Дважды дрянь - Вера Колочкова

– Ну да… Верила…

– А может, ты и Димке тоже веришь? Что он тебя любит, что жить с тобой хочет… Не верь ему, Майка. Врет он все. Не любит он никого. Ни меня, ни тебя. Самоутверждается просто. Да он же слабак, неужель ты сама не видишь? Не нужна ты ему. Но если уж тебе так с этой любовью приспичило – что ж, забирай… На прежних условиях, разумеется… А просто так, без обмена я не согласна. Мне совсем без добытчика тоже нельзя. Пусть и без никудышного.

– Слушай, да пошла ты знаешь куда? – злобно расширив глаза, наклонился к жене Димка. – Что я тебе, мешок с мукой, чтоб меня на деньги выменивать? Деньги ей нужны стали, видишь ли… А вот это вместо денег не хочешь?

Он резко выбросил над столом руку, будто собираясь нанести Дине боксерский удар, и она даже отпрянула от него поначалу испуганно. Потом только, поняв, что это всего лишь сунутая ей под нос мужнина злая фига, огрызнулась громко, с явно прозвучавшими в голосе истерическими нотками:

– Да сам туда иди, понял? Чего ты приперся сюда вообще? Кто тебя сюда звал?

– Кто звал, говоришь? Да Майка вон звала! Я с ней останусь. А тебе не светит ничего, никаких денег, раз ты так… Я ж по-хорошему хотел, чтоб потом, как раскручусь, тебе же и помогать! А ты… Дура ты, Динка… Вот тебя-то уж точно сюда никто не звал…

– Я не звала тебя, Дим, – тихо, но внятно и отчетливо перебила его Майя. И, грустно усмехнувшись, добавила: – Невиноватая я, ты сам пришел… И потому как пришел, так и уйдешь. И жену свою с собой забирай. Правда, идите уже отсюда, ребята. Устала я от вас. Не соображаю ничего. Прощай, Димка. И ты прости меня, Дина, что я твоего мужа любила…

Подняв голову, она увидела перед собой их озадаченные и немного возмущенные лица, будто произнесла сейчас что-то совсем уж непристойное. Совсем не в тему. И не по сценарию. Так смотрит человек, которого грубо оборвали на полуслове, а он самого важного, самого значительного еще и проговорить не успел…

Поморщившись навстречу их застывшему возмущению, она провела по лицу руками. Потом сложила ладони на клетчатую скатерть, как давеча Дина, ковшичком, и тут же отдернула брезгливо. И содрогнулась, как от омерзения. Вдруг показалось ей, что все сказанные за этот тяжелый разговор слова упали лживой мерзостью на скатерть и что все они живые, эти Димкины и Динины слова, и шевелятся в клетках скатерти, как черные черви, сплетаясь в скользкий и опасный клубок… Ей даже плохо стало – затошнило будто. Захотелось взять скатерть за концы, свернуть, завязать сверху плотный узелок и вынести все это поскорее из дома. Не только доверчивой она была, но и впечатлительной. Впрочем, они всегда рука об руку ходят, доверчивость да впечатлительность…

– Но, Майка… Ты чего? Мы же с тобой решили… – оторопело уставился на нее Димка. – Ты же меня любишь, Майка! Ты же всегда меня любила…

– А теперь уже не люблю. Все, Дим, иди.

– Но ведь так не бывает… Чтоб сразу, в один момент взять и разлюбить… Не выдумывай, Майка! Ты… Ты не слушай ее, она еще и не такого тебе наговорит!

Она ничего ему не ответила. Только поморщилась и сглотнула противный комок тошноты, застрявший в горле. Потом, тяжело поднявшись с места, пошла в свою комнату, на ходу крикнув в сторону кухни:

– Мам! Проводи гостей, пожалуйста!

Дверь кухни распахнулась тут же, явив довольное лицо Алевтины. Торопливо закрыв за собой дверь и не зажигая света, Майя подошла к окну, стала внимательно вглядываться в сырые осенние сумерки, стараясь не прислушиваться к доносящимся из прихожей звукам. Что-то насмешливой скороговоркой бормотала мать, что-то отвечала ей Дина – нервно и отрывисто. Ругались так, наверное. А Димкиного голоса не слышно было. И хорошо. Поскорей бы уж они уходили.

– Майк… Пойдем чаю попьем? Ушли они… – осторожно заглянула в комнату мать. – Ух и злющая она, эта твоя Динка! Все меня напоследок цапнуть норовила. Села, говорит, дочке на шею и ножки свесила… Ей-то какое дело, правда? Мы уж со своими шеями да ногами сами как-нибудь разберемся! Не переживай, Майка! Все, что ни делается, все к лучшему! Так я чайник поставлю, а?

– Нет, мам, спасибо. Я не хочу. Ты иди, мам.

– Ой, а вон и Темка, поди, пришел! – затопала она тяжело на зов дверного звонка. – Это еще хорошо, что он гостей наших не застал… Не видел, не слышал парнишка всего этого безобразия… Бог обнес…

– Погоди, мам! Я сама открою!

Впустив сына в прихожую, она обняла его, как после долгой разлуки, ткнулась лицом во влажную холодную ткань куртки. Он тут же сложил ей на плечи руки, проговорил удивленно:

– Мам, ты чего… Случилось что, да? Ты плачешь, что ли?

– Нет, сынок, я не плачу. Все хорошо, сынок.

– А эти… Чего они? Ну… друзья твои? Я их сейчас встретил около дома. Идут, орут друг на друга, аж прохожие от них шарахаются… А почему они с чемоданами, мам? Поехали, что ли, куда? Я поздоровался, а они уставились на меня, как слепые, и не ответили даже. Я вот все хотел у тебя спросить, мам, да не решался…

– Спроси, сынок.

– А ты не обидишься?

– Нет.

– Ну, в общем… Бабушка как-то проговорилась случайно, что этот… ну, муж твоей подруги… Будто бы он и есть мой отец… Это правда, мам?

– Правда, сынок.

– А ты что, его любишь, да?

– Нет. Уже не люблю.

– И правда – не люби его, мам! Ну какой он мне отец? Не хочу я такого отца! Он… неправильный какой-то. Все время так весело улыбается, а за этой улыбкой ничего будто и нет… Будто он из-за красоты только улыбается… И вообще, мне даже и думать о нем неприятно. Я лучше папу всегда любить буду. Ладно, мам?

– Хорошо, сынок. Ты прости меня, пожалуйста, Темочка… Я такая глупая была – только одну эту красивую улыбку и видела, как ты говоришь…

– Да понятно, мам. Ты же женщина! А женщины, они все такие. Дальше улыбки уже и не видят ничего, – снисходительно-философски изрек Темка, ласково прижимая ее к себе.

Заглянувшая из кухни в прихожую мать покачала головой, улыбнулась, проворчала ласково:

– Ишь, любовь-то какая вам досталась… Обнимаются стоят, главное… Темка, ужинать иди! Поди, с утра не емши! И ты, Майка, иди ужинать! Нечего себя голодом да переживаниями морить! Чего уж теперь? Как сложилось, так и сложилось…

– Я не морю, мам. Я спать хочу. Пойду я.

– Ой, я ж забыла совсем! Тебе же адвокатка днем звонила! Просила обязательно ее набрать, как придешь… И как это я забыла-то? Совсем голова никакая стала. Ничего не помню…

– Хорошо. Я позвоню сейчас.

Подойдя к телефону и потянув уже к трубке руку, она вдруг поняла, что звонить Мстиславе совсем не хочет. Что-то щелкнуло внутри, и пробежало дрожью по организму, и выскочило наружу, как вовсе ей там, внутри, ненужное. Неприятное даже. Так и стояла у телефона, замерев и прислушиваясь к себе, пока он не зазвонил сам. Вздрогнув, она сняла трубку. Почему-то она уже знала, что звонит Мстислава.