Спасти шпиона - Данил Корецкий

Подойдя к яркой витрине «Шоколадницы», Носков нерешительно топчется у входа, заглядывает сквозь запотевшее стекло и, только рассмотрев монументальную фигуру Сперанского, бочком входит внутрь.

– Ну что вы, коллега? Не робейте! – Писатель машет рукой.

Хотя за столиком он один, перед ним два бокала вина и две тарелочки с пирожными. Значит, позаботился о напарнике… С чего бы это? Но все равно на душе у Профессора становится теплее. Расстегнув пальто и сняв шляпу, он садится напротив и сглатывает слюну.

Американец делает рукой небрежный жест.

– Ешьте, пейте, все равно никого нет.

Вставными зубами Носков впивается в пирожное.

– Что значит «никого нет»? Я здесь, и вы…

– Не обращайте внимания. Выпьем. За наши успехи…

– Но…

– Это легкое, сухое, даже с моим давлением можно…

Они чокаются. Носков жадно запивает одну сладость другой. Хорошо устроился Американец!

– Звоните! – Напарник протягивает телефон. Своего мобильника у Носкова нет. Он послушно набирает номер. Катранов долго не берет трубку. Но отступать некуда, поэтому Профессор терпеливо ждет. На десятом гудке трубку снимают.

– Алло! – Катранов явно раздражен.

– Здравия желаю, товарищ полковник, – в шутливом тоне начинает Профессор. – Это доцент Носков побеспокоил. Помните, Игорек, как мы про второй Интернационал спорили?

– Что?! Какой Носков?! Вы почему трезвоните, как на пожаре?! Что за бесцеремонность?!

– Извините, мы договаривались… Я от полковника Рыбаченко… Мы с писателем Сперанским хотим с вами поговорить…

– Забудьте про все договоренности! Никаких разговоров! И больше мне не звоните!

Огрызающаяся короткими гудками трубка почти выпала из морщинистой руки обществоведа, слабо звякнув о пустую тарелку.

– Что случилось? – испуганно спросил Сперанский.

– Он… нас… послал…

– Всего-то? Ну и хрен с ним! Сейчас доложимся Евсееву, и – по домам…

Отзвонившись куратору, Американец подмигнул напарнику.

– Все в порядке, к нам претензий нет. Может, хотите еще пирожное?

– Пирожное… Гм… А чем это пахнет? Котлетами?

Сперанский усмехнулся.

– Тут не готовят котлет, это ведь кондитерская…

И проницательно спросил:

– Есть хотите?

– Ну… В общем-то… Честно говоря, дома у меня и в самом деле хоть шаром покати… Помните эти стихи: «Горсточка риса да Мао портрет – это вся ноша моя»…

– Конечно! Как сейчас помню, как сейчас…

Американец ненадолго задумался.

– А пойдемте ко мне, товарищ китаец! Не знаю, как насчет риса, но цыпленка я зажарю. Вы ведь не будете настаивать на вегетарианской пище?

– Не буду, – оживился Профессор. – Конечно, не буду! Но… Почему вы это делаете? Почему приглашаете меня в гости?

Сперанский широко улыбнулся.

– Ну-у-у… Мы же коллеги… Раз выдался нечаянный «фри ивнинг»… И потом, мне нравится наблюдать за вами. Вы очень интересный… гм, типаж. Я опишу вас в одной из книг…

Носков смиренно улыбнулся в ответ и кивнул.

– Это пожалуйста… Рад буду помочь…

Они вышли на улицу. Теперь Профессор не сутулился, и шляпа его была залихватски сдвинута на затылок. Ужин – это святое, а Сперанский привык барствовать, наверняка кроме цыпленка еще чего-то выставит. Да и коньячку, наверняка, хряпнет. А там поведет разговоры разные, бахвалиться начнет, может, и выболтает что интересное. Будет чем Евсееву глаза открыть! А не выболтает – опять-таки Носков не внакладе… Пусть наблюдает, наблюдатель хренов!

…Света Мигунова стоит совершенно голая под открытой форточкой в спальне Катранова, у уставленного цветочными горшками подоконника. За окном снегопад. Некоторые снежинки залетают в комнату, и Света сдувает их с колючих кактусов. Она нервно трет перепачканные землей пальцы и курит – курит, наверное, второй или третий раз в жизни. У нее до сих пор дрожат колени и руки – дрожат не от страха или раскаяния, это не «отходняк» после пережитого стресса и не радость от достигнутой цели. Нет. Все гораздо прозаичней, можно сказать – «физиологичней»: несколько минут назад она испытала на этой кровати самый бурный оргазм в своей жизни… Мама родная, едва не умерла!

Это случилось впервые. В ее-то возрасте, а? Выходит, она ничего не знала. С Сергеем все было хорошо, иногда ей казалось даже, что это та самая «любовь до гроба», хотя страстно любить человека, разменявшего шестой десяток, с его неизбежной перхотью, урчанием в желудке и утренним запахом изо рта, как-то противоестественно, что ли. Но…

Она всегда думала, что они идеально подходят друг другу в постели… Тридцать с лишним лет, сотни и тысячи раз, и все было как надо. Даже когда приходилось делать это с другими мужчинами, нечасто, несколько раз: например, Бутузов, скотина, просто вымогнул близость за то, чтобы «Тюдор» состоялся; то после всех своих грехопадений она только убеждалась: Сережа – самый лучший! Оказалось, нет. Сегодня она билась, выла и визжала, как течная сучка… А какой бред несла!… Два высших образования, кандидат наук, взрослый сын, респектабельный муж – все побоку. Ужас. Ужас.

Она оттерла пальцы, только под ногтями осталась земля, надо чем-то вычистить…

Дело сделано, можно уходить. А ведь хочется еще… Почему так?

А почему бы и нет?

Снег залетает в спальню, одна снежинка уселась на сигарету, прямо на золотистую корону, очертив вокруг нее темное пятнышко. Света выбросила сигарету в окно и закрыла форточку.

Вошел немного торжественный и умиротворенный Катранов. В руках у него поднос с кофе – прям как в лучших домах Лондо’на! Из коридора доносится тревожное поскуливание – это дог Борька, по случаю ее визита он заперт в гардеробной. Удивительно: едва она вошла в квартиру, этот огромный зверь рухнул на бок и задрал лапы, умоляя, чтобы ему почесали живот. И смешно так махал обрубком своего хвоста. И плакал, когда его, в конце концов, заперли.

Они пьют кофе, говорят о посторонних вещах – об открывшемся на «Тургеневской» гипермаркете, о Пхангане, где была Света, о Южно-Китайском море, где был Катранов. Потом он отставляет в сторону пустую чашку.

– Может быть, поужинаем? Там такие деликатесы: и суши, и копченый угорь, и стейки…

Они не успели сесть за стол. Как только Света вошла, она сразу взяла быка за рога: «Кто-то обещал мне сделать массаж ног…»

Игорь ошалел, похоже, до сих пор не может прийти в себя.

– Ты же проголодалась?

– Сейчас, схожу в ванную…

Вначале она поскребла мыло ногтями, тщательно вымыла руки и только потом подмылась.

Обмотавшись, для приличия, полотенцем, подошла к столу и ухватила несколько кружочков сухой колбасы. Катранов внимательно наблюдает за каждым ее движением, нежно оглаживает горящим взглядом обнаженное тело.

– Я запомнил твои ноги – помнишь, тогда, в бане… И грудь… Чудесная девичья грудь. Когда я потом видел тебя в одежде, то ткань мне не мешала: я видел сосок, розовый кружок вокруг… Я потерял голову. И, судя по тому, что ты пришла, – ты тоже потеряла голову… Да?

– Да.

Света проходит в спальню и ложится на ту самую кровать. Сейчас она чувствует себя совершенно спокойно и раскованно.

Катран не знает, что она никогда не теряет головы – даже когда, распаленная до ведьминого бесстыдства, и в самом деле готова на все; не знает, что она не теряет времени – даже когда любуется снегопадом и от нечего делать сдувает снежинки с уставленного цветочными горшками подоконника. Ничего он не знает. Наверное, в этом все дело. Поэтому ей так легко и так приятно.

– Ну, так что ты стоишь?… – говорит она чужим, изменившимся голосом.

Игорь бросается к ней, и они вновь соединяются, как два голодных зверя, живьем поедающие друг друга. Полковник и образованная бизнесвумен исчезли, превратившись в возбужденного самца и ненасытную самку. Цивилизованность, приличия, сдержанность и прочая социальная шелуха развеялись бесследно, открывая в полной мере циничную животную похоть. Возня, стоны, вздохи, воспаленная плоть, мокрые рты, потожировые и семенные выделения, откровенно-бесстыдные запахи секса… Вырвавшийся из заточения Борька сразу уловил их и, поднявшись передними лапами на кровать, возбужденно повизгивает, тычась красным отростком в мягкий матрац. Игорь бьет Борьку по морде, но пес не уходит, его повизгивание вплетается в непристойную атмосферу семейной спальни Катрановых…

А за окном идет снег.

…Под этим же снегом в парке на Крымской набережной сейчас стоит ее муж. В центре города пробки, много аварий. Четверть часа назад он застрял в правом ряду в плотном заторе на Зубовском бульваре. И хотя ничего подозрительного в зеркале заднего вида он не заметил, но все же принял меры предосторожности. Выждав немного, Мигунов вывернул руль вправо. Джип легко преодолел бордюр на своих восемнадцатидюймовых колесах, выехал на пешеходную дорожку и, включив «аварийку», покатился вдоль пробки. Никто не пытался повторить маневр, никто не спешил наперерез, и черный «Лексус» Мигунова объехал пробку и встал первым на светофоре, вызвав несколько возмущенных сигналов, – и только.