Асканио - Александр Дюма

— О, вот что значит быть всего лишь женщиной и обращаться за помощью к таким трусам! — проговорила Анна, поглядев им вслед с брезгливой гримасой. — О, как я презираю всех этих людишек, коронованного возлюбленного, продажного супруга, лакея в камзоле, лакея в ливрее, презираю всех, кроме того, кем я, помимо воли, восхищаюсь и кого без памяти люблю!

Она вошла в покой к красавцу больному; Асканио открыл глаза в тот миг, когда к нему приблизилась герцогиня.

— Пустяки, — повторил лекарь Андре, обращаясь к госпоже д'Этамп. — Молодой человек ранен в плечо. Слабость, усталость, душевное потрясение, а может быть, и голод вызвали обморок. Как видите, все словно рукой сняло после приема целебного снадобья. Сейчас он совсем пришел в себя, и его можно перенести домой на носилках.

— Довольно! — проговорила герцогиня, подавая кошелек господину Андре, который отвесил ей глубокий поклон и вышел.

— Где я? — спросил Асканио; очнувшись, он старался собраться с мыслями.

— Вы у меня, Асканио, — отвечала герцогиня.

— У вас, сударыня? Ах да, узнаю вас! Вы госпожа д'Этамп. Припоминаю… А где же Бенвенуто? Где учитель?

— Не шевелитесь, Асканио. Ваш учитель в безопасности. Не тревожьтесь: он преспокойно сидит у себя дома и обедает.

— Да как же он оставил меня?

— Вы потеряли сознание, и он поручил мне позаботиться о вас.

— А вы правду говорите, что он не подвергся опасности, что вышел отсюда цел и невредим?

— Повторяю и подтверждаю, что он в полной безопасности, ему ничто не угрожает. Поймите же, Асканио! Неблагодарный! Я, герцогиня д'Этамп, бодрствую у его ложа, ухаживаю за ним с сестринской заботливостью, а он только и знает, что говорит о своем учителе!

— О сударыня, простите меня и примите мою благодарность! — отвечал Асканио.

— Давно бы так, — промолвила герцогиня, покачивая своей хорошенькой головкой и лукаво улыбаясь.

И тут герцогиня д'Этамп стала говорить. Тон ее речей был задушевен, в самые простые слова она вкладывала сокровенный смысл, задавала вопросы с жадным любопытством и в то же время с каким-то уважением и вслушивалась в ответы так, будто от них зависела ее участь. Она стала кроткой, нежной и ласковой, как кошечка, предупредительной и чуткой; напоминая искусную актрису на сцене, она незаметно наводила Асканио на разговор, от которого он уклонялся, и приписывала ему те мысли, которые сама обдумала и высказала. Она, казалось, потеряла всю свою самоуверенность и внимала ему как пророку, обнаруживая весь свой просвещенный и пленительный ум, благодаря которому, как мы говорили, ее называли самой красивой из ученых женщин и самой ученой из красавиц. Словом, она превратила беседу в тончайшую лесть, в искуснейшее обольщение; и в конце концов, ибо юноша в третий или четвертый раз намеревался уйти, она сказала, удерживая его:

— Асканио, вы рассказываете о своем прекрасном ювелирном ремесле так красноречиво, с таким жаром, что для меня это своего рода откровение. Отныне я буду находить глубокий смысл в том, что прежде мне представлялось всего лишь украшением. Значит, по-вашему, Бенвенуто мастер своего дела?

— Сударыня, тут он превзошел самого божественного Микеланджело!

— Я сердита на вас. По вашей милости я, пожалуй, не стану так гневаться на него за неучтивость.

— О, не обращайте внимания на дерзость учителя, сударыня! Под его грубоватостью скрывается горячее и преданное сердце. Но Бенвенуто нетерпелив и необуздан — ему показалось, будто вы заставили его ждать, чтобы позабавиться, и это оскорбление…

— Вернее, шутка, — сказала герцогиня тоном балованной девочки, смущенной своей шалостью. — Я, право, еще не была одета, когда явился ваш маэстро, и просто чуть-чуть замешкалась с туалетом. Это дурно, очень дурно! Видите, я исповедуюсь перед вами. Ведь я не знала, что вы пришли тоже! — добавила она с живостью.

— Все это так, сударыня, но Челлини — а он, конечно, не очень проницателен, да его вдобавок ввели в заблуждение, я-то могу признаться вам, ведь вы так очаровательны и так добры, — итак, Челлини считает вас ужасно злой и жестокой, а в вашей ребяческой выходке он усмотрел оскорбление.

— Неужели? — воскликнула герцогиня и даже не в силах была утаить язвительную усмешку.

— О, простите его, сударыня! Поверьте, когда б учитель узнал вас, он на коленях испросил бы у вас прощения за ошибку — ведь он так благороден и великодушен!

— Да замолчите же! Вы, кажется, стараетесь заставить меня полюбить его? Повторяю, я питаю неприязнь к нему и для начала найду ему соперника.

— Найти будет трудно, сударыня!

— Нет, Асканио, ибо соперник этот — вы, его ученик. Позвольте же мне лишь косвенно воздавать должное великому гению, который ненавидит меня! Послушайте, ведь сам Челлини восхваляет вас за тонкое мастерство. Неужели вы не хотите, чтобы ваше творчество послужило мне? Докажите, что вы не разделяете предубеждения маэстро к моей особе и согласитесь приукрасить ее. Ну, что вы на это скажете?

— Сударыня, все мои способности, все мое усердие к вашим услугам. Вы так благосклонны ко мне, с таким участием расспрашивали о моем прошлом, о моих надеждах, что отныне я предан вам и сердцем и душой.

— Дитя! Я еще ничего не сделала для вас и прошу вас только об одном: посвятите мне крупицу своего таланта. Послушайте, не создавали ли вы в грезах какие-нибудь чудесные драгоценные украшения? У меня есть великолепные жемчуга. Не хотелось бы вам сделать волшебный дождь для меня, мой милый чародей? Знаете что, я расскажу о своем замысле, хотите? Вот сейчас, когда вы лежали тут, в комнате, бледный, с закинутой головой, мне представилась прекрасная лилия, склонившаяся от ветра. Так вот, сделайте мне из жемчугов и серебра лилию, и я буду носить ее на корсаже, — проговорила герцогиня, приложив руку к сердцу.

— Ах, сударыня, как вы добры…

— Асканио, хотите отблагодарить меня за эту, как вы говорите, доброту? Изберите меня своей наперсницей, другом, не скрывайте своих поступков, желаний, огорчений, ибо, я вижу, вы печальны. Обещайте приходить, когда вам надобны будут помощь и совет!

— Но ведь вы оказываете мне еще одну милость, а вовсе не требуете доказательства моей благодарности.

— Словом, вы обещаете мне это?

— Увы! Еще вчера обещал бы, сударыня; еще вчера я мог бы принять ваш великолепный дар и нуждался в нем. Ныне же никто не властен помочь мне.

— Кто знает…

— Я знаю, сударыня.

— Ах, я вижу, вас терзает какое-то горе, Асканио!

Асканио с грустью кивнул головой.

— Вы не откровенны со своим другом, Асканио. Нехорошо, нехорошо! — продолжала герцогиня, взяв юношу за руку и нежно пожимая ее.