Отражение удара - Андрей Воронин

— Не скажете. — Гранкин вздохнул. — Старкова сегодня ночью убили. Застрелили из пистолета.

Алла Петровна прижала ладонь к губам, словно запоздало хотела их запечатать.

— Ой, — тихо, как-то совсем по-бабьи выдохнула она, — как же это? Что же это я вам тут наговорила?

— Да, — сказал Гранкин, — в свете ваших показаний дело представляется не слишком сложным. Особенно, если Старков дал Забродову по физиономии. Некоторые газеты утверждают, что так оно и было.

— Да чепуха это! — горячо воскликнула Алла Петровна. — Да не было этого ничего! Ну, поспорили они немного… Кого вы слушаете? Каюсь, наболтала, хотелось соседа выгородить. Вы же знаете, бабий язык, что помело. А про газеты вы мне не говорите, знаю я, из каких газет у нас вчера корреспонденты были. Они за свой рейтинг сами утопятся и мать родную утопят, не задумываясь.

— М-да, — неопределенно промямлил Гранкин. — У вас чайник кипит, между прочим…

Алла Петровна встала и занялась чайником.

— Вы не переживайте, — сказал Гранкин, глядя ей в спину. — Не забивайте себе голову тем, что ваши показания могут повредить Забродову. Вот если вы от них откажетесь, это может повредить следствию. А Забродову повредить, знаете ли, трудно. Больше, чем он сам себе навредил, вы ему не навредите.

— Ну, конечно, — с недоверием в голосе откликнулась Алла Петровна.

— Уверяю вас. Я, вообще-то, не имею права, но раз такое дело… Сторож в гараже видел убийцу. Лица он не разглядел, но зато уверен, что человек, застреливший Старкова, был одет в камуфляж. Это вам ни о чем не говорит?

Алла Петровна обернулась, держа в руках заварочный чайник. Она кусала губы и сильно хмурилась.

— Мало ли что — камуфляж, — медленно проговорила она. — Камуфляжа этого на любом базаре навалом.

— Вы просто прирожденный адвокат. Камуфляж сам по себе действительно ни о чем не говорит, но вот вкупе со вчерашней ссорой наводит на некоторые мысли. Как вы полагаете?

— Н-не знаю, — задумчиво проговорила Алла Петровна, совершая чайником осторожные круговые движения, чтобы чай быстрее заваривался. — А почему охранник не разглядел лица?

— А, — отмахнулся Гранкин, — старый прием. Чулок на голову, и ты Фантомас.

Шинкарев вдруг вспомнил о том, что второй чулок до сих пор лежит в кармане его куртки, и на мгновение закрыл глаза. Вот так и попадаются, подумал он. Вот так вас, дураков, и ловят…

Разговор между тем продолжался так, словно Сергея Дмитриевича вовсе не было на кухне. Это его вполне устраивало: нужно было отдышаться и решить, что со всем этим делать. Надо же, подумал он, куда меня занесло…

За писателей взялся. Это жена мне уши прожужжала:

Старков, писатель, презентация… Черт, я ведь даже не знаю, где он живет. Я не знаю, а мой непутевый братец знает. Он, наверное, вообще знающий парень, сообразительный. Однако, пора и мне пошевелить извилинами.

Забродов… Что ж, Забродов так Забродов.

— в десять? Так рано?

— Так ведь они же поссорились, — словно оправдываясь, отвечала Алла Петровна. — И потом, я не помню точного времени. Может быть, была половина одиннадцатого.

— Неважно. Все равно Старков был убит намного позже, и нет никаких доказательств того, что он поехал домой… А кстати, Сергей Дмитриевич, давайте мы вас спросим!

— А? — встрепенулся Сергей Дмитриевич. — Меня? О чем?

— Ну, вы же, наверное, в районе одиннадцати часов были дома?

— Нет, — не подумав, ляпнул он, но тут же поправился. — То есть, да, конечно. Просто в районе одиннадцати… точнее, даже в начале двенадцатого я выносил мусор, и вот…

Он оборвал фразу, не закончив, и тут же испугался, что сейчас спросят, что, собственно, должно означать это его «вот», но спросили о другом.

— А вы, случайно, не встретили вашего соседа? Если с презентации он поехал прямо домой, то вы вполне могли столкнуться на лестнице.

— Нет, — сказал он, поймал удивленный взгляд жены и понял, что загнал себя в волчью яму собственной глупой болтовней.

— А машина Забродова стояла во дворе? У него старый «лендровер»…

— Знаю. Нет, не стояла.

Теперь Сергей Дмитриевич попер напролом. Он шел ва-банк, зная, что терять уже нечего, и никакая ложь не изменит того факта, что жена все поняла. Одно коротенькое «нет» решило дело, и теперь он мог спокойно громоздить вранье на вранье — жене и так все было ясно, и все теперь зависело только от нее.

— Я вам даже больше скажу, — продолжал он, закусив удила. — Я только что вспомнил. Где-то около часа ночи я вышел на кухню покурить. Окно у нас тут, как видите, во двор… Так вот, «лендровера» на стоянке не было. Я еще, помнится, удивился: где это нашего соседа носит?

Майор значительно посмотрел на Аллу Петровну.

— Вот видите.

— Да, — тихо сказала она, глядя в пол, — вижу.

— Тогда подпишите протокол, — оживился Гранкин, — и я, пожалуй, пойду. Что-то я у вас засиделся.

— А чай? — очень натурально удивился Шинкарев.

— Да какой уж теперь чай… Забродова вашего, между прочим, до сих пор дома нет. Боюсь, подался в бега. Надо искать.

— Удачи вам, — все так же тихо сказала Алла Петровна.

До самого вечера они не сказали друг другу ни слова. Алла Петровна закрылась в спальне, а Шинкарев весь день бродил, как неприкаянный, между гостиной и кухней, куря сигарету за сигаретой и мучительно пытаясь понять, как ему быть и что делать дальше. Несколько раз он подходил к дверям спальни, а один раз даже взялся за ручку, но открыть так и не отважился.

Он чувствовал, что гибнет, но страшнее этого было ощущение, что он теряет жену. Только теперь он понял, как много значила в его жизни Алла Петровна и насколько важной была для него их близость. Неважно, каким словом это называть: любовь, привычка, совпадение взглядов… Единственно важным казалось то, что за все эти годы они ни разу не предали друг друга, и даже тетерь, когда то, что с ним творилось, стало для Аллы Петровны очевидным, она не выдала мужа.

А теперь, за этой закрытой, даже не запертой дверью она уходила от него, отдаляясь с каждой секундой.

Она все поняла, в этом не было сомнений. У нее был цепкий, быстрый ум, и то, что она ничего не сказала майору, было, конечно же, сознательно принятым решением. Она поняла все в то же мгновение, как он солгал, взвесила все плюсы и минусы, в доли секунды приняла решение и поддержала его ложь, не выдав себя ни взглядом, ни дрожанием ресниц…

Она была прекрасной женщиной, и рядом с ней Сергей Дмитриевич вдруг почувствовал себя маленьким, ничтожным и очень грязным. Все его переживания, все попытки как-то исправить положение и даже связаться со своим двойником рядом с ее молчанием выглядели копошением опарышей в выгребной яме. Она стремительно уходила от него, потому что кто же станет жить под одной крышей с маленьким, ничтожным и вдобавок кровожадным чудовищем?

Он метался по квартире, как раненый тигр, перебирая в уме слова, выдумывая одну ложь за другой и немедленно отбрасывая их — все, что он мог придумать, никуда не годилось. Жена видела его насквозь, и обмануть ее было делом немыслимым. Это тебе не майор Гранкин… Убить ее? Шинкарев горько улыбнулся. Все его существо восставало против этой сумасшедшей идеи.

Только в состоянии полного умоисступления он мог хотя бы мысленно совместить эти слова в одно безумное, совершенно лишенное смысла словосочетание: убить жену. Жену. Живую, теплую, с сильными красивыми руками и карими глазами, которые все понимают. Взять в руки топор и ударить — по живому, по теплому, родному… И потом, что это даст? Так он только выдаст себя, и больше ничего.

Убить себя? Нет, страшно, все равно ничего не выйдет. Что же делать?

К вечеру Алла Петровна вышла из спальни. Бледно улыбнулась, отводя покрасневшие глаза, поправила перед зеркалом в прихожей прическу и буднично сказала:

— Пойдем пить чай.

Они пили чай, сидя перед телевизором, и молчали.

Он радовался тому, что она рядом, и мучился от того, что это ненадолго. Допив чай, она унесла посуду на кухню, вернулась, выключила телевизор и сказала:

— Давай ложиться.

Он лег и вытянулся во всю длину, отстранившись от нее настолько, насколько позволяло общее одеяло, и ощущая себя окаменевшим бревном, миллион лет пролежавшим в песке. Вдруг она зашевелилась, прижалась всем своим упругим, горячим телом к его каменному боку и тихо прошептала в самое ухо, щекоча его рассыпавшимися волосами:

— Давай…

— Что? — не поверил он. — Как… А как же, ведь у тебя… Ты говорила, что началось…

— Не болтай, — шепнула она. — Началось и кончилось. У женщин так бывает, особенно у таких старух, как я. Давай, дурачок, я соскучилась.

Мозг Сергея Дмитриевича бунтовал, полагая такую идею противоестественной, но организм гнул свое, и он медленно, робко обнял жену непослушными руками. Она выгнулась, поворачиваясь так, чтобы ему было удобно, и он махнул на все рукой, медленно погружаясь в ее тепло.