Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось - Нехама Бирнбаум

внутри. Никогда в жизни я не испытывала такой боли! Я зажала рот рукой, чтобы приглушить крик. Доктор вытащила опухоль размером с виноградину и положила ее на стол, а потом взяла тряпку, прижала ее к груди, и кровь застучала, недовольная, что ее не выпускают. Наконец, боль начала понемногу стихать.

– Теперь подними руку, – сказала доктор со слезами на глазах.

Я подняла руку над головой, закрыла глаза, и снова пришла острая боль. Разрез, разрез, еще разрез. Доктор орудовала у меня под мышкой. Я почувствовала, что глаза у меня закатываются, подступает тошнота. Я потеряла сознание. Доктор ударила меня по щеке, и я очнулась. Она снова перевязывала меня.

– Ты отлично держалась, моя маленькая чистая девочка, – сказала она, и вдруг я увидела рядом с ней маму.

Мама стояла рядом и вытирала мне лоб холодной мокрой тряпочкой, как в детстве.

– Выпей апельсинового сока, мамале.

– Я не могу, мама! Пить слишком больно.

– Выпей, детка, – мама поднесла чашку к моим губам.

– Но меня вырвет. Это слишком больно.

– Я знаю, детка, знаю… Но ты должна пить.

– Меня тошнит, мама! Я не хочу пить! Мне слишком больно! Слишком больно…

– Шшш… Просто открой рот… Это поможет…

Я рухнула в ее руки, и она влила апельсиновый сок в мой рот, а потом держала, когда меня скрутило и вырвало.

– Ты правильно поступила, – сказала она, когда я перевела дух. – Мне так жаль, что ты болеешь, детка. Вскоре тебе станет лучше. И она ушла.

Доктор перевязала меня и положила на раны белые марлевые салфетки.

– Ты отлично справилась. Опухолей больше нет.

– Спасибо, доктор.

– Не благодари, сейчас напишу тебе освобождение – ты не сможешь работать, пока раны не заживут. Хорошо?

– Более чем хорошо.

Чтобы не упасть, мне пришлось держаться за стул.

– Ты поправишься, – сказала доктор. – Возвращайся в барак.

Я медленно побрела по заснеженной тропинке. Меня качало, все болело, но это стоило того. Со мной все будет хорошо!

На следующее утро охранница, войдя в барак, обнаружила меня на нарах.

– Что это ты себе позволяешь, ленивая свинья?! – заорала она. – Да я тебя убью! Почему ты до сих пор не встала?!

Я показала ей записку от доктора, она прочла и поняла, что я освобождена от работы, пока раны не заживут.

– Ну хорошо, можешь остаться здесь, но только пока не поправишься. Благодарна будь, ленивая свинья!

Я была благодарна, но, увидев, как Лия уходит с другими девушками, я почувствовала, как у меня защемило сердце. Она шла, опустив голову и бессильно повесив руки. Она не выживет, если и дальше будет так много работать.

Вечером она пришла еще серее. Она была такой худой, почти прозрачной…

– Все хорошо? – спросила я. – Как все прошло?

Лия вздохнула и положила голову мне на плечо.

– Я больше не выдержу.

Мне хотелось обнять ее и прижать к себе, но в барак вошла эсэсовка, и все расползлись по своим нарам.

На следующее утро охранница вошла в наш барак и обнаружила, что освобождение получили две девушки вместо одной.

– Ты! Ты! – она с отвращением тыкала в меня пальцем. – Я знаю, почему ты здесь – у тебя «освобождение» из-за ран. Но она… – и она ткнула пальцем в Лию, которую я укутала колючим одеялом так, что виден был только нос. – Что она тут делает?!

Лия была похожа на мумию, она не могла пошевелиться – видны были только ее большие карие глаза, полные страха.

Эсэсовка стремительно подошла к нам и уже готова была сорвать одеяло – если там не будет повязок или ран, нас обеих расстреляют.

– Она больна, – быстро сказала я.

Лия смотрела на эсэсовку расширенными от страха глазами и даже не моргала.

– Разве вы не видите?

Я говорила громко и уверенно. Даже не знала, что я способна на такое. Мне нужно было убедить охранницу позволить Лии остаться со мной.

– Разве вы не видите? Эта девушка больна. У нее сыпь, заразная сыпь! Вы хотите отвечать перед начальством за то, что она не сможет больше работать из-за того, что вы заставили ее работать больной?!

– У нее сыпь? – прищурилась эсэсовка,

– Да, сыпь, – я скрестила руки и посмотрела ей прямо в глаза.

Она отступила и сказала:

– На следующей неделе вы обе должны быть на заводе!

Она развернулась и вышла. Я дождалась, когда ее шаги стихнут, повернулась к сестре и со смехом сдернула с нее одеяло.

– Нет у тебя никакой сыпи, но она, эта старая корова, даже смотреть не стала – побежала прочь со всех ног. – Я снова накрыла Лию одеялом и обошла нары. – Ох, у тебя такая страшная сыпь! Такая страшная, что тебе нужно освобождение навечно! Если бы от меня не пахло, как от лошади, ты, может быть, поправилась бы. Если бы бородавки сошли с моего лица, ты, может быть, и поправилась бы. Считаешь, мне нужно уйти?

Я промаршировала к двери и вдруг услышала странный звук. Я замерла на месте. Я не слышала такого миллион лет! Я медленно повернулась. Лия хихикала. Я пораженно посмотрела на нее, а потом не смогла сдержать смеха. Я забралась на нары рядом с ней, и мы принялись истерически хохотать.

– Не знаю, долго ли я еще выдержу, Рози, – вдруг сказала Лия, и смех застыл у меня в горле.

– Конечно, долго! Все уже почти кончилось! Разве ты не слышишь самолеты – это союзники. Ты знаешь, зачем нас сюда привезли? Чтобы мы делали пули для войны – союзники слишком сильны, и нацисты это знают.

– Да, и союзники разбомбят нас, прежде чем успеют освободить. Мы работаем на военном заводе, который мешает им победить.

– Они его не найдут. Он хорошо спрятан.

– Еще хлеще. Они нас не разбомбят, потому что не найдут, и мы будем вечно делать оружие для сражений с ними.

– Лия! Прекрати эти разговоры! Ты сильная, ты справишься. У тебя нет выбора. Пойдем со мной, мы сто лет не мылись, а нужно быть чистыми, чтобы не заболеть.

– Ой, оставь меня в покое! Мне так тяжело…

– Даже не думай! Я освободила тебя от работы и теперь за тебя буду решать, что делать!

– Начальница! – со смехом сказала Лия, но поднялась и пошла следом за мной мыться.

Глава 35

Терпели голод и жажду,

душа их истаевала в них.

Псалтирь 106:5

Дудерштадт. Март-апрель 1945.

Раны мои зажили, равно как и выдуманная сыпь Лии.