Предпоследняя правда - Филип Дик

— Да, друг мой. Что вы хотели попросить? Может, раскладушку?

— Кстати, было бы неплохо, — вмешался Блэр. — У нас действительно не хватает спальных мест, мистер Лантано. — Еще коек десять — просто так, на всякий случай, поскольку то и дело появляются люди вроде этого Ника Сент-Джеймса. Причем с каждым днем их становится все больше и больше.

— Возможно, иллюзия потихоньку выцветает, — сказал Лантано. — Ошибка тут, ошибка там. Неизвестно откуда взявшийся слабенький видеосигнал… Слушайте, Ник, а вы случаем не из-за этого выбрались наружу?

— Нет, — ответил Николас. — Мне нужна поджелудочная. При мне целых двадцать тысяч долларов.. — Он машинально сунул руку в выпотрошенный накануне жестянкой карман. Но бумажника там не оказалось. То ли вывалился, когда жестянка его обыскивала, то ли вывалился, пока та тащила его… а может, он и сам потерял его по дороге… он не имел ни малейшего понятия. Николас растерянно развел руками, не зная, что сказать или сделать, и просто молча уставился на Лантано.

Тот немного помолчал, затем сказал:

— Видите ли, Ник, я все равно ничем не смог бы вам помочь. — Говорил он едва слышно, но в голосе ощущалось искреннее сочувствие. А самое главное — глаза. Они по-прежнему горели. В них все еще пылало пламя, не свойственное обычному человеку. Нет, оно было поистине первородным — шло из глубин человеческого, а может, даже и животного естества. Его питал какой-то неведомый источник потусторонней энергии, о существовании которой Николас не имел ни малейшего понятия.

— Так вот, я и говорю, — напомнил Блэр. — У Броуза…

Лантано перебил его:

— Нет, не так. Евангелие гласит: «Один будет презрен, другой отвержен». Вы имели в виду меня? — Он обвел рукой сопровождающих его жестянок, которые к этому времени как раз закончили раздавать гостинцы экс-«термитам». — Вообще-то, Ник, я в полном порядке. У меня около сорока жестянок, а это для начала вовсе не плохо. Особенно, учитывая то, что с точки зрения закона это пока не полноценное поместье, а просто радиоактивное пятно.

— А как же цвет вашей кожи? — спросил Николас. — Вы выглядите…

— Послушай, ты! — рявкнул Блэр, оттаскивая его от Лантано. А потом негромко, сердито шепнул: — Чего ты добиваешься? Хочешь достать его? Лантано ведь и так знает, что обожжен. Господи, но ведь он постоянно приходит сюда и раздает…

— Все верно, только это не ожоги, — сказал Николас. Этот человек — индеец, сказал он себе. Судя по носу, чистокровный чероки. Интересно, зачем он тогда выдает цвет своей кожи за радиоактивные ожоги? Разве есть закон, препятствующий индейцам становиться… как, бишь, они называются?… Ах да, янсменами? Во всяком случае, они представляют собой часть правящих. Может, как в старые времена, такая роль отводилась только белым — как в прошлые столетия с их расовыми предрассудками?

Лантано сказал:

— Мистер Сент-Джеймс… Ник… Мне очень жаль, что вам сегодня пришлось пережить столь неприятную встречу с моими слугами. Понимаете, эти две жестянки были настроены столь воинственно, поскольку… — Говорил он очень спокойно, как будто все, что успел сказать Николас, ничуть его не задело, — получалось, вопрос с цветом кожи нимало его не волновал, а, следовательно, Блэр заблуждался. — Другие владельцы поместий, — продолжал Лантано, — граничащих с этим, очень хотели бы завладеть моей территорией. Они постоянно посылают своих жестянок со счетчиками Гейгера, чтобы замерить уровень радиации. Надеются, что он все еще слишком высок и скоро прикончит меня. В этом случае участок снова стал бы свободным. — С этими словами он улыбнулся. Мрачно.

— А что, он все еще слишком радиоактивен? — спросил Николас. — Что говорят данные замеров?

— Ничего они не говорят. Поскольку никто из тех, кто пытается их проводить, не выживают. Мои металлические друзья уничтожают их — насколько радиоактивен участок, исключительно мое личное дело. Но, понимаете… это делает жестянок крайне опасными. Попытайтесь понять, Ник, мне пришлось набирать в основном старых, опытных бойцов. Мне просто необходимы были их непреклонность, опыт и способности. Янсмены — думаю, вам знакомо это слово — отдают предпочтение новеньким, с пылу с жару жестянкам, свежесобранным в танках. Но у меня есть серьезная проблема: я вынужден защищаться. — Он говорил это едва ли не нараспев, как будто произнося какое-то заклинание, голос был тихим, и Николасу приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова. Такое впечатление, подумал он, будто Лантано становится каким-то нереальным, медленно растворяется в воздухе.

Он снова бросил взгляд на темнокожего человека и опять заметил на его лице характерные признаки возраста, но на этот раз они, сливаясь, складывались в какую-то знакомую картинку. Как будто, старея, Лантано превращался в кого-то… кого-то другого.

— Ник, — мягко спросил Лантано, — так что там насчет моей кожи?

Ответом была тишина, Ник молчал.

— Ну давайте же, — подбодрил его Лантано.

— Вы… — Он внимательно вгляделся в лицо Лантано, и теперь вместо признаков возраста вдруг увидел… молодость. Стройный человек, гораздо моложе, чем он, — лет девятнадцать-двадцать, не больше. Должно быть, это радиация, решил Николас, она пожирает его до самого мозга костей. Иссушает, угнетает, ускоряет разрушение клеток, тканей; да, пожалуй, он болен — Блэр прав.

И тем не менее этот человек выздоравливал. Прямо на глазах. Такое впечатление, как будто он раскачивается из стороны в сторону: то приходит в полный упадок, поддаваясь влиянию радиации, с которой ему приходится сосуществовать по двенадцать часов ежедневно… но потом, когда она, казалось бы, уже готова окончательно расправиться с ним, он вдруг каким-то невероятным усилием ухитряется отпрянуть от края и снова возвращается к норме.

Время свивается и развивается вокруг него, вероломно играя с его метаболизмом. Но так и не может окончательно победить. Не может одолеть его.

— Блаженны, — только и смог ответить Николас словами из Евангелия, — миротворцы. — И замолчал. Больше ему сказать было нечего. Он не мог объяснить собеседникам то, что знает, что его давнее хобби, увлечение североамериканскими индейцами, их историей и культурой позволили ему понять то, что другим экс-«термитам» было недоступно. Их страх перед радиацией, страх, развившийся еще тогда, когда они сидели под землей в своих танках, а теперь лишь еще более сильный, сбивал их с толку, не позволял увидеть то, что для него самого было совершенно очевидно.

И все же он был по-прежнему озадачен, поскольку Лантано явно сознательно позволял им думать о себе именно так: он болен, облучен. И он действительно казался каким-то увечным, причем не внешне, а скорее внутренне. Поэтому, в сущности, мнение экс-«термитов» было верным.