Япония эпохи Мэйдзи - Лафкадио Хирн

любой среде обитания. По мнению таких наблюдателей, ничто менее радикальное, чем полное истребление расы, составляющей более трети населения мира, не могло бы нам сейчас гарантировать само будущее нашей собственной цивилизации.

Долгая история западной экспансии уже близка к своему завершению. Возможно, западная цивилизация опоясала земной шар лишь для того, чтобы принудить к изучению наших методов разрушения и наших методов промышленной конкуренции народы, намного более склонные применять их против нас, нежели ради нас. То, что она может внезапно разрушиться от удара социального землетрясения, давно сделалось дурным сном тех, кто обитает на самых ее вершинах. Как общественный строй она недолговечна ввиду природы ее нравственного фундамента — этому учит нас восточная мудрость.

Разумеется, результаты трудов Запада не исчезнут до тех пор, пока человечество полностью не отыграет драму своего существования на планете. Западная цивилизация воскресила прошлое, она оживила языки мертвых, она вырвала у природы бесчисленные и бесценные секреты, она изучила светила и победила пространство, она заставила незримое стать зримым, она сорвала многие тайные покровы, она создала десять тысяч систем знания, она взрастила самые благородные, но также и самые отталкивающие, формы личности, она развила самые утонченные привязанности и самые возвышенные чувства, известные человечеству, но также и формы эгоизма и страдания, невозможные в другие эпохи. Интеллектуально она вознеслась выше звезд.

Но с каждым годом она всё более и более подтверждает тот закон, что чем сложнее организм, тем более он уязвим перед роковыми случайностями. Постоянно, по мере того как возрастает активность западной цивилизации, внутри нее становится всё глубже, острей и разветвленней, подобно нервным окончаниям, восприимчивость к любому потрясению или повреждению — к любой внешней силе, способной вызвать изменение. В результате простые последствия засухи или голода в самых отдаленных уголках земли, уничтожение малейшего центра снабжения, истощение рудника, ничтожнейшая временная закупорка торговой вены или артерии, малейшее давление на любой промышленный нерв могут привести к разрушениям, которые повлекут за собой мучительные потрясения в каждой части этой гигантской структуры.

Наша цивилизация дает всё большее и большее развитие индивидууму. Но разве не развивает она его сейчас во многом так, как паровое отопление, искусственное освещение и химическое питание способны развивать растение под стеклом? Разве не ведет она к быстрой эволюции миллионов в направлении совершенно особого приспособления к таким условиям, сохранить которые невозможно — безграничной роскоши для меньшинства и беспощадного рабства для большинства? На подобные сомнения дается ответ, что общественные преобразования обеспечат средства, необходимые для противостояния всем опасностям. Мы крайне уповаем на то, что общественные реформы хотя бы на какое-то время сотворят чудеса. Но это не дает удовлетворительного ответа на один весьма важный вопрос: «Самые ли мы приспособленные для выживания?»

В чем заключается приспособленность для выживания? В умении приладиться к любой окружающей среде, в способности мгновенно найти решение в непредвиденных обстоятельствах, во врожденной способности встретить и преодолеть все неблагоприятные природные факторы. И определенно — в простой способности выживать. И именно в этой простой способности жить люди Запада стоят неизмеримо ниже людей Дальнего Востока. Человек Востока доказал свою способность изучать и осваивать достижения нашей науки, питаясь одним только рисом, и на такой простой пище, как эта, он способен научиться производить и использовать наши самые сложные изобретения. Что же до человека Запада, то он не в состоянии существовать, не имея средств, достаточных для поддержания чуть ли не двадцати жизней Востока.

Различные виды огромных и удивительных созданий, ныне вымерших, обитали на нашей планете. Не все они были истреблены естественными врагами; многие, по-видимому, погибли просто по причине огромной дороговизны их конструкций во времена, когда дары земли становились не столь обильными. Таким же образом может случиться, что западные расы погибнут по причине высокой стоимости своего существования. Свершив всё, на что были способны, они исчезнут с лица земли — и будут замещены народами, лучше приспособленными для выживания.

Подобно тому, как мы истребили более слабые расы, просто их пережив, монополизируя и забирая, без зазрения совести, всё необходимое для их счастья, таким же образом мы сами можем быть в конечном итоге истреблены расами, способными нас пережить, довольствуясь меньшим, способными монополизировать всё, что нам жизненно необходимо, — расами, более терпеливыми, более самоотверженными, более плодовитыми и значительно менее дорогими в содержании для природы. Они должны, несомненно, унаследовать наши знания, усвоить наши наиболее полезные изобретения, продолжить работу лучших из наших видов промышленности — возможно, даже сохранив всё наиболее ценное, что можно продолжить, в наших науках и наших искусствах. Но они едва ли будут сожалеть о нашем исчезновении больше, чем мы сами сожалеем об исчезновении динотерия или тираннозавра.

Приложение

Письмо Бэзилу X. Чемберлену

Кумамото, 17 января 1893 г.

Дорогой Чемберлен, пишу вам лишь по причине того, что чувствую себя одиноко; не эгоистично ли это? Однако если я сумею хотя бы немного вас развлечь, вы мне это простите. Вы были в отъезде целый год, а посему, быть может, вам захочется услышать некоторые мои впечатления за это время. Вот они.

Иллюзии исчезли навсегда, но память о многих приятных вещах останется. Я знаю о японцах намного больше, чем знал год тому назад, но я по-прежнему далек от хорошего их понимания. Даже моя собственная женушка по-прежнему отчасти остается для меня загадкой, хотя всегда самого милого свойства… Существуют национальные особенности, трудные для понимания. Хочу рассказать об одной такой. В Оки нам очень полюбился маленький мальчик-самурай, переживавший трудные времена, и мы забрали его с собой. Сейчас он у нас наподобие приемного сына, — ходит в школу и всё иное. Первое время я пытался немного приласкать его, но обнаружил, что это расходится с обычаем и что даже сам мальчик этого не понимает. Дома по этой причине я почти никогда с ним не разговаривал; он оставался полностью под присмотром женщин. Они относились к нему доброжелательно, хотя, как мне думалось, несколько холодно. Такие отношения были мне непонятны. Его никогда не хвалили и крайне редко бранили. Между ним и всеми остальными домашними установился безукоризненный кодекс вежливости, согласно степени родства и положению в обществе. Он казался крайне холодным в своих манерах и, быть может, даже не испытывал никакого чувства благодарности, насколько я мог судить. Казалось, что ничто не может поколебать его юное спокойствие; был ли он счастлив или несчастлив, его выражение лица было совершенно как у какого-нибудь каменного Дзидзо. Однажды он уронил и разбил чашку. Согласно обычаю, никто не обратил внимания на эту оплошность, дабы