Яд-шоколад - Татьяна Степанова

Страх… ужас, перед тем, что может сотворить один человек с другим человеком.

Но вместе с ужасом, почти паникой, росло и крепло внутри Кати и другое чувство — ненависть. Она ненавидела Майского убийцу. Кто бы он ни был — тот или другой, больной или здоровый, она ненавидела его. И никогда, никогда не простила бы… Никогда.

Вот что значит увидеть все происшедшее глазами жертвы… Только у третьей жертвы нет глаз…

— Ася, здравствуйте, я полковник Гущин, помните меня?

— Да, помню, вы его поймали. А потом приезжали ко мне, — сказала Ася. — А кто еще с вами? Я слышу.

— Это моя коллега, капитан Петровская. Ася, простите нас за вторжение, как вы себя чувствуете?

— Нормально. А что вам нужно от меня? Вам ведь что-то нужно, я слышу.

Катя смотрела на слепую — вот, она уже научилась «видеть» при помощи слуха. Это дар слепым.

Гущин кивнул Кате — давай, ради тебя ведь мы сюда приехали в этот печальный дом.

— Ася, помогите нам, пожалуйста, — сказала Катя.

— Чем я могу вам помочь?

— Ася, о чем он с вами говорил тогда?

Катя не стала делать долгих прелюдий — не стала даже извиняться: что, мол, простите, вам, наверное, тяжело все это вспоминать… Это страшно вспоминать… Не стала говорить «убийца», «тот, кто на вас напал» — просто сказала ОН. Не назвала его Майским, не назвала его Родионом Шадриным, опознанным два года назад.

Ася молчала. Пустые глазницы, прикрытые сморщенными веками, смотрели прямо на Катю.

И та чувствовала, что страх ее… ненависть… боль… слезы… слезы закипают внутри.

— Ася, пожалуйста, я вас очень прошу, помогите нам.

Слезы… Ася Раух услышала их.

— Его же поймали, он в психушке, — сказала она.

— Да, он там. Но речь может идти о других жертвах. Вы единственная, кто… Ася, пожалуйста. Я все понимаю. Я никогда бы к вам не пришла, не посмела побеспокоить, напомнить все вновь. Но нам очень нужно. Помогите нам. О чем он с вами говорил?

— Что я — ничтожная грязная девка, — тихо сказала Ася.

— Вы помните его голос?

— Никогда не забуду.

— Да, вы его опознали тогда по голосу. Оказали неоценимую помощь, — Катя достала из сумки диктофон, включила на перемотку. — Какой у него был голос? Низкий, высокий, тихий, громкий, мужской или же измененный?

— Страстный, — сказала Ася. — Мужской, очень страстный. Красивый голос.

— Красивый?

— Жуткий.

— А вот сейчас он говорит… послушайте, — Катя включила диктофон.

Я не присутствовал. Я сидел в коридоре. Отдал все медицинские документы…Щелк! Следователь или кто он там у вас прочел медкарту и справки… Только разговора не получилось, буквально минут через десять он открыл дверь и сказал, что мы можем идти, все свободны.

— Ася, вы узнаете голос?

— Да, это он, — уверенно сказала Ася. — Только спокойный тут.

Полковник Гущин не произносил ни слова. Все время, пока в комнате звучала запись голоса Романа Шадрина-Веселовского — отчима, запись, включенная Катей.

— Неужели его освободят? — спросила Ася.

— Нет, — Катя покачала головой. — Но нам необходима ваша помощь.

— Я понимаю. Спрашивайте.

— Что он вам еще говорил тогда?

— Что я недостаточно хороша для него. Не мила и не желанна, — сказала Ася. — И что, если я думаю, что он недостаточно хорош… не обладает, чем должен…

— Не обладает, чем должен?

— Да. Он говорил… очень интимные вещи мне. Про то, что у меня между ног, — сказала слепая. — Про то, что мой сок ему не нужен, но что он все равно возьмет меня… трахнет. Это чтобы я помнила его, чтобы я запомнила его.

— Он пытался вас изнасиловать?

— Он трогал меня. Он трогал меня всю. И там тоже, — слепая смотрела прямо на Катю. — Он трогал меня. И говорил, что не хочет касаться, что брезгует мной. И при этом он трогал меня всю!

— Ася…

— Он трогал меня. Но говорил, что любит другую.

— Любит другую? Он назвал имя?

— Нет, просто шептал, что любит другую, а сам в это время…

— Ася, он не говорил вам, что он Андерсен?

— Нет. Он трогал меня, а я не могла пошевелиться. Он говорил, что трахнет меня, что наполнит меня своим семенем, а потом набьет меня… мою матку грязью, всю меня, мой рот… Будет больно…

Полковник Гущин шагнул к Асе и крепко обнял ее, прижал к себе.

— Ну все, все, все, — сказал он. — Девочка, успокойся. Милая моя, хорошая девочка, успокойся, не надо больше.

— Потому что я сама грязь, — прошептала Ася. — Под ногами той, другой… кого он любит… Он мне так сказал там.

— Ася, он никого не любит, — Катя снова включила запись. — Значит, у него был красивый мужской голос?

— Да. Очень.

— Как здесь?

Что мы можем поделать с больным разумом? Ничего. Только прощать. Принимать все, что случилось, как данность. И прощать.

Голос Дмитрия Момзена. Беседа в особняке в Пыжевском.

— Да, как здесь. Вот так точно он говорил и со мной, — слепая кивнула.

— Этот человек?

— Да.

— Этот красивый голос?

— Этот голос.

Катя показала полковнику Гущину жестом — выйдем на минуту.

— Ася, мне нужно позвонить по телефону, — сказал он. Он все еще крепко держал девушку за руку.

— Да, конечно.

Они вышли в коридор. Там — сторожевая команда: бабушка и тетка.

— Я пару раз вмешаться хотела, — объявила тетка. — Но врач мне сказал — любая встряска Аське полезна. Депресняк гораздо хуже, когда она вся в себя погружается. В свои суицидальные мысли. По какому поводу вы приехали опять через столько времени?

— У нас неладно с опознанием по голосу, — честно ответила Катя. — С вашего позволения, можно мы с полковником поговорим на кухне одни?

— Конечно. Там на плите лапша варится, курица, не обращайте внимания, — сказала бабушка.

Они прошли на кухню. Суп булькал на плите, исходя паром.

— Федор Матвеевич, чтобы у вас не осталось уже никаких сомнений, — сказала Катя, поднося к лицу Гущина свой диктофон, — скажите что-нибудь очень интимное. Не мне вас учить, вы мужчина. Произнесите что-то очень страстное, сексуальное, что говорили раньше своим… ну вы знаете, кому.

— Слушай, чего ты добиваешься?

— Говорите, Федор Матвеевич. Это нужно для дела. Нам необходимо окончательно убедиться.

— У тебя глаза красивые…

— Нет, это не то. При ней про глаза вообще не упоминайте! И потом ОН говорил с ней не так.

Гущин посмотрел на диктофон, потом на потолок, стараясь не встречаться с Катей взглядом. Он вдруг покраснел как мальчишка — так весь и вспыхнул.

— Я тебя хочу, — глухо произнес он. — Я хочу тебя… Возьму тебя, войду твердо и глубоко, закричишь у меня громко, запомнишь меня, будешь вся моя, только моя.

Катя щелкнула кнопкой диктофона.

В комнате, похожей на больничную палату, она сказала слепой:

— Ася, у нас тут еще одна его запись. Это он уже в больнице… Воображает себе.

Я хочу тебя… войду глубоко… запомнишь… будешь вся моя…

На записи голос полковника Гущина звучал так, как никогда не звучал ни в кабинете управления розыска, ни в беседах с друзьями, ни на задержании, ни во время дружеской вечеринки в баре.

— Да, да, это он! ОН говорил это тогда! — воскликнула Ася, она так и встрепенулась в своем кресле. — Он говорил это той, другой, своей! И при этом лапал меня, как продажную девку. И я еще не знала, что он меня ослепил!!

Глава 36

На свободе

Возле лифта на первом этаже, когда они уже покинули квартиру, полковник Гущин попросил диктофон. И стер сам последнюю запись.

Все и так ясно без слов из этого следственного эксперимента.

В Главке Катя сразу пошла к себе в кабинет Пресс-центра. Хотелось побыть в одиночестве после того, как она встретилась с третьей жертвой.

Следовало все обдумать теперь самой.

Итак, не осталось никаких сомнений. Опознание Родиона Шадрина по голосу два года назад теперь рассыпалось в прах. Очевидно, что Ася Раух реагирует на любой мужской голос, принимая его за голос своего мучителя. Кого-то конкретно опознать по голосу она, увы, не способна, хотя и «видит» при помощи слуха, как многие слепые.

Однако один вывод из всего происшедшего можно сделать абсолютно точно теперь: голос, который слышала Ася, был мужским, и в роли маньяка выступал именно мужчина.

Катя вспомнила Мальвину Масляненко и Ласточку. Да, там с мозгами тоже не все ладно, но это не то.

И насчет Родиона Шадрина, после встречи с третьей жертвой, все сомнения… а они все же имелись, эти сомнения, до самого последнего момента… теперь растаяли как дым. И не только потому, что опознание по голосу провалилось — и тогда, два года назад, и сейчас.

Просто наступает в душе свой личный персональный момент истины, и все сомнения разом умирают. Убийство супругов Гриневых Родион Шадрин совершить не мог. Но он не убивал и два года назад.