Мифы и факты русской истории. От лихолетья Cмуты до империи Петра - Кирилл Резников

В письме от 23 марта любящая дочь мягко пеняет родителя за молчание. В письмо вложена записка: «О делах моих не знаю, что писать... нет ни в чём исполнения, со мною поступают так же, как и при вас, не так, как было обещано при отъезде вашем родительском; ...для того вкратце пишу, своих людей не могу послать, ибо надобно дать на пищу, а я не имею». И тут же: «Помню, милостивый государь мой батюшка, как вы с нами кушали лучших лососей и старое вино пить изволили, а здесь того нет; ежели имеете, покорно прошу прислать». Ответа опять не было. В августе Марина просит отца дать весточку, «ибо я, при нынешней печали моей, не зная какой оборот примут дела российские, ни в чём более не нахожу утешения, кроме как чаще получать письма от вас, государя моего родителя». Письма подписаны: «Нижайшая слуга и дочь послушная Марина, царица». Здесь вся Марина: одинокая, плохо разбирающаяся в людях и обстановке, так и не раскусившая своего батюшку, инфантильная, но гордая и честолюбивая «царица московская».

В 1609 г. фортуна начала отворачиваться от самозванца. Сапега так и не смог взять Троице-Сергиев монастырь. Осажденные москвичи дважды побили тушинское войско. В Замосковье и на Севере начались восстания против лихоимства поляков, и города вновь присягали Шуйскому. Михаил Скопин выступил из Новгорода и вместе со шведами продвигался на юг. В эти дни самозванец проявил больше понимания, чем его полководцы. Он, как мог, пытался остановить грабежи и насилия в присягнувших ему землях, особенно выступал против разорения монастырей. Но не имел средств противостоять переходу сбора налогов от тушинских чиновников в руки иноземных приставов и загонщиков, дочиста грабящих крестьян. Даже дворцовые земли, обеспечивающие царские доходы, не удавалось оградить от разграбления.

Самозванец раньше других усмотрел опасность похода Скопина и требовал от Сапеги оставить осаду Троице-Сергиева монастыря, чтобы «благосклонность ваша... наискоре сами поспешали» соединиться со Зборовским в Твери, «что большую пользу принесет, чем штурмы», обещая доставить ему ядра, пули и порох. Сапега не двинулся с места, и Зборовский был разбит. В следующей грамоте не без раздражения написано: «Мы не раз писали уже, напоминая, что не должно терять времени за курятниками, которые без труда будут в руках наших, когда Бог удостоит... Теперь же, при перемене счастья, мы тем более просим... оставить там всё и спешить, как можно скорее, со всем войском вашим к главному стану». Внизу приписано рукой «Дмитрия»: «Чтобы спешил как можно скорее». Узнав, что шведы оставили Скопина и он ушёл к Калязину, «царь» просит Сапегу не расслабляться: «Бдительное иметь на них потребно иметь око, и о всем давать нам знать; ...также прилагать старание, чтобы поспешно настигнув его... как наискорее могли бы уничтожить». Грамота дана 8 августа; а 12 августа «Дмитрий» посылает новую грамоту с требованием идти на Калязин. 24 августа Сапега наконец подошёл к городу. Но Скопин уже собрал силы и разбил Сапегу (28 августа 1609 г.).

Приведённые документы не вяжутся с образом ничтожества, каким принято изображать Лжедмитрия II. Далеко не однозначны и его отношения с Мариной. Многое остается скрытым, но очевидно, что самозванец вовсе не ущемлял гордую полячку и не вызывал у неё отвращения. Несмотря на жалобы на бедность, Марина имела возможность послать бернардинцам в Самбор массивные серебряные подсвечники для алтаря костёла. Были и супружеские отношения, интимная близость, нежные слова. Это мало кем замеченная привязанность (или любовь) выдержала испытание в момент краха Тушинского лагеря, когда, казалось, у самозванца не осталось возможностей для борьбы за престол.

В конце августа 1609 г. Сигизмунд двинулся на Смоленск и перед тушинскими поляками встал вопрос — что делать. Король требовал идти под его знамена; наёмники со своей стороны хотели получить «заслуженное» — то, что обещал самозванец. Многие считали, что Сигизмунд должен уйти и не мешать им закончить начатое. В это время царик, желая удержать поляков, выдал обязательства передать наёмникам в кормление Северские земли. Марина также подтвердила эти обязательства. Но это мало помогло — в декабре в Тушино прибыли королевские комиссары, намеренно избегавшие встречи с «Дмитрием». На предложения представиться царику они отвечали, что имеют полномочия вести переговоры с «рыцарством» и московскими боярами, но не с проходимцем. Царик и царица могли лишь наблюдать из окон за проезжающими комиссарами. Уехать из Тушина «Дмитрий» не мог — поляки его крепко стерегли.

Пока шли переговоры, в палаты к царику тайно пробрался изгнанный из войска Адам Вишневецкий. Царик обрадовался другу и устроил попойку. Он подарил князю коня, саблю и одежду, украшенную соболями и жемчугом. О подарках тут же пошли слухи, и в царскую избу ворвался гетман Ружинский. Он бил палкой пьяного князя Адама до тех пор, пока не сломал палку, и предупредил, что если тот не уберется из лагеря, то кончит, как Меховецкий. На протесты царика и упреки в переговорах за его спиной Ружинский, замахнувшись булавой, закричал: «Эй, ты, московитский сукин сын! Зачем тебе знать, какое у послов до меня дело! Чёрт тебя знает, кто ты такой. Мы, поляки, так долго проливали за тебя кровь, а ещё ни разу не получали вознаграждения и того, что нам положено ещё».

В тот же вечер «Дмитрий» пришел к супруге, упал к её ногам и со слезами сказал: «Польский король вошел в опасный для меня сговор с моим полководцем, который так меня сейчас разделал, что я буду недостоин появляться тебе на глаза, если стерплю это. Или ему смерть, или мне погибель, у него и у поляков ничего хорошего на уме нет. Да сохрани господь меня на том пути, в который я собираюсь отправиться, сохрани господь от лукавого и тебя, остающуюся здесь». Переодевшись в крестьянское платье, он и его шут, Пётр Кошелев, спрятались в санях, прикрытые тесом, и несколько казаков скрытно вывезли их из лагеря. Произошло это 27 декабря (ст. стиля) 1609 г.

Царик направился в Калугу, всегда ему верную. Как пишет Буссов, сначала он заехал в соседний с Калугой монастырь и послал монахов в город сказать, что поганый польский король не раз требовал, чтобы он уступил ему Северские земли. Но он ему отказал, дабы там не укоренилась поганая вера, а теперь король подговаривает служивших у царя поляков, чтобы они схватили его и отвезли к королю. «А он, Димитрий, узнав об этом, скрылся и спрашивает теперь народ, что они собираются делать и решить в его деле. Если они останутся ему верны, то он приедет к ним, с помощью Николая Угодника и всех присягнувших ему городов отомстит... Он готов умереть вместе с народом за христианскую [русскую] веру и все остальные поганые веры искоренит, польскому же королю ни села, ни деревеньки, ни деревца, ни тем более города или княжества не уступит». Слова эти очень понравились калужцам. Они пришли в монастырь, поднесли «царю» хлеб и соль, отвели в кремль, в воеводские палаты, подарили одежду и лошадей, позаботились о кухне и припасах. Судьба снова улыбнулась самозванцу.

Наутро в Тушине начался переполох: никто не знал, куда девался царик, убили его или он убежал. Одни наёмники бросились грабить царскую избу, другие разворошили обоз комиссаров — искали тело в посольских повозках. Наёмники обвиняли Ружинского, что тот пленил или умертвил царика, и требовали обыскать его покои. Гетману с трудом удалось оправдаться и утихомирить солдат. Через несколько дней из Калуги приехал пан Казимирский, сообщил, что государь жив и здоров, и привёз от него письма. Царик писал, что жизни его угрожали изменники — Роман Ружинский и Михайло Салтыков, но теперь он в безопасности и приглашает верных поляков и казаков идти в Калугу, обещая выплатить заслуженное и дать новые пожалования. Опять поднялся шум, и опять гетман успокоил крикунов. Казимирского он пригрозил повесить, а письма велел сжечь.

Никто не заметил любовную записку самозванца Марине. В ней он писал: «Тому Бог свидетель, что печалюсь я и плачу из-за того, что о тебе, моя надежда, любимая-с, дружочек маленький, не даёшь мне знать, что с вами происходит, мой-с ты друг, знай, что у меня за рана, а больше писать не смею». Марина и дальше получала записки от «супруга». Он звал к себе, называл ласковыми словами — «птичка», «любименькая», «мое сердце», и у брошенной женщины зрело желание бежать к «Дмитрию». Но сначала Марина написала письмо Сигизмунду. Пожелав ему успехов, она указала на свое «законное право на московский престол... скрепленное венчанием на царство, утвержденное признанием меня наследницей и двукратной присягой всех государственных московских чинов». Писала, что надеется на доброту короля, что он примет ее, семью вознаградит и овладеет Московским государством путем союза. Ответа не последовало, и она поняла, что нужна лишь мужу.

В середине февраля 1610 г. в Тушино вернулся ездивший в Калугу Януш Тышкевич. Он привез письмо самозванца, в котором тот вновь предлагал войску идти в Калугу, обещая выплатить все долги. Это письмо привело к драке между наёмниками. Солдаты Тышкевича обстреляли Ружинского. Лишь с трудом удалось предотвратить общее сражение. Вдобавок снялись с места и направились в Калугу донцы и татары. Зборовский не смог их задержать и обратился к Ружинскому. Гетман бросил на пеших казаков польскую конницу. Дорога на Калугу усеялась трупами. В гибели казаков Ружинский и Зборовский обвинили Марину, призывавшую к уходу в Калугу, и грозили бросить ее в тюрьму. 13 февраля царица бежала из Тушина. В царской избе осталось письмо «рыцарству». Оно известно в редакции Карамзина, но там не видно Марины и стоит привести выдержки из перевода оригинала: