В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945 - Готтлоб Бидерман

27 сентября была совершена еще одна попытка, и 437-му пехотному полку удалось достичь прежнего командного пункта русских в пятистах метрах к востоку от моста через Черную. Там наши солдаты окопались и стали дожидаться неизбежной контратаки. Без поддержки соседей полк был не в состоянии помешать советским войскам проскользнуть мимо себя на запад. Полк продолжал удерживать позиции против мощных советских сил, в то время как русские части обтекали этот остров сопротивления и атаковали немецкие позиции. 30 сентября 3-я горно-стрелковая дивизия перешла в наступление, которое вдохнуло надежду в осажденный 437-й полк, восстановила линию фронта на флангах и предотвратила окружение полка.

Потери, понесенные в эти дни, были исключительно велики, причем до такой степени, что у полка сил было достаточно лишь на то, чтобы держать оборону. На то, чтобы прорвать даже незначительную оборону русских, у нас сил не было. Официально с 5 октября полк находился в обороне, а 11 октября пришел приказ на его замену частями 24-й пехотной дивизии. Измотанные войска передали свои позиции подошедшим частям и отправились в тыл для отдыха в районе Вырицы.

В боях у Гайтолова наш дивизионный католический священник заслужил имя «священника с рюкзаком». Он постоянно был в движении, неся на лямках за спиной свой изношенный рюкзак, в котором то и дело доставлял солдатам на самые передовые посты незамысловатые продукты, которые там считались за роскошь. Он всегда был готов помочь раненым, а однажды лично отыскал и спас тяжело раненного солдата, которого поразила пуля снайпера на открытом участке фронта. Его постоянная подверженность фронтовым и физическим опасностям ради солдат довела до безвременного конца, когда он получил серьезное ранение осколком в руку, в результате минометного обстрела русскими из густого леса, находившегося в нескольких сотнях метров. Рана была настолько серьезной, что понадобилась ампутация конечности. Так дивизия потеряла ценного солдата и товарища. Командир дивизии пытался официально отметить его многочисленные смелые поступки и преданность, представив его к награждению; но это представление было отклонено в свете типично национал-социалистической философии, которая отказывала присвоение столь высокой награды, если священник не согласится отказаться от своей сутаны.

За период между 22 сентября и 7 октября наш батальон в общей сложности потерял 62 человека убитыми, 280 ранеными и 30 пропавшими без вести. Примерно 20–30 легко раненных и больных оставались при батальоне, так что боевая численность батальона составляла примерно 50 бойцов.

Во время короткого отдыха в Вырице с октября до декабря были приняты экстренные меры для восстановления боеспособности полка. В поисках пополнения, пригодного для службы в пехоте, были прочесаны тыловые части, саперные взводы, транспортные и другие части, считавшиеся не столь важными. Дорогой ценой достались отчаянные бои, которые недавно велись к югу от Ладожского озера, а других источников для пополнения не было. До 28 октября, когда пришел приказ передислоцироваться в новый сектор Восточного фронта в районе «мешка» у Погостья, наши доморощенные подкрепления прошли либо небольшую подготовку, либо вообще никакой. В последовавшие за этим зимние месяцы интенсивность боевых действий упала, откуда появилась возможность до февраля заниматься обучением только что укомплектованных частей и восстановлением боевой мощи. Уже в феврале 1943 г. стало ясно, что, несмотря на отсутствие полноценной пехотной подготовки, все эти части восстановили полную боеспособность.

Вскоре после этого наша дивизия была послана в бой в возобновившемся наступлении, и меня снова ранило. В мою левую ступню попал осколок от снаряда и насквозь пробил плотную кожу сапога, оставив выходное и входное отверстия с рваными краями. К счастью, при этом не была задета ни одна кость, и рана оказалась относительно поверхностной, что предполагало быстрое выздоровление и не требовало эвакуации. Находясь на лечении в полковом медицинском пункте, я получил извещение, что меня наметили для немедленного отъезда в офицерскую школу. Точно так же, как и в Первую мировую войну, уровень потерь среди младших офицеров был крайне высок, как следует из прусского девиза: «Жизнь лейтенанта — первым жить и первым умереть!» В нашем полку на фронте не было офицеров на уровне батальона или роты, которые не были бы ранены, а многие пали в бою.

Было крайне неудобно ощущать себя снова на родине. Мне было приказано прибыть в Люневилль, а оттуда в Шатон-на-Марне, где находилось командование резервных войск. Далее мне было приказано явиться в офицерскую школу в Миловице, возле Праги. Являясь резервистом, которые в германской армии традиционно держатся в стороне от регулярных, или «профессиональных», солдат, я оставался лояльным, но не питал излишнего энтузиазма от перспективы предстоящего продвижения в офицерский корпус.

Скоро я стал принимать участие в напряженных лекциях в классе и полевых занятиях, и благодаря моему свежему фронтовому опыту инструкторы считали нужным обращаться ко мне с просьбой ознакомить кандидатов в офицеры с различными ситуациями, с которыми можно встретиться на Восточном фронте. Вдруг без каких-либо внешних причин открылась рана на ноге, и я был вынужден провести три недели в местном военном госпитале, где врачи попытались подлечить мою рану.

В то время в германской армии, в отличие от американской, пенициллина не было, и даже в самой незначительной ране могла развиться инфекция, грозившая оказаться фатальной, если ее не обуздать. В самом деле, даже в тот период медицинских достижений рана в живот в общем случае была смертельной, и поэтому перед тем, как идти в бой, солдатам часто советовали как можно меньше есть, потому что полный желудок увеличивал осложнения и приводил к гибели, если в него попадала пуля или осколок.

Весь период, пока я лежал в госпитале, меня часто навещал кандидат в офицеры фон Мольтке, потомок нашего знаменитого прусского фельдмаршала, который приносил мне планы занятий и задачи, которые давались классу, чтобы я оставался в курсе того, что преподают в школе. Как-то после полудня наш классный командир майор Рихтер во время обхода госпиталя остановился у моей кровати, чтобы поговорить со мной. Я с удивлением услышал от него вопрос о том, как поживает оберст Киндсмиллер, с которым он прежде служил. Просматривая личные дела кандидатов в офицеры, майор обратил внимание на то, что я прибыл из части под командованием Киндсмиллера. После Первой мировой войны во время политического переворота в 1920-х они вместе служили во Фрайкорпусе.