Двенадцатая нимфа - Владимир Полуботко

Но не нашлось никого, кто бы подлетел к окну и заглянул в этот маленький мирок. Казалось, никому не было дела до этих людей. Хотя — кто знает?..

Сидевшая здесь же Сигруна сказала:

— Це-Фон скажет так, как его заставит прадед. Мальчишка у него находится в полном подчинении.

Биант возразил:

— Да мы же все слышали, как он огрызался своему прадедушке. А зато с нами у него сложились отличные отношения. Зачем же ему говорить что-то против нас? Ведь мы же все выступим на защиту дяди Вальтера. Он увидит это и поступит так же. Ему же не захочется терять таких друзей, как мы!

Сигруна рассмеялась:

— Ты рассуждаешь, совсем как младенец.

— Сама ты младенец! — огрызнулся Биант. — Всякому дураку должно быть понятно, что дружба и верность — это самое лучшее, что может быть на свете!

Сигруна набралась терпения и раздельно, словно бы взрослая тётя, говорящая с несмышлёнышем, выдала младшему брату следующую мысль:

— Ты забываешь, Биант, что прадед назначил Це-Фона главным наследником. А есть ведь ещё и другие претенденты на это же звание. Мальчишка уже сейчас понимает, что деньги — это самое главное на свете.

Биант не поверил:

— Да какие деньги! Что ты мелешь? Да что ж он, совсем дурак, что ли?

Сигруна продолжала строгим и взрослым голосом:

— Если он не выполнит приказа прадеда, то он может лишиться наследства. И остаться без денег. Мне он сам говорил, что боится впасть в немилость.

Бьёрн поразился:

— Какая у меня умная дочка! Но, если ты такая умная, то ты, может быть, нам и подскажешь, что же нам делать, чтобы вызволить из беды дядю Вальтера?

— Подскажу! Мы должны с Це-Фоном встретиться или позвонить ему и попросить его, чтобы он не говорил ничего плохого.

— И ты думаешь, он послушает вас? — спросил Лаэрт.

— Думаю — да.

Биант сказал:

— Попробовать можно!

А Эйрик сказал:

— А я не верю ему. Мне он с самого начала не понравился.

Бьёрн и Лаэрт стали возражать, что Це-Фон не сможет дать ложных показаний, потому что все остальные участники похода их не подтвердят; женщины стали возражать, что правосудие может каким-нибудь образом отклонить показания большинства и счесть справедливыми только показания одного человека. Лишь потому, что он богат, а правосудие любит богатых. Мнения разделились… Как вдруг Тереза сказала нечто не по этой теме:

— У меня есть ещё один вопрос, и меня удивляет, что никто не поднимает его: а что же было у вас там, в горах? Вы просто гуляли или вы и в самом деле заходили в эту пещеру? Если вы заходили туда, то — что же вы потом увидели?

Воцарилась тишина.

Лаэрт ответил:

— Да никуда мы особенно не заходили. Ну, заглянули в ту пещеру, да и тут же вышли. А что там делать? Темно и сыро. Там ничего интересного не было; у нас на острове — тысячи пещер, и нас пещерами не удивишь.

Ингигерда тоже удивилась:

— Так вы что же? Никуда не попадали? Ни в какое селение или что там дети рассказывали?

— Нет, конечно! — сказал Бьёрн. — Да я с самого начала так и знал, что всё это их фантазии.

— А как вы там встретились в горах? — спросила Тереза. — Вы и дети?

Лаэрт сказал:

— Мы уже шли назад из пещеры, когда увидели детей. Погуляли с ними немного, да и вернулись затем назад, домой.

Маленький Ник дремал тут же на диване, положив голову на колени матери. Ингигерда требовательно потрепала его по голове, разбудила и спросила:

— А что ты видел там в горах?

— Скалы всякие, лес, деревья, — ответил малыш сонным голосом.

— А ещё было что-нибудь? — спросила Тереза.

— А потом мы увидели папу, дядю Вальтера и дядю Лаэрта. Они немножко поругали нас за то, что мы так высоко забрались, мы ещё немножко погуляли и потом стали спускаться…

— И это всё?

— И всё.

В доме Вальтера гости не расходились дотемна. Делались попытки дозвониться до Це-Фона, но они не увенчались успехом.

Глава тридцать третья. Заточение

Совсем иначе проходила ночь там, где её проводил сейчас Вальтер, — в его камере. Он лежал на топчане, заложив руки под голову, и дремал. В камере было светло, потому что свет по ночам у арестованных никогда не отключался — таков порядок. Вальтер радовался уже и тому, что его поместили в отдельную камеру, а не в общую. Из коридора полицейского участка слышались чьи-то пьяные вопли и что характерно — только на иностранных языках. Местные жители были людьми сугубо мирными, и только туристы из Авдации и Западного Ганимеда отличались особым буйством. Какие-то пьяные типы орали на лангобардском языке, что они тут всех постреляют, если им срочно не дадут опохмелиться; дама из Этрурии, задержанная за битьё посуды в ресторации, кричала, что она не допустит, чтобы её Антоний шлялся к посторонним женщинам, а турист из Брабанта тщетно призывал их всех к тишине. Вальтер, который знал понемногу все главные языки Ганимеда, некоторое время с интересом слушал эту перебранку, но затем погрузился в свои мысли. Что-то надо было делать, но вот что — он не имел об этом ни малейшего представления.

Совершенно очевидно было, что это всё устроено безумным Меценатом исключительно из желания отомстить за то, что он не смог заполучить в свои жадные руки вожделенную статуэтку.

Ведь это же просто какой-то маньяк! Зачем она ему нужна? Для того, чтобы переплавить и сделать из прекрасного произведения искусства какую-то безобразную дрянь… Одиннадцать драгоценных статуэток он уже испортил, и теперь на очереди у него была самая главная! Зачем она ему нужна? Что ему — своего золота мало?

Простая мысль приходила в голову. Не в золоте дело. Да, он золото любит больше всего на свете. Но, для того чтобы успешно владеть золотом, нужна какая-то сила. И эту силу нужно чем-то подпитывать, чтобы она не иссякала.

Чем подпитывать?

Бесконечным служением Злу — вот чем! Статуэтка нимфы непременно должна быть переплавлена в какую-нибудь сковородку, и в этом был глубокий смысл! Пошлость, вместо искусства, и унижение богов уже поверженного народа. Народ исчез с лица нашей планеты, но даже и самую память о нём надо было осквернить. Впрочем, ведь это же самое делали и нифонцы… Служение Злу — вот что это такое!

А служение Злу возможно только с помощью золота. Золото на службе у золота. Золото ради золота! Только совершая бесконечную цепь злодеяний, и можно не упустить эту самую власть над золотом.

Но так ли уж страшен этот самый Меценат? Разве он не делает добрых дел? Разве не покровительствует наукам и искусствам? И ведь само нынешнее благополучие Вальтера и его семейства исключительно покоится на том, что Меценат оплачивает это самое благополучие: закупает у Вальтера то, что тот добывает в море… Да он делает свои закупки по смехотворным ценам, но этих денег хватает на вполне сносную жизнь. Хотя: а зачем больше? На житьё хватает, и на том спасибо!

Но вот в чём беда: условия диктует он. Он и только он! Если он перестанет делать свои закупки, то Вальтер никому больше не сможет ничего продать. Всё продумано таким образом, что продать можно только Меценату и никому больше. Здесь, на острове Вальтер оказался как бы в ловушке… И таким ли уж благодетелем после этого выглядит Меценат? Он сам себя поставил на эту должность и фактически как по нотам разыграл спектакль, при котором он выглядит благодетелем и спасителем. Именно таковым его и воспринимают остальные люди. Особенно те, которые когда-то обратились к нему за помощью и в действительности получили её.

И что же теперь делать?

Вальтер так и не смог ответить на этот вопрос, потому что заснул, в конце концов.

Во сне ему приснилось (или вспомнилось?) то, что с ними было в горах.

Когда они вышли из пещеры, то первое, что они поняли: они попали в какой-то совершенно другой мир. Сначала их поразили необычные запахи и колоссальной высоты толстые деревья неизвестной породы. Потом была довольно широкая речка с перекинутым через неё каменным дугообразным мостом. С вершины моста было видно, как река уходит куда-то вдаль и теряется где-то за поворотом. Причём на всём своём пути она идёт в коридоре плотно обступающих её тех же самых громадных деревьев. Убаюкивающие голоса неизвестных птиц гулко раздавались над зеркальною гладью реки, и лишь редкие водяные птицы, похожие на уток, рассекали её своими телами.

За мостом была роща из тех же самых гигантских деревьев, и сразу же за нею начиналось большое открытое пространство.

Пять или шесть дымящихся вулканов, вместо четырёх привычных; красивые растения, некоторые из них выглядели совершенно необычно, и даже самый запах — всё было не таким, как в том мире, откуда они сюда пришли.

Бьёрн сказал:

— Я не могу представить, где на нашем острове есть подобный пейзаж? Незнакомые растения! Да и вулканы расположены в непривычном для нас порядке и имеют незнакомые очертания.