Приключения Гекльберри Финна - Марк Твен

– Мистер Арчибальд Никольс, если не ошибаюсь?

– Нет, мой мальчик, – отвечает ему старик, – к сожалению, возница обманул вас: до усадьбы Никольса ещё мили три, Входите же, входите!

Том обернулся, поглядел через плечо и говорит:

– Слишком поздно; его уже не видать.

– Да, он уже уехал, сын мой, а вы входите и пообедайте с нами; потом мы запряжём лошадь и отвезём вас к Никольсам.

– Мне совестно так затруднять вас, как же это можно! Я пойду пешком, для меня три мили ничего не значат.

– Да мы-то вам не позволим, – какое же это будет южное гостеприимство! Входите, и всё тут.

– Да, пожалуйста, – говорит тётя Салли, – для нас в этом нет никакого затруднения, ровно никакого! Оставайтесь непременно. Дорога дальняя, и пыль такая – нет, пешком мы вас не пустим! А кроме того, я уже велела поставить ещё тарелку на стол, как только увидела, что вы едете; вы уж нас не огорчайте. Входите же и будьте как дома.

Том поблагодарил их в самых изящных выражениях, наконец дал себя уговорить и вошёл; уже войдя в дом, он сказал, что он приезжий из Хиксвилла, штат Огайо, а зовут его Уильям Томсон, – и он ещё раз поклонился.

Он всё болтал да болтал, что только в голову взбредёт: и про Хиксвилл, и про всех его жителей; а я уже начинал немного беспокоиться; думаю: каким же образом всё это поможет мне выйти из положения? И вдруг, не переставая разговаривать, он привстал да как поцелует тётю Салли прямо в губы! А потом опять уселся на своё место и разговаривает по-прежнему; она вскочила с кресла, вытерла губы рукой и говорит:

– Ах ты дерзкий щенок!

Он как будто обиделся и говорит:

– Вы меня удивляете, сударыня!

– Я его удивляю, скажите пожалуйста! Да за кого вы меня принимаете? Вот возьму сейчас да и… Нет, с чего это вам вздумалось меня целовать?

Он будто бы оробел и говорит:

– Ни с чего, так просто. Я не хотел вас обидеть. Я… я думал – может, вам это понравится.

– Нет, это прямо идиот какой-то! – Она схватила веретено, и похоже было, что не удержится и вот-вот стукнет Тома по голове. – С чего же вы вообразили, что мне это понравится?

– И сам не знаю. Мне… мне говорили, что вам понравится.

– Ах, вам говорили! А если кто и говорил, так, значит, такой же полоумный. Я ничего подобного в жизни не слыхивала! Кто же это сказал?

– Да все. Все они так и говорили.

Тётя Салли едва-едва сдерживалась: глаза у неё так и сверкали, и пальцы шевелились: того и гляди, вцепится в Тома.

– Кто это «все»? Живей говори, как их зовут, а не то одним идиотом меньше будет!

Он вскочил, такой с виду расстроенный, мнёт в руках шляпу и говорит:

– Простите, я этого не ожидал… Мне так и говорили… Все говорили… сказали: поцелуй её, она будет очень рада. Все так и говорили, ну все решительно! Простите, я больше не буду… честное слово, не буду!

– Ах, вы больше не будете, вот как? А то, может, попробуете?

– Сударыня, даю вам честное слово: никогда больше вас целовать не буду, пока сами не попросите.

– Пока сама не попрошу! Нет, я никогда ничего подобного не слыхала! Да хоть бы вы до мафусаиловых лет дожили13, не бывать этому никогда, очень нужны мне такие олухи!

– Знаете, – говорит Том, – это меня очень удивляет. Ничего не понимаю. Мне говорили, что вам это понравится, да я и сам так думал. Но… – Тут он замолчал и обвёл всех взглядом, словно надеясь встретить в ком-нибудь дружеское сочувствие, остановился на старике и спрашивает: – Ведь вы, сэр, тоже думали, что она меня с радостью поцелует?

– Да нет, почему же… нет, я этого не думал.

Том опять так же поискал глазами, нашёл меня и говорит:

– Том, а ты разве не думал, что тётя Салли обнимет меня и скажет: «Сид Сойер… «

– Боже мой! – Она не дала Тому договорить и бросилась к нему: – Бессовестный ты щенок, ну можно ли так морочить голову!.. – И хотела уже обнять его, но он отстранил её и говорит:

– Нет, нет, сначала попросите меня.

Она не стала терять времени и тут же попросила; обняла его и целовала, целовала без конца, а потом подтолкнула к дяде, и он принял в свои объятия то, что осталось. А после того как они сделали маленькую передышку, тётя Салли сказала:

– Ах ты господи, вот уж действительно сюрприз! Мы тебя совсем не ждали. Ждали одного Тома. Сестра даже и не писала мне, что кто-нибудь ещё приедет.

– Это потому, что никто из нас и не собирался ехать, кроме Тома, – сказал он, – только я попросил хорошенько, и в самую последнюю минуту она и меня тоже пустила; а мы с Томом, когда ехали на пароходе, подумали, что вот будет сюрприз, если он приедет сюда первый, а я отстану немножко и приеду немного погодя – прикинусь, будто я чужой. Но это мы зря затеяли, тётя Салли! Чужих здесь плохо принимают, тётя Салли.

– Да, Сид, – таких озорников! Надо бы надавать тебе по щекам; даже и не припомню, чтобы я когда-нибудь так сердилась. Ну да всё равно, что бы вы ни выделывали, я согласна терпеть всякие ваши фокусы, лишь бы вы были тут. Подумайте, разыграли целое представление! Сказать по правде, я прямо остолбенела, когда ты меня чмокнул.

Мы обедали на широком помосте между кухней и домом; того, что стояло на столе, хватило бы на целый десяток семей, и всё подавалось горячее, не то что какое-нибудь там жёсткое вчерашнее мясо, которое всю ночь пролежало в сыром погребе, а наутро отдаёт мертвечиной и есть его впору разве какому-нибудь старому людоеду.

Дядя Сайлас довольно долго читал над всей этой едой молитву, да она того и стоила, но аппетита он ни у кого не отбил; а это бывает, когда очень канителятся, я сколько раз видел.

После обеда было много всяких разговоров, и нам с Томом приходилось всё время быть настороже, и всё без толку, потому что ни про какого беглого негра они ни разу не упомянули, а мы боялись даже и намекнуть. Но вечером, за ужином, один из малышей спросил:

– Папа, можно мне пойти с Томом и с Сидом на представление?

– Нет, – говорит старик, – я думаю, никакого представления не будет; да и всё равно – вам туда нельзя. Этот беглый негр рассказал нам с Бэртоном, что представление просто возмутительное, и Бэртон хотел предупредить всех; теперь этих наглых проходимцев, должно быть, уже выгнали из города.

Так вот оно как! Но я всё-таки не виноват. Мы с Томом должны были спать в одной комнате и на одной кровати; с дороги мы устали и потому, пожелав всем спокойной ночи, ушли спать сейчас же после ужина; а там вылезли в окно, спустились по громоотводу и побежали в город. Мне не верилось, чтобы кто-нибудь предупредил короля с герцогом; и если я опоздаю и не успею намекнуть им, что готовится, так они, наверно, подадут впросак.

По дороге Том рассказал мне, как все думали, что я убит, и как мой родитель опять пропал и до сих пор не вернулся, и какой поднялся переполох, когда Джим сбежал; а я рассказал Тому про наших жуликов, и про «Жирафа», и про наше путешествие на плоту, сколько успел; а когда мы вошли в город и дошли до середины, – а было не рано, уже около половины девятого, – глядим, навстречу валит толпа с факелами, все беснуются, вопят и орут, колотят в сковородки и дудят в рожки; мы отскочили в сторону, чтобы пропустить их; смотрю, они тащат короля с герцогом верхом на шесте, – то есть это только я узнал короля с герцогом, хотя они были все в смоле и в перьях и даже на людей не похожи, просто два этаких громадных комка. Мне неприятно было на это глядеть и даже стало жалко несчастных жуликов; я подумал: никогда больше их злом поминать не буду. Прямо смотреть страшно было. Люди бывают очень жестоки друг к другу.

Видим, мы опоздали, – ничем уже помочь нельзя. Стали расспрашивать кое-кого из отставших, и они нам рассказали, что все в городе пошли на представление, будто знать ничего не знают, и сидели помалкивали, пока бедняга король не начал прыгать по сцене; тут кто-то подал знак, публика повскакала с мест и схватила их.

Мы поплелись домой, и на душе у меня было вовсе не так легко, как раньше; напротив, я очень присмирел, как будто был виноват в чём-то, хотя ничего плохого не сделал. Но это всегда так бывает: не важно, виноват ты или нет – совесть с этим не считается и всё равно тебя донимает. Будь у меня собака, такая назойливая, как совесть, я бы её отравил. Места она занимает больше, чем все прочие внутренности, а толку от неё никакого. И Том Сойер то же говорит.

Глава XXXIV

Мы перестали разговаривать и принялись думать. Вдруг Том и говорит:

– Слушай, Гек, какие же мы дураки, что не догадались раньше! Ведь я знаю, где Джим сидит.

– Да что ты? Где?

– В том самом сарайчике, рядом с кучей золы. Сообрази сам. Когда мы обедали, ты разве не видел, как один негр понёс туда миски с едой.

– Видел.

– А ты как думал, для кого это?

– Для собаки.

– И я тоже так думал. А это вовсе не для собаки.

– Почему?

– Потому что там был арбуз.

– Верно, был, я заметил. Как же это я не сообразил, что собаки арбуза не едят? Это уж совсем никуда не годится! Вот как бывает: и глядишь, да ничего не видишь.