Правый руль - Василий Авченко

Мне позвонили из владивостокского офиса фирмы Сергея. Я взял восемь тысяч долларов и повёз их в офис, чтобы эти мои деньги в виде пошлины попали в федеральный бюджет. Офис находился на Морвокзале, но попасть в него мне мешал труп.

Труп мог бы смотреть в синее майское небо Владивостока, но его лицо было прикрыто тканью. Эта ткань была пропитана и окрашена красным. Торчали неприличные ноги в серых, несвежих на вид носках. Слева, в считанных метрах от трупа, плескалась за парапетом бухта Золотой рог. В полусотне метров справа завершалась самая большая в мире железнодорожная магистраль — Транссибирская. Здесь, в припортовой зоне, труп никого не удивлял. Он казался такой же естественной частью пейзажа, как многоэтажный прозрачный на просвет СВХ — склад временного хранения, как кружащиеся с наглым мяуканьем чайки, как покачивающиеся на поверхности бухты туши спящих кораблей… В сторонке стоял мент и курил, полуотвернувшись. Здесь располагался морвокзальный отдел милиции. Менты, наверное, не захотели затаскивать труп к себе в отдел на то время, пока не приедет спецмашина. Поэтому положили его у дверей. Курящий мент на всякий случай присматривал, чтобы с трупом ничего не случилось. Он явно нёс за него какую-то ответственность, но, похоже, не хотел, чтобы проходящие мимо граждане соотносили его с трупом. Весна, солнышко, человек вышел покурить на воздух — какой ещё труп?

Я тоже не хотел никак соотноситься с этим трупом. Я был ещё живой и, словно чтобы доказать это то ли себе, то ли кому-то ещё, припёрся за машиной, в прямом смысле слова шагая через трупы. Теперь мне надо было провести несколько простых операций: отдать деньги, поставить подписи, оформить пропуск на СВХ и пойти туда за машиной. Мужики на СВХ, похожие на откровенных богодулов, забрали у меня пропуск и выгнали мне мою машину. Я снова расписался, сел за руль «икстрейла» и поехал.

Беспробежные машины возбуждают, как школьницы-выпускницы. Новая машина — как новая женщина. Они могут быть похожи, но каждая дарит свои, особенные ощущения.

Приборная панель оказалась не под рулём, а слева, по центру салона. Но, оказывается, так даже удобнее. На стекле — скол и трещина, прямо по центру стекла, снизу. Ничего, шрамы украшают машину. Обзору такая трещина не мешает, хотя техосмотр по-честному уже не пройдёшь. Я, правда, по-честному его не проходил ни разу. Сначала покупал за 800 рублей, потом за «штуку», сейчас ценник вырос уже до 6–7 тысяч… Заглянул под капот: масло, конечно, надо менять. Антифриз (слово так похоже на «антихрист» — к чему бы?) на вид чист и ярок. Важна ещё температура его замерзания — здесь вам не тёплая Япония — но сейчас-то май, не замёрзнет.

При включении зажигания невидимая японская женщина произнесла что-то не по-русски. Похоже, в этой машине ездил какой-то японский гопник: тут — «бычки», там — шелуха от семечек. Навороченная магнитола, ещё какие-то приблуды непонятные. В бардачке — парковочные талоны из токийского Диснейленда.

Я добрался до заправки и влил на тысячу рублей бензина, порадовавшись уверенной эрекции соответствующей стрелки на приборной доске. Потом поехал менять масло.

— Сразу видно, что машина только с Японии, — сказал парень в сервисе, зайдя под подъёмник. — Днище чистенькое, всё на месте… А у нас как ни ухаживай за машиной — всё равно будет такое говнище внизу!

Трещина посередине стекла мне никак не мешала, но не хотелось, чтобы она ползла дальше. Я заглянул в один из боксов, где занимаются сигнализациями, укреплением оптики и много ещё чем, и нашёл там двоих скучающих парней. Тот, который был постарше и поавторитетнее, объяснил, что «делать» трещину уже нет смысла, но на всякий случай засверлил её, чтобы не ползла дальше. Я в это время разглядывал полки с коробками. На коробках были смешные надписи: «жуть», «фуфел разный», «фигня для пищалок», «релюшки б/у», «диоды, клеммы», «липучая гадость»…

Получивший российское гражданство корч функционировал исправно. Глотал первые литры непривычного российского бензина, пытался глотать и российские колдобины. Приглядывался своей оптикой к незнакомым ландшафтам и лицам чужой генетической конструкции. Он не сильно тосковал — на здешних дорогах и стоянках кишели его соотечественники. Я привык к нему удивительно быстро, за считанные часы. Мне даже хотелось продлить период привыкания, чтобы как можно больше утр начиналось для меня с этого волнующего ощущения проникновения в новое, чудесное, красивое. Но он был как сшитый на заказ костюм и прирос ко мне, словно вторая кожа.

После мойки машина становилась похожей на сверкающий кристалл антрацита. Когда я притрагивался к рычажку справа от руля, за хрусталём фар расцветали ярко-белые, в синеву ксеноновые цветы-молнии.

Через несколько месяцев, осенью, я впервые в жизни попал на родину японских машин. Наконец я наблюдал их в естественной среде. Они не берутся из ниоткуда, не вылавливаются кошельковыми неводами из моря, как мне казалось раньше. Они действительно проживают свою первую — лучшую — жизнь в Японии, а уже потом их изгоняют из рая, как когда-то изгнали человека.

В Японии я глазел на них с утра до вечера. На многочисленные японские такси — рогатые «крауны-комфорты» и просто «крауны», но тоже рогатые и, похоже, полудеревянные. На знакомые надёжные «цедрики» и на их плебейских родственников марки Crew. Все машины были свежими, немятыми и чистыми. Редко-редко попадалась «карина-улыбка», «корона-бочка» или «марк-самурай» из первой половины девяностых, смотревшиеся здесь настоящими динозаврами. Только у нас ещё водятся, подобно последним тиграм и леопардам, старые японские марки, о которых давно забыли сами японцы. Восток России превратился в заповедник японского автопрома, но японцам это, похоже, глубоко безразлично: они ушли далеко вперёд, ездят на других машинах и не понимают наших сантиментов при виде старенькой «короны-зубатки» или «черностоя».

Джипов в Токио практически нет, хотя во Владивостоке джип имеет каждый второй. Мы целенаправленно выгребаем из Японии все джипы, полуджипы и даже недоджипы. Только попав в Японию, я — сам большой любитель и ценитель джипов — впервые почувствовал, до чего это пошло. Джип в городе вызывающе безвкусен, как толстые золотые «цепуры» и анекдотические малиновые пиджаки. Мы — совсем ещё пацаны в смысле автомобилизации. Любовь к джипам осталась у нас рудиментарным пережитком 90-х, так же как привычка держать в салоне если не «сайгу», то хотя бы бейсбольную биту. Любой джиповод будет вас уверять, что всё дело в плохих дорогах (они действительно плохие), но ездит же как-то полгорода на «пузотёрках», «шушлайках» и «балалайках»! Ни один не признается, что джип не в последнюю очередь, если не в первую, — «голимые понты».

В Японии джипы занимают иную нишу — примерно как у нас колхозные или военные «УАЗики». Они обитают где-нибудь за городом или на холодном по местным меркам острове Хоккайдо, где, как мне по секрету рассказал один японец, даже имеются грунтовые дороги, а асфальтовые делают с подогревом, потому что зимой нередко идёт снег. Ездить в Японии на джипе по городу — как ходить в ресторан в спортивном костюме.

…«Дзидося», вот. «Дзидося» — машина по-японски. По Роппонги-дори, по Сотобори-дори, по району Акасака, и по району Синдзюку, и по району Гиндза, и по перекрёстку у Сибуйи — везде двигались тысячефарые косяки и табуны дзидось. Они шли сплошным спокойным потоком — уверенным, но не агрессивным; стремительным, но не суетливым. По улицам ехали дзидоси — пока ещё не корчи, не трахомы, не чахотки, не вёдра, не тачилы, даже не япономарки и вообще ещё не иномарки. Гордые молодые дзидоси — ещё не ушатанные, не вкоцанные, не отжатые, не уставшие, не убитые. Перед въездом на участок скоростной дороги они посылали по воздуху сигнал невидимому роботу, и шлагбаум открывался автоматически, не заставляя водителя даже тормозить. Никто не выкручивал движки в красную зону, никто не «клал стрелки», не долбился бамперами в ямы, не лил тошнотворную палёнку в нежные внутренности незапылённых японских моторов, не «рвал» никого на светофорах. Все дзидоси были с японскими номерами, на которых арабские цифры причудливо уживались с иероглифами. Эстетический наркоман, я не мог оторваться от созерцания этих дзидось. Поднимался перед завтраком на сороковой этаж своей гостиницы и смотрел сверху на двух- или даже трёхуровневую развязку, напоминающую ленту Мёбиуса. Слонялся вокруг с банкой пива или фляжечкой местного дешёвого виски «никка» в пакете, спускался в метро, вылезал в другом районе и снова видел их нескончаемый железный поток. В Японии у них другие выражения лиц. В России, превращаясь из дзидось в тачки, они начинают смотреть резче, агрессивнее, грубее. Добродушные улыбки радиаторных решёток оборачиваются оскалами, футуристические форштевни бамперов и капотов — острыми клювами, ровное шуршание бензиновых двигателей — рычанием. Русея, дзидоси сохраняют свою азиатскую раскосую красоту.