Здравствуй, Галактика! (сборник) - Владимир Рыбин

— Сегодня что, всех пускают? — не удержался Роланд.

— Кого надо, того пускают, — угрюмо ответил сторож.

— А кого надо?

— Это наше дело.

— Смотри, как бы это не стало нашим делом.

— Ваше дело маленькое: стой, где велят, беги, куда велят, лови, кого велят…

— Не слишком ли ты разговорчив для сторожа?..

Узкий гулкий коридор вывел их в коридор пошире, где справа и слева были двери. На одной висела табличка: «Управляющий музеем». Они вошли и увидели газетчика, с которым недавно спорили в экспозиционном зале. Он сидел сбоку у большого стола и потягивал что-то из высокого черного стакана.

— Не хотите ли для бодрости? — предложил он, доставая из-под стола бутылку. — Ночь длинна. Кто знает, сколько придется ждать?

Мортон и Роланд переглянулись.

— Ты собираешься просидеть тут всю ночь?

— Не один я, придут и другие.

— Что же вы собираетесь ждать?

— Все, что будет.

— А что будет?

— Вот это я и хочу узнать.

— Ты уверен, что узнаешь именно сегодня?

— Не то чтобы уверен, скорей предчувствую.

— Что тебе известно? — резко спросил Мортон.

— Такой вопрос! — рассмеялся репортер. — У прессы свои тайны.

— Но ведь что-то известно?

— Ничего особенного. Слово чести.

— Что-то подозрительно много сегодня говорят о чести. — Мортон похлопал Роланда по руке. — Пошли. Если бы он что-то знал, об этом было бы в газетах.

— Сенсации надо дать созреть, — назидательно сказал репортер.

— Давай зрей. Но если выйдешь отсюда ночью, я тебя арестую.

— Я выйду, как только услышу выстрелы.

— Выстрелы? — Уже стоявший в дверях Мортон снова повернулся к репортеру. — С чего ты взял, что мы будем стрелять?

— А как остановите преступника? Не будете же вы сидеть в засаде возле самой богини. Да и негде там. А окно рядом. Он вскочит в окно, схватит богиню и… вам придется стрелять.

— Уж не сообщник ли ты? — спросил Мортон.

— Увы. Два миллиона для меня слишком много. Я этой ночью рассчитываю на сотню-другую. Вот если вы его укокошите или он укокошит вас, тогда я все перепишу заново и заработаю в два раза больше.

— Ты уже все написал?

— Остались только детали.

— М-да! — изумился Мортон. — Знал, что газетчики — мастера выдумывать, но, признаюсь, недооценивал.

— Вы, полицейские, всегда нас недооцениваете. А ведь я мог бы заранее описать любую вашу операцию. Люди стереотипны: и вы и гангстеры. Все самые хитроумные планы и контрпланы уже описаны нами. Что-либо новенькое — редкость. Это как в шахматной игре: по первым ходам можно предсказать, какая разыгрывается партия…

— Тебе известны первые ходы?

— Управляющий сказал, что сегодня богиню должны украсть…

— Украсть или попытаться украсть?

Репортер грустно посмотрел в стакан и отставил его в сторону.

— Я, видно, много выпил. Ну да все равно: часы заведены… Управляющий сказал: «должны украсть». Так что без стрельбы не обойдется.

— Обойдется, — сказал Мортон и направился к двери. Он уже знал, что сделает: этой ночью ни на минуту не отпустит управляющего, заставит и его сидеть в засаде…

В коридоре было пусто. Мимо них тенью проскользнули лишь несколько служащих, незаметных, прячущих лица. Пусто было и в экспозиционных залах. Окна затягивали плотные вечерние сумерки, и ажурных решеток снаружи почти не было видно. Мраморные статуи, все так же освещенные, стояли в черных нишах необычными часовыми, застывшими в своих вековечных позах радости и страданий, стояли, истерзанные временем, безрукие, безногие, даже безголовые. Тишина, окружавшая их, не была тишиной покоя, а висела, насыщенная безмолвными страстями, и казалось, что она вот-вот взорвется смехом, стонами, обычными криками толпы. Это была мучительная, тяжелая тишина, и Мортон даже обрадовался в первый момент, когда услышал тихий монотонный скрип. Он быстро пошел к дверям соседнего зала и застыл на пороге: у приоткрытого окна на легкой стремянке стоял управляющий и раскачивал решетку. Украдкой оглядывался, снова прикидывал расстояние до ниши, где стояла двухмиллионная богиня, и снова принимался дергать решетку.

Мортон кашлянул, подойдя почти к самым ногам управляющего. Тот вздрогнул и едва не свалился со стремянки, суетливо сполз с нее и сел на нижнюю ступеньку.

— Как вы меня напугали! — сказал он.

— Неудивительно, — засмеялся Мортон. — Не объясните ли, что вы тут делали?

— Я?

— Да, да, вы. Зачем раскачивали решетку?

— Раскачивал? — растерянно переспросил управляющий. — Я не раскачивал, а проверял, надежна ли она.

Мортон мысленно выругал себя и подумал, что шеф наверняка не похвалит за такую спешку. Сколько уж раз убеждался он: поспешишь — упустишь преступника, и вот снова оплошал. И еще подумал, что репортер не так уж и не прав, ожидая стрельбы. Налетчиков придется впустить в музей, даже дать им возможность взять скульптуру. И только после этого задерживать. Иначе тот же репортер не пожалеет слов, чтобы расписать промашку полиции. А как поведут себя грабители, застигнутые на месте преступления, трудно сказать.

Кивнув Роланду, чтоб не спускал глаз с управляющего, Мортон прошел в туалет, вынул плоскую карманную рацию, прицепил присоски антенны к канализационной трубе и вызвал шефа.

— Управляющий? — переспросил шеф, выслушав доклад. — Сам на себя доносил? Ведь это он вызвал полицию. Нет, поищи другого.

— А все же пришлите пару человек. Пусть погуляют снаружи на всякий случай.

— Где я их возьму… — Шеф замолчал, и Мортон подумал было, что он отключился. В соседней кабине урчал унитаз и булькала вода под краном. — Разве что Форреста? Он сегодня на свидание отпросился, ну да свидание не похороны, можно и отложить…

Вернувшись в зал, Мортон увидел идиллическую картину: Роланд, как экскурсант, ходил за управляющим от скульптуры к скульптуре, почтительно слушая его воркующий голос.

— Древние понимали красоту женского тела, не как мы. Теперь все сводится к сексу, и женщина в купальном костюме уже не вызывает эмоций. Да и вовсе без ничего не всегда волнует. Стыдливость — вот основа пластического искусства. Взять эту мраморную девственницу, у нее все угадывается под покрывалом, все, что надо. Видно, что она колеблется: скинуть покрывало или нет. И зритель мучается вместе с ней. Часами стоит, завороженный ее нерешительностью. Когда женщина все делает сама, неинтересно. А тут каждому хочется помочь. И уж я-то знаю, сколько рук тянулось к этой скульптуре…

— А та, двухмиллионная? — спросил Роланд. — Она совсем голая, чего ж столько стоит?