Черный мотылек - Барбара Вайн

— Это трубочист. Я не могу сегодня заниматься дымоходом. Только не сегодня!

Никогда прежде родители не проявляли нежности друг к другу, она не видела ни поцелуя, ни ласкового прикосновения. Но тут отец, неуклюже ступая, подошел к матери, принял из ее рук чайник, обнял за плечи. Он поглаживал жену по плечу, а Джоан попросил:

— Сходи открой дверь, будь умницей. Скажи ему, сегодня нельзя. Объясни почему. Скажи ему про братика и попроси зайти в другой раз.

Она подошла к двери и открыла, но тут отец передумал, догнал ее и сам поговорил с трубочистом, а Джоан стояла рядом. Тогда она впервые услышала слово «менингит», которое на всю жизнь останется для нее самым страшным, хуже проклятия, словом, обозначающим беду, боль и утрату.

Трубочист к тому времени управился с чьей-то трубой, он уже вымазался в саже, одежда была черная, словно вся пропиталась угольной пылью, но щетки, орудия его ремесла, оставались чистыми, он каждый раз выбивал и начисто вытирал их после работы. Велосипед он прислонил к ограде. В те времена воры не интересовались велосипедами. Стоя у двери, Джоан могла разглядеть только переднее колесо и руль. Но сейчас она уверена, что когда-то видела этот велосипед целиком, с прикрепленной к багажнику металлической табличкой, где то ли белым по черному, то ли черным по белому было выведено имя трубочиста и перечислены услуги.

Другое дело — как выловить это имя из памяти. Она пыталась снова и снова, но безрезультатно. Вспоминалось только, как отец повторял: «Менингит, менингит», а трубочист ответил: какое горе, он придет в другой раз, на той неделе, когда им удобнее. В тот день явился еще посетитель — жена трубочиста.

Это было днем. К тому времени тело Джеральда уже унесли. Пришла тетя Дороти и привела с собой Дорин, а мальчиков оставила дома. Несмотря на свой возраст, Джоан тогда поняла, что, хотя на кладбище ходят мужчины, смерть, как рождение и брак, в первую очередь затрагивает женщин. Дорин исполнилось всего два года, но в этой ситуации она могла принять участие, а мальчики ни к чему. Весь день к их дому тянулись соседи выразить соболезнования, и когда в дверь снова постучали — примерно через полчаса после прихода тети Дороти, — все решили, что это еще кто-то из знакомых.

Тетя Дороти открыла дверь и провела в дом высокую женщину. Назвалась она по имени или просто «жена трубочиста»? Муж рассказал ей об этом несчастье, и вот она пришла выразить свое сочувствие, поддержать миссис Кэндлесс в тяжелой утрате.

Кто-то предложил гостье чашку чая, или мама, или тетя Дороти. Это Джоан помнила отчетливо, как и то, что женщина заговорила с Дорин, и Дорин тут же потянулась к ней, как тянутся малыши к любому человеку, кто проявит к ним искренний интерес. Но жена трубочиста отказалась от чая, пояснив — да, теперь Джоан отчетливо вспомнила, почему гостья отказалась от чая: сказала, что не может засиживаться, с ней пришли дети, или кто-то из детей, но она оставила их перед домом, было бы неприлично брать их с собой.

Облик этих детей стерся из памяти, хотя Джоан провожала их мать до двери, как ей поручили родители. Она открыла дверь и увидела ребятишек — троих или четверых? — возле калитки, где утром их отец прислонял велосипед. Мальчики, девочки? Почему память не сохранила этого?

Джоан открыла глаза, снова взялась за альбом и вспомнила кое-что еще: с того момента она испытывала что-то вроде благодарности к трубочисту и его жене за участие, и это побудило ее — к чему? Что-то она затеяла или даже осуществила ради этой благодарности — но что именно?

Воспоминания и успокаивали, и утомляли, поэтому Джоан легла спать пораньше. Утром, выпив чаю, она вернулась к фотографиям времен своей свадьбы, войны, рождения детей. Эти снимки поглотили ее полностью: их с Фрэнком медовый месяц, Фрэнк в военной форме, Питер, их первенец, в коляске. Фотограф часто поджидал возле детской поликлиники и снимал мамаш с детьми, когда они осторожно спускали или поднимали коляски по лестнице. Нашлась похожая фотография Энтони — должно быть, два года спустя фотограф все еще работал в этих местах.

А вот еще один снимок, который она давно не рассматривала: студийный портрет всей семьи, сделанный через год после демобилизации Фрэнка. Джоан сидит с маленькой Патрицией на руках, по бокам от нее мальчики, а муж стоит за спиной. Эти юные лица и наряды, которые даже сейчас казались ей модными и элегантными, увлекали больше любой телепрограммы. Последние дни она даже не включала телевизор. Но, отдаваясь на милость прошлого, погружаясь в чувства тех времен, она все-таки сознавала, что искать надо не там. Разгадка тайны не отыщется в первых годах ее брака, в той семье, которую создали они с Фрэнком.

Прежде она думала, что разгадка, если таковая вообще имеется, скрывается в немногих снимках, сделанных до смерти Джеральда, но, просмотрев их, не нашла ничего полезного. Джейсону требовался трубочист, и все поиски направлены на то, чтобы обнаружить какую-то зацепку, извлечь из глубин памяти его имя. Джоан снова закрыла глаза, откинула голову на спинку кресла и мысленно вернулась в тот день, день после смерти Джеральда. На пороге дома стоит трубочист, возле калитки прислонен велосипед — ей виден только руль, — лицо у трубочиста грязное, щетки чистые. А вот его жена, милое, доброе лицо, она приласкала Дорин. «Миссис Такая-то». Ведь мама и тетя Дороти обращались к ней по имени: хотите чаю, миссис Такая-то, всего доброго, миссис Такая-то.

Может, надо заглянуть в более отдаленное прошлое, до смерти Джеральда, или, наоборот, в последующие годы? Трубочист являлся каждый год в апреле и прочищал дымоход перед весенней уборкой, но Джоан не помнила, как он приходил в прошлый раз. Наверное, была в школе. А в следующий раз?

Через два года она уехала в Садбери. За это время несколько раз чистили трубы, но она не помнила визитов человека с черным лицом, в памяти остался только опустевший дом и одиночество. Или трубы просто перестали чистить, мать утратила интерес к дому и готовке, к мужу и дочери, надолго замкнулась в себе, в той глубине души, где ее умершее дитя, наверное, еще продолжало жить. Отец все чаще проводил время в мужских компаниях, а Джоан сбежала из дома за двадцать две мили — смехотворное расстояние по нынешним временам, а тогда это было довольно далеко, другой край графства.

Через шесть лет она вернулась, чтобы сыграть свадьбу. 1938 год. Джоан раскрыла последний альбом, тот самый, куда сейчас не заглядывала, потому что раньше так часто листала его. Вместо заставки в свадебном альбоме полагалось разместить снимок церкви, и церковь Святого Стефана была довольно красивой, хотя в Садбери Джоан присмотрела для себя храм получше. Вот фотография, где она идет к дверям церкви под руку с отцом. Одной рукой придерживает длинный белый шлейф, в другой сжимает букет. Отец здесь выглядит счастливым, а на других, более поздних фотографиях — и мать. Они прошли через все это и вернулись к нормальной жизни, насколько это возможно.

Что она ищет здесь? Джоан почти забыла. Любимые фотографии проплывали перед глазами: свадьба, подружки невесты, общий снимок на ступенях храма, отъезд из церкви, дальше праздничный ужин. Прекрасный месяц май, чудесный день. Счастлива невеста, если солнце светит…

Счастье — это хорошо, но ведь нужна и удача. Горло судорожно сжалось. Что она сделала, чтобы приманить удачу? Надела, но обычаю, что-то старое, что-то новое, что-то чужое, что-то синее… Разгадка близка, она это чувствовала. Вот и последняя фотография в альбоме.

Снимал шафер Фрэнка. Имя его Джоан забыла, с фотоаппаратом он обращался неумело — даже непонятно, каким образом этот снимок оказался среди профессиональных. Так захотелось Фрэнку, чем-то ему приглянулась эта фотография. Обычно, просматривая свадебный альбом, Джоан закрывала его, не доходя до этой страницы, или быстро скользила по ней взглядом, не вникая в детали.

Но сейчас она внимательно рассматривала снимок. Они с Фрэнком держатся за руки, а напротив стоит улыбающийся человек со щетками под мышкой, за спиной у него прислонен к стволу дерева велосипед, и четко видна треугольная табличка на багажнике, на которой белым по черному написано: «Дж. У. Райан, трубочист».

Любовника Урсулы звали Эдуард Акенхэм, он был ее единственным мужчиной. Колин Райтсон не в счет, и хотя для некоторых женщин мужья становятся также и любовниками, это не их с Джеральдом случай. Эдуард, художник, жил в маленьком домике в Клоули и зарабатывал себе на жизнь, преподавая историю искусств на вечерних курсах в Ильфракомбе.

С самого начала Урсула понимала, что он за человек Она не строила иллюзий, все ее иллюзии были некогда связаны с Джеральдом, и все они рухнули. Вечный бедняк, хронический неудачник, красавец, хоть и несколько потрепанный, Эдуард считал своим долгом в каждом семестре обзаводиться новой возлюбленной из числа студенток. Изредка отношения растягивались на два семестра, и Урсула оказалась одной из таких счастливиц.