Empire V. Бэтман Аполло - Виктор Олегович Пелевин

гораздо более сверхъестественными существами, чем мы есть на самом деле. У них кружится голова от близости к бездне. Юмор в том, что по сравнению с той бездной, в которую сегодня ухнули люди, наша не так уж глубока…

Я вспомнил пропасть, над которой парил во время великого грехопадения, и задумался. Действительно, какая бездна была глубже - черный колодец Хартланда, куда я начал спуск, или зияющее очко универсама, где я работал грузчиком? Дело было не в универсаме - любой жизненный выбор, оставленный молодому человеку моих лет, был несомненной норой, ведущей в нижнюю тьму.

Различался только наклон коридора. Если разобраться, не вампиры, а люди висели головой вниз, просто глубина называлась у них высотой…

— Халдеи, - пробормотал я, - халдеи… У нас в дискурсе что-то было такое… Это племена, которые правили Вавилоном? Или так бандиты называют официантов?

— Про официантов не знаю, - сказал Митра. - А насчет Вавилона - совершенно верно. Гильдия халдеев существовала еще в Вавилоне, отсюда и название.

— А почему их второе название "Общество Садовников"?

— Потому что они служат Дереву Жизни. Это одна из ипостасей великой богини. Такое дерево есть в каждой стране.

— Что, в каждую страну откуда-то завозят?

— С точностью до наоборот. Отдельная человеческая нация со своим языком и культурой образуются там, где есть такое дерево. Вокруг него, так сказать.

Но с другой стороны, все Деревья Жизни - это одно и то же дерево.

— А кто такая великая богиня? Только не говори, пожалуйста, что это одна из ипостасей Дерева Жизни.

Митра засмеялся.

— Узнаешь вечером, - сказал он. - Обещаю, что впечатление будет сильным.

Я почувствовал тревогу, но решил не поддаваться ей.

— Все же я не понимаю, - сказал я, - зачем тайному обществу людей, которое контролирует все социальные лифты, работать на вампиров? Зачем им вообще работать на кого-то, кроме самих себя?

— Я же сказал. Мы читаем в их душах.

— Да ладно тебе. Одна варфоломеевская ночь, и никто ничего больше не читает. Если халдеи настолько серьезные люди, что могут контролировать весь этот ядерно-финансовый бардак, зачем им ухаживать за каким-то Деревом Жизни?

Люди в наше время очень прагматичны. И чем выше они поднимаются на своих социальных лифтах, тем они прагматичнее. Уважение к традиции сегодня не мотивация.

Митра вздохнул.

— Ты все понимаешь верно, - сказал он. - Но верхушка человечества оберегает Дерево Жизни именно из прагматизма.

— Почему?

— Прагматизм - это ориентация на практическое достижение цели. Если цель отсутствует, ни о каком прагматизме нельзя говорить. А цель перед людьми появляются именно благодаря Дереву Жизни.

— Каким образом?

— Это тебе расскажет Энлиль Маратович.

— Хорошо, - сказал я. - А что такое баблос? Можешь хотя бы это сказать?

Митра страдальчески наморщился.

— К Энлилю! - прокричал он и замахал руками, словно отбиваясь от стаи летучих мышей.

На нас покосился водитель - видимо, услышал что-то сквозь перегородку или увидел движение. Я повернулся к окну.

За обочиной мелькали блочные восемнадцатиэтажки спальных районов, последние постройки советской эпохи. Я пришел в мир на самом ее закате. Я был слишком мал, чтобы понимать происходящее, но помнил звуки и краски того времени. Советская власть возвела эти дома, завезла в них людей, а потом вдруг взяла и кончилась. Было в этом какое-то тихое "прости".

Странным, однако, казалось вот что - эпоха кончилась, а люди, которые в ней жили, остались на месте, в бетонных ячейках своих советских домов.

Порвались только невидимые нити, соединявшие их в одно целое. А потом, после нескольких лет невесомости, натянулись по-другому. И мир стал совершенно другим - хотя ни один научный прибор не мог бы засечь этих нитей. Было в этом что-то умопомрачительное. Если прямо на моих глазах могли происходить такие вещи, стоило ли удивляться словам Митры?

Я понял, что мы приближаемся к дому Энлиля Маратовича, когда вокруг замелькали сосны. Мы снизили скорость. Под колесами стукнул "лежачий полицейский", потом еще один; мы проехали открытый шлагбаум, который я не заметил в прошлый раз, и затормозили у ворот в высоком заборе. Забор я помнил, а проходную тогда не рассмотрел.

Это было мощное сооружение из кирпича трех оттенков желтого - цвета складывались в замысловатый, но ненавязчивый орнамент. Так мог бы выглядеть черный ход Вавилона, подумал я. Створки ворот, сделанные из похожего на танковую броню металла, медленно открылись, и мы въехали внутрь.

Дорога вела к спуску в подземный гараж, откуда мы выехали в прошлый раз. Но сейчас мы свернули в боковую аллею, проехали мимо почетного караула старых сосен и оказались на открытом пространстве, заставленном припаркованными автомобилями (у нескольких были мигалки на крыше). Машина остановилась; шофер вылез наружу и открыл дверь.

Дома в обычном понимании слова я не увидел. Впереди было несколько несимметричных белых плоскостей, поднимающихся прямо из земли - словно выложенные камнем уступы. В ближайшей к нам плоскости была входная дверь - к ней вела широкая каменная лестница. Сбоку от лестницы был устроен красивый и необычный водопад.

Это был как бы кусочек реки: вода сбегала вниз по широким уступам и исчезала в бетонной щели. В потоке стояли разноцветные лодки из камня, в каждой из которых сидел каменный кавалер и каменная дама с веером. Кажется, это была старинная китайская скульптура - краска оставалась только на лодках и почти совсем слезла с кавалеров и дам. Я заметил, что кавалеры были двух типов. У одного было серьезное сосредоточенное лицо; в руках он держал весло и занимался греблей. Второй, подняв лицо к небу, широко улыбался, а в руках у него была лютня: видимо, он догадался, что от гребли не будет особого толку в связи с характером переправы. Дамы во всех лодках были одинаковыми - напряженно-важными; различался только фасон каменной прически и форма веера в руке. "Переправа,