Против ветра - Дж. Фридман

— Вне всякого сомнения.

— Хана тебе, ублюдок! Слышишь? Хана, черт бы тебя побрал!

Одинокий Волк вскочил на ноги, впечатление такое, что он сейчас опрокинет стол и ринется на Грэйда, чтобы задушить его голыми руками.

— Хана тебе, мужик! Я тебя сожру с потрохами, черт побери!

В зале поднимается невообразимый гвалт. «Судебных исполнителей сюда!» — не своим голосом вопит Мартинес. Я крепко обхватываю руками Одинокого Волка, не давая ему вырваться. Остальные жмутся. Присяжные привстали со своих мест, готовые смыться.

А что Грэйд? Он стоит, глядя на нас в упор. Единственный в зале, кто не испугался.

На Одинокого Волка надевают наручники, ноги заковывают в кандалы и выволакивают его из зала. Мартинес ударяет молотком по столу.

— Перерыв на тридцать минут! — рявкает он. — Поверенных прошу ко мне в кабинет.

— Вам что, шекспировские лавры Оливье покоя не дают? Имейте в виду, так просто вам это с рук не сойдет, понятно?

Мы все собрались у него — мы и представители обвинения. Мартинес бушует.

— Сначала этот спектакль с матерью убитого, — говорит он, с видом обвинителя указывая пальцем на Моузби, — а теперь вы, — показывает он на меня, — не можете удержать своего подзащитного, черт побери!

— Мы сами не ожидали, Ваша честь, — говорю я, — больше это не повторится.

— Да уж больше не надо, черт побери! — Мартинес чуть не брызгает слюной от злости. — Я не хочу продержать его в наручниках и заткнуть рот до самого конца процесса, так не годится, но, если удержать его можно только так, придется это сделать! Это опасные люди, господин адвокат, и я не вправе подвергать опасности сотрудников суда или присяжных.

— Я сделаю все, что в моих силах.

— Надеюсь, этого окажется достаточно. Да, ребята, дело гиблое! Давайте не будем доводить его до крайностей. Надеюсь, что все вы проявите профессионализм в суде, на котором я председательствую.

Все соглашаются впредь действовать, как подобает настоящим профессионалам. Стоит Мартинесу произнести это слово, как я перевожу взгляд на Мэри-Лу. Она не глядит в мою сторону.

После обеда мы начинаем перекрестный допрос Грэйда, который продолжается до самого конца рабочего дня. Эллен возвращается уже под вечер — никакой литературы, где упоминались бы убийства, совершаемые бандами гомосексуалистов, и раскаленные ножи, она не нашла. Пока мы занимаемся переливанием из пустого в порожнее.

Грэйд отвечает на вопросы солидно и откровенно, но ведь он свидетель со стороны обвинения. С таким свидетелем надо держать ухо востро, если слишком давить на него, то, неровен час, можно настроить против себя присяжных. С другой стороны, если не приставать к нему с расспросами, то, выходит, ты просто отбываешь номер.

Так мы и ходим вокруг да около, пока солнце вот-вот не скроется за горизонтом. На сегодня, пожалуй, хватит, пора закругляться. Я оставляю за собой право вызвать Грэйда свидетелем еще раз для продолжения перекрестного допроса.

Поганый сегодня выдался для нас денек. Поганый.

Этой ночью мы не ложимся, бодрствуем в кабинете до самого утра, пытаясь найти брешь в теории Грэйда насчет «раскаленных ножей». Мы перелопачиваем горы литературы по прецедентному праву, просматриваем все до единой компьютерные программы, к которым имеем доступ, — вплоть до библиотеки конгресса — словом, все мыслимые издания по психиатрии или психологии. Пусто.

— А если этой статьи вообще не существует? — выдвигает предположение Томми. Уже светает, остается час на то, чтобы сбегать домой, принять душ, переодеться и вернуться в суд.

— Ты что, хочешь сказать, что Грэйд высосал эту историю из пальца? — спрашивает Мэри-Лу. — Мне что-то не верится.

— Он — стреляный воробей, — говорит Пол. — Может, он просто перепутал ее еще с чем-то?

Я обвожу их кислым взглядом. Изо рта у меня воняет, подмышки мокрые от пота, я устал, расстроен и зол.

— Кто-нибудь из вас возьмется предъявить такое обвинение одному из ведущих в стране судебно-медицинских экспертов?

Никто не решается.

— И тут происходит чудо: он точно припоминает, где это вычитал, — продолжаю я. — Хороши мы тогда будем! Мы же готовились, не так ли? Присяжные будут просто в восторге. — Я вздыхаю. — Все уже схвачено, и выхода у нас нет. Придется принять факты такими, как они есть, и самим проверить их достоверность.

Взяв дипломат, я сую туда кое-что из бумаг.

— Кто будет уходить последним, пусть закроет дверь на ключ.

С трудом волоча ноги, я выхожу из кабинета. «Александер, Хайт энд Портильо» — почему-то я уже не чувствую себя здесь как дома.

19

— Вы были в мотеле, когда приехали полицейские?

— Да, сэр. — Перепуганная до смерти, она говорит тихим, почти неслышным голосом.

— А когда Рита Гомес уехала с ними, вы еще оставались там?

— Да.

Ее зовут Эллен Сэйдж. Это вторая горничная, работающая в мотеле, та самая, с которой я встретился, пустившись на поиски очаровательной Риты, для чего мне не хватило одного дня и одного доллара.

Допрашивает ее Томми. Ему удается выяснить, что нашли ее не кто иные, как Гомес и Санчес, потом забрали и в конце концов заставили написать заявление, которое и положило начало этому спектаклю.

— После того как вы впервые увидели Риту в том состоянии, о котором говорили, как скоро появилась полиция? — спрашивает Томми.

— Не знаю. — Эта тоже хнычет, ерзает на стуле, теребит юбку. Про нее не скажешь, что нарядилась, словно кукла, так, ничего особенного, дурочка, каких много.

— Пожалуйста, постарайтесь вспомнить, это важно.

— Не то через два, не то через три дня. Точно не помню.

— А когда они ее увозили, вы видели, как они уезжали? Видели собственными глазами, как она села к ним в машину и уехала?

Она кивает.

— Я убиралась в шестом номере, он прямо у выхода, и оттуда все видно.

— А дверь была распахнута?

— Ну да. От нас требуют держать ее открытой… начальство.

— В полицейских, с которыми она уехала, вы опознали агентов сыскной полиции Гомеса и Санчеса, правильно?

— Ну да. Вон они. — Она указывает на эту пару в первом ряду, сразу за столом с представителями обвинения.

— О'кей. Теперь вот что… Она лучше себя чувствовала, когда уезжала с ними? Ей не стало лучше по сравнению с утром, когда вы ее нашли?

— Протест! — говорит Моузби, тяжело поднимаясь с места. — Свидетельница не обладает необходимыми познаниями в медицине, чтобы ответить на этот вопрос.

— Протест принимается.

— Хорошо, я поставлю вопрос иначе, госпожа Сэйдж. Как по-вашему, она оклемалась?

— Какое там! Она и ходила-то с трудом. Я прямо с утра выскочила на минутку и купила ей две пачки «супер-котексов». Утром она полпачки сунула себе в трусики. — Она прикрывает рот рукой, чтобы не хихикнуть. — Так упаковалась, что еле ноги переставляла.

— Когда она уехала с ними, у нее еще шла кровь?

— За час до этого еще шла, я знаю, потому что помогала ей переодеваться. Выглядела она ужасно. Я обрадовалась, когда они приехали, подумала, что они-то смогут доставить ее к врачу. Ей это нужно было позарез, но она так и не пошла к нему, потому что была здорово напугана.

— А полицейские ничего не говорили о том, что проследят, чтобы ее осмотрел врач?

— Они сказали, что проследят, чтобы с ней все было в порядке. Я и представить себе не могла, что может быть иначе. Из девочки кровь хлестала ручьем.

20

Санчес и Гомес (последний не имеет никакого отношения к очаровательной Рите, в наших краях у каждого десятого такая фамилия) дают показания, рассказывая, как, выбиваясь из последних сил, нашли ее, убедили, что сумеют защитить от рокеров, в конце концов заставили разговориться и, разумеется, сообщили обо всех имеющихся у нее правах, включая и предложение нанять адвоката (от него она отказалась, хотел бы я знать, сколь настойчиво они ей это предлагали). Они ни о чем с ней не договаривались, если ей что и можно поставить в вину, так только то, что она была перепугана до смерти. Она сама изъявила желание дать показания, никто ей ничем не угрожал, ни к чему не принуждал.

— Ее изнасиловали? Так вы утверждаете? — спрашивает у Санчеса Мэри-Лу. Она расхаживает перед ним взад-вперед, стуча каблучками по полу, выложенному плиткой.

— Она сама это сказала. — Веки у него тяжелые, что неудивительно, учитывая его происхождение; из-за этого кажется, что он, того и гляди, заснет. Может, он и так уже спит.

— Но разве вы не заставили ее показаться врачу? Разве не отвезли в больницу?

— Нет. — Как и все, кто живет на юго-западе, он не отличается особой словоохотливостью. Никогда не скажет больше, чем требуется.

— Почему?

— Она все равно не поехала бы.