Десять поворотов дороги - Оак Баррель

Хозяин, несмотря на унылый вид покупательниц, выглядел бодро и приветливо кивнул Киру, бросаясь, как тому показалось, на сущее самоубийство: подойдя вплотную к кряжистой недоверчивой женщине, он что-то такое сказал ей и даже поддел локтем для выразительности. К удивлению Кира, суровая дама расцвела улыбкой, показав два ряда крепких желтых зубов. После чего, взяв пучок редиса и приняв из рук хозяина связку рыжего, бодрого, как болонка, лука, расплатилась и вышла, обещав передать привет «старику Гнутту», которого «зеленщик счастлив будет увидеть у себя в лавке, если почки позволят тому выбраться из дома».

Аналогичная судьба постигла вторую из покупательниц, счастливо обретшую кошель яблок.

Кир дрейфовал среди овощного моря со связкой лука и откуда-то возникшей в руке большой круглой репой.

Что-то в манере зеленщика казалось ему знакомым. Когда тот поспешил на помощь робкому посетителю, готовому, похоже, до вечера простоять тут колом, Кира пронзила неожиданная догадка:

– Хряк?.. Это ты?..

Сомнениями Кира можно было размочить камень. Сам он стоял, оцепенев, с репой в ладони перед собой, напоминая датского принца на шутовской могиле[30]. Оставалось только заговорить с корнеплодом и отправляться в окружную психушку.

– Да, – просто сказал зеленщик. – Здравствуй, Кир. Как поживает Хвет и его сестра?

– Но ты же…

– Я отчаянно похудел с тех пор, как умер. Ты это хотел сказать?

Кир кивнул. Он бы, впрочем, согласился сейчас с любыми словами друга, ибо не успел еще переместить того в своей внутренней картотеке из разряда «мертвых комедиантов» в разряд «здравствующих огородников».

– Ты глупо выглядишь, Кир. Сейчас же положи репу. Люди смотрят.

Тот безмолвно повиновался, по чуть-чуть приходя в себя. В лавку вошло еще двое покупателей, требовавших внимания продавца.

– Ну ты даешь! Мы ведь были уверены, что ты погиб!

– Вы, имея в виду большинство, и сейчас в этом уверены. Очень буду рад, если так все и останется – между нами. Ведь ты не расскажешь остальным, что видел меня? Да? Кир? – в голосе зеленщика проступила мольба, смешанная с угрозой.

С похожей интонацией молится большинство прихожан большинства храмов множественной вселенной, кому бы они ни поклонялись: «Дай мне здоровья и удачи в делах, а не то…».

– Вообще-то я уверен, что это всех обрадует.

– А вот я не уверен, что это обрадует меня, – прошипел зеленщик Киру, мягко выталкивая его в дверь. – С тех пор, как я умер, жизнь, наконец, наладилась.

Из-за холщовой шторы, перекрывавшей внутренний выход лавки, явилась молодая, пышущая здоровьем женщина, напоминавшая хорошо сложенную и отполированную тыковку. Глаза ее светились добротой и лукавством, и сама она была кругла и мила, словно розовое облачко на рассвете.

– Что бы вы хотели еще купить, славный господин? Мы с моей женой продаем только самые лучшие овощи и фрукты! И по самой выгодной цене!

В глазах экс-Хряка читалась легкая паника. Так, возможно, ведет себя сорокалетний повеса, которому в присутствии благоверной встретилась подруга давешних грез, вот-вот готовая поделиться общими воспоминаниями и уже закатившая мечтательно глаза. Кир, впрочем, был умным малым, и не подвел нежданно ожившего товарища, отчеканив:

– Вы неизменно держите марку! Лучшего лука не найти во всей Кварте!

Супруга-тыковка счастливо улыбнулась, обратив внимание доброжелательного клиента на «кабачки деликатнейшего сорта, которые тают во рту и отменно идут как в гарниры, так в отдельное блюдо, хоть на праздничный обед».

Кир вежливо поблагодарил, пообещав непременно заняться кабачками в другой раз, и навсегда попрощался со старым другом – теперь уже очно и даже получив увесистого дружеского тычка в спину, когда пытался задержаться в дверях. В качестве моральной компенсации в руках он держал все тот же лук, тыкву и целый сундук поводов к размышлению о смысле жизни. К тому же он согрелся, так что по всем статьям оказался в итоге в плюсе.

Глава 43. ОТЦЫ ГОРОДА

Четверо мужчин расположились в небольшом, богато обставленном кабинете, надежно укрытом в глубине здания, занимавшего целый квартал на западе столицы, в районе настолько дорогом, что даже голуби там старались стоять на одной ноге, чтобы меньше платить за землю.

Какое-то время в комнате царила тишина, прерываемая лишь треском поленьев в причудливо украшенном камине. В углу страдали тиком часы с циферблатом в виде золотого улыбающегося солнца. Множество книг за цветными стеклами навевали уютные мечты, а за окнами словно по заказу синел вечер над чудесным парком, припорошенным первым снегом… Пока вы не понимали, что высокие окна с резными рамами – талантливая фальшивка, а пейзаж за ними – дело рук художника.

– Соленая голова тролля с майораном… – мечтательно произнес жилистый усач в кресле. – Свежая куда лучше, но теперь их нет! Наши деды не для того основали эту страну, чтобы…

– Полно те, Зафар! – брезгливо перебил его дородный господин в халате на фрачной паре. – От твоих кулинарных предпочтений коробит даже Баожэй, а она готовит пудинги из улиток.

Гурман поерзал на подушках и громко сглотнул слюну.

– Это не те ли, м-м-м, актеришки, што, м-м-м, сбешали тогда от Шкокка?

Похожий на жабу старик сидел сутулясь на древнем облезлом табурете. Его широкие бесформенные брюки собрали на себе больше пятен, чем задница леопарда. Их первоначальный цвет был окончательно утрачен с четверть века назад, как и цвет слишком большого пиджака, подвязанного под мышками веревкой. Единственное, что выдавало в сидящем богача, – булавка с бриллиантом в сотню карат, приколотая к засаленному шейному платку. Если ее убрать, вы обнаружите перед собой старого городского нищего, живущего с помойки и подаяния. Да, и еще: табурет за ним таскал специальный слуга[31].

– Скокк – шакал! – раздраженно взвизгнул Зафар, резанув взглядом по серебряному подносу, накрытому куском бархата.

Поднос располагался на столике у книжного шкафа, весело отражаясь в цветных стеклах. Черная ткань скрывала два массивных предмета округлой формы, которые могли быть головами или, скажем, большими кочанами капусты. На углах столешницы курились палочки благовоний, и все же комнату наполнял терпкий запах гнилого мяса.

– Шакал, конечно. Но талантливый шакал, – отозвался фрачник, чтобы поддержать беседу.

– Талантливый, да? Но сначала ведь все-таки шакал, а потом все остальное? Например, идиот. Как было можно упустить горстку безоружных простофиль? Но вы правы, друзья: не все ли нам равно? К делу ведь это не относится?

Четвертый, предпочитавший говорить вопросами, сидел на пуфе лицом к камину. Ни наружности, ни комплекции его мы уточнить не сможем. Отметим лишь узкую глубокую залысину в каштановой шевелюре – словно ото лба до затылка прошелся языком поедающий волосы монстр (возможно, после он умер в муках). Его голос и фигура словно сочилась ядом. От «доброго утра» такого типа вянут фиалки и кошки страдают несварением до июня.

– Пусть это унесут, ладно, Влобс? – попросил он дискантом, от которого хотелось прочистить уши.

Фрачник дернул за шнур и в дверях вырос брат-близнец Гумбольдта – более ухоженный и менее загорелый, но почти неотличимый от последнего, если не придираться к мелочам.

– Унеси, – тихо скомандовал хозяин.

Через мгновение столик был пуст, как тарелка в бедняцком доме.

– Все же, Скокк или не Скокк… Эти ребята герои, так ведь? – продолжал четвертый, ковыряя что-то в каминной пасти длинным чугунным стержнем.

– На это можно смотреть и так, – весомо подтвердил хозяин.

– Тогда, Влобс… Ты ведь понимаешь, о чем я?

По скучающему лицу фрачника невозможно было сказать наверняка. Вместо ответа он зевнул, повертел в пальцах рюмку, а затем поставил ее и потянулся за графином.

– Он ведь уже стар, очень стар? – продолжил четвертый.

Хозяин поперхнулся коньяком.

– Не вишу нишего плохого в стариках, – просипел «нищий» на табурете. – Окромя одышки… – на секунду повисла тишина. – Ты прав, однако. Пусть кукленыш попотеет на благо общества. Он, слыхал, пошти эльф к тому жа.

«Нищий» порылся в бездонном кармане пиджака. На ковер упало несколько замызганных бумажек и носовой платок в чудовищном состоянии. В пальцах старика оказался колокольчик, на звон которого в комнате появился дюжий молодец в живописных и очень недешевых лохмотьях. Бережно подобрав мусор, он водворил его обратно в карман патрона, взял табурет и стоявшую рядом миску для подаяний, украшенную рубином. Оба, не прощаясь, выволоклись вон. В кабинете осталось трое.

– Можно ли считать наш вопрос решенным? – выдохнул совсем уж безнадежным тоном четвертый (ставший теперь третьим).

Названный Зафаром резко кивнул, просыпая табак из трубки. Спросивший, хоть и сидел спиной, кивнул в ответ. Хозяин холодно улыбнулся и опрокинул вторую рюмку, закусив столетний коньяк лимоном, которому и года не было.