том, что и его жизнь начиналась здесь. «Мы жили вдвоем вот тут. И никому не было до нас дела, ни одной живой душе!»

За эти годы бараки снесли, а на их месте построили длинное кирпичное здание модернистского вида, предназначенное для классных занятий. За «Бастилией» строилась новая библиотека. Хотелось бы знать, где теперь помещается студенческая поликлиника — любопытно, работает ли там тот трусливый доктор. Сейчас бы она и глазом не моргнула, встреться он ей на дорожке. Пусть посмотрит на Люси с сыном, ей бы это даже доставило удовольствие.

Иногда они с Эдвардом заходили в «Студенческую кофейню» погреться горячим шоколадом и садились в тот же уголок, где в последние месяцы беременности обычно пристраивалась Люси. В зеркале на стенке она видела их обоих — покрасневшие носы, соломенные волосы, свисающие на глаза, совершенно одинаковые глаза. Как далеки от них те страшные дни в «Бастилии»! Здесь, рядом с ней, сидел крохотный мальчуган, которого Люси отказалась уничтожить, ее малыш, и теперь она ни за что не допустит, чтобы его обижали. «Спасибо, мама», — проговорил он, глубокомысленно следя, как она перекладывает крем с верхушки своей порции в его стакан. И Люси подумала: «Вот он, со мной. Я спасла ему жизнь. Я, одна, без всякой помощи. Но почему же я чувствую себя такой несчастливой? Разве я этого хотела?»

В солнечные дни они выходили пораньше, и, пока разгуливали до темноты, на улицах вырастали сосульки. Каждый раз Эдвард отламывал самую большую, какую только мог найти, бережно нес, сжимая красными варежками, и укладывал дома в холодильник, чтобы показать папочке, когда тот вернется с работы. Он и правда был очарователен, ее Эдвард, — она произвела его на свет, хранила и защищала, он принадлежал ей одной, и все же Люси чувствовала, что навсегда обречена на пустую и ничтожную жизнь.

В День Всех Влюбленных Рой принес домой два картонных сердца, наполненных конфетами, — побольше от себя, поменьше «от Эдварда». Когда вечером ребенок вылез из ванны, Рой решил сделать снимок на память: Эдди, причесанный и в купальном халате, дарит маме подарок (во второй раз).

— Улыбнитесь, детки.

— Пожалуйста, побыстрее, Рой.

— Но ведь ты даже не улыбнулась.

— Рой, я устала. Пожалуйста, поскорее.

Когда Эдварда уложили спать, Рой уселся на кухне со стаканом молока и любимым печеньем. Он развернул одну из своих папок и стал просматривать фотографии Эдварда, которые делал с самого его рождения.

— Знаешь, что мне сегодня пришло в голову? — Он вошел в гостиную, вытирая рот. — Это всего лишь идея, сама понимаешь. Я хочу сказать, что не отношусь к этому серьезно, правда.

— Какая еще идея?

— Ну, разобрать фото Эдди, разложить по годам и дать им общее название. Может, это и глупо, но снимки я уже подобрал, вот так-то…

— Для чего, Рой?

— Ну, для книги. Что-то вроде рассказа в фотографиях. Как, по-твоему, неплохая идея, если бы кто-нибудь вздумал за это взяться? А назвать можно «Путь ребенка» или «Чудо детства». Я набросал целый лист подходящих названий.

— Уже и набросал?

— Да, во время ленча. Они как-то сами полезли мне в голову… Ну, я и записал. Хочешь послушать?

Люси встала и ушла в ванную. Глядя в зеркало, она сказала себе: «Мне двадцать два. Всего лишь двадцать два». Когда она вернулась, в гостиной играло радио.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.