С*****й город Шил - Виктор Хайд

случае не причислил – были не лучше старых. Но, признаться по правде, и не хуже, в чём экс-боец DARG-7 по-прежнему был убеждён. «Вот бы в один день всех их поставить к стенке: и чиновников с директорами, и мафию с полицией, и каждую шлюху с драгдилером, что живут под этим куполом», – думал Том, ступая – как бы выразилась мать – одному Богу известно куда.

***

Когда он вернулся в квартиру, в воздухе витала едкая гнетущая тишина. Том сам не знал почему, но в сердце что-то ёкнуло. Его охватило какое-то беспокойное чувство, что возникает у людей с древнейших времён. Тот инстинкт, необъяснимое наукой предчувствие того, что что-то идёт не так.

Он поторопился разуться и едва ли не бегом подался в гостиную.

– Мам… – еле слышимо сказал он.

Она недвижимо лежала на диванчике и не подавала никаких звуков.

Том тут же бросился к ней и пощупал на шее пульс.

Её тело было холодным, и под пальцами Тома не раздавалось ни единого удара.

– Мам! – воскликнул он и, сам не понимая, что делает, встряхнул её в ожидании того, что она сейчас проснётся и заговорит.

Но мама была уже не первый час как мертва.

Том отстранился и откинулся на пол. К горлу подступил ком, а душа будто бы разрывалась на части. Том забыл обо всём. Он почувствовал себя потерявшимся маленьким мальчиком, который не представляет, что ему делать и куда идти.

Он всхлипнул и распластался на полу, но тут же желая собрать волю в кулак, утёр ладонями лицо и вскочил на ноги. Том заметался по комнате не отрывая взгляда от бездыханного тела матери и тут вдруг заметил пластиковую страницу, что была накрыта её ладонью. Он потянулся к ней с неуверенностью и страхом, а заполучив, обнаружил, что это была записка. Записка для него.

Мой дорогой Томас, наверное, ты никогда не сможешь меня простить.

Но я надеюсь, что Бог впустит меня на небеса. Самоубийство – ужасный грех, но, может, выслушав, он поймёт и примет меня? И я надеюсь, прочитав это, поймёшь меня и ты.

Я больше не могу смотреть, как ты тратишь свою жизнь на то, чтобы прибавить пару несчастных лет для меня. Я уже достаточно пожила на этой земле, а эти годы не могут быть счастливыми, пока нормальной жизни не будет у моих детей.

Как бы тебе ни было больно признавать, Томас, но я давно стала обузой для семьи. Ещё со смерти Генри. Но теперь я верю: когда всё закончится, мы будем с ним рядом. Будем в лучшем месте, чем этот город и этот мир. Мы будем всегда наблюдать за вами, нашими детьми, и радоваться каждому вашему успеху. Будем и поддерживать, когда вас ждут неудачи.

Я знаю, я испорчу тебе и без того ужасный день, но, когда от освобождения тебя отделяет одна кнопка на затылке, тяжело удержаться от того, чтобы её не нажать.

Прости, Томас.

Найди себе достойную девушку. Воспитай такого же прекрасного сына, каким для меня являешься ты. И построй свою жизнь так, чтобы твоей семье не пришлось ни в чём нуждаться. И ещё исполни то, что ты обещал мне: найди свою сестру. И более никогда её не бросай. Кроме друг друга в этом мире у вас больше никого нет.

Но мы с папой будем всегда рядом.

Я люблю тебя, Томас. Будь сильным, каким ты был всегда.

И я хочу сказать кое-что Мэри…

Том более не мог сдерживаться. Отбросив записку в сторону, он сел рядом с диваном. Упёршись в него спиной, схватился руками за голову и зарыдал. Наверное, он плакал впервые за всю жизнь.

Глава 24. UGU

Мэри никак не могла удержаться и, приоткрыв веки, посмотрела на доктора. Она боялась находиться с ним в одной палате и уж тем более боялась пропустить тот момент, когда его зубатая аллигаторская пасть окажется в опасной близости к её горлу.

– Закройте глаза! – тут же воскликнул он, когда Мэри сделала узенькую щёлочку в одном веке.

Она тут же сощурилась и услышала недовольный выдох доктора Стивенсона.

– Всё… Это никуда не годится, нужно записывать по новой, – проговорил он себе под нос. – Открывайте!

Доктор Стивенсон сидел рядом с кроватью, за столом, что принесли в палату несколько охранников ещё ранним утром. Говоря об охранниках – один из них до сих пор призраком стоял за спиной доктора, с тупым видом вглядываясь в экран ноутбука Стивенсона. Там, на экране, маршировали линии непонятных зигзагов и волн. Ноутбук был подключён проводами к электроэнцефалографу, коробочке на подставке с кучей разъёмов для кабелей. Эти кабели и заставляли Мэри нервничать. От её головы к разъёмам на энцефалографе тянулась целая груда чёрных червей, которые, казалось, вот-вот ударят её током.

Мэри проходила эту процедуру уже второй раз, и доверия она ей не вселяла. Ведь именно после первого сеанса она потеряла сознание и очутилась в этой палате. Вообще, ей казалось, что в этой коробочке и зигзагах на экране заключена причина всех её неприятностей, но истинное значение этого обследования она не понимала. Что-то связанное с мозгом.

– Всё! – махнул руками доктор. – Точно, полная чушь! – Он со злостью покосился на Мэри и захлопнул крышку ноутбука. – Завтра утром – повторная запись.

Доктор встал, подошёл к Мэри и снял с её головы шлем с электродами.

– Уносите, – бросил он охраннику.

Тот молча кивнул и вышел из палаты за подмогой.

– Вам не проще водить меня в кабинеты для исследований? – сказала Мэри сама того от себя не ожидая. Доктор Стивенсон был последним человеком на Земле, с которым она бы хотела разговаривать.

– Эти люди будут переносить сюда тонны оборудования в день, если придётся, – сказал он. – Всё ради того, чтобы вы поменьше отсюда выходили.

Поменьше? За несколько недель Мэри не покидала эту палату ни разу, и, судя по всему, такой шанс ей представится не раньше, чем через семь месяцев. Да и то, она не верила, что после рождения ребёнка её вот так вот отпустят. Нет уж, она покинет палату раньше, в этом уже не было сомнений. Вот только когда же ей выпадет такой шанс?

– И что вам это даст? – безучастно спросила Мэри.

– А это уже вас волновать не должно. – Он забрал ноутбук и зажал его под мышкой. – Желательно, если вы в принципе будете задавать мне меньше вопросов. Для этого у вас есть ваша верная подруга доктор Колесникова. Кстати, она должна к