Жена башмачника - Адриана Трижиани

Но в немалой степени в ее отчаянии был повинен и Чиро Ладзари. Он снова отложил их встречу. Уверял в письме, что застрял в Квинсе дольше, чем предполагал, и, скорей всего, до Рождества не сможет ее навестить. Поцелуй в День Колумба многое значил для Энцы, но, похоже, не для Чиро. Что, если она повела себя слишком напористо? Ей ведь не раз указывали на эту ее черту.

А тут еще и отец написал, что в это Рождество вряд ли удастся увидеться. Бригада Марко строила скоростное шоссе в Калифорнии, а в праздники платили по двойному тарифу. Безусловно, каждый заработанный цент приближал тот миг, когда семья Раванелли снова будет вместе, но Энцу все чаще посещали сомнения на этот счет.

Выстроившиеся мрачными рядами обшарпанные дома Хобокена были сооружены из фанеры и крыты дешевой жестью, в них было сыро в дождь и невыносимо жарко в солнечную погоду. Зима – это неработающие печи, замерзшие трубы и холод, заставляющий людей опускать руки, когда они даже и не приступали к делу. Энца пробиралась сквозь снежные заносы, потому что никто не потрудился расчистить тротуары – общественную территорию.

Круглый год по улицам бродили стайки голодных детей. Предоставленные сами себе, они были вынуждены побираться. Порой дома обходил чиновник, напоминая родителям, что по закону они обязаны дать своим детям образование, но это редко приводило к результату.

Хобокен задыхался от клубов густого дыма, изрыгаемых фабричными трубами и дымоходами постоянно горевших печей, в которых жгли дешевые дрова, чтобы хоть как-то обогреть жилища. Энца мечтала увидеть днем хотя бы клочок чистого неба, но нагромождение крыш и смог накрывали город мрачным балдахином. Ночью звезды тоже тонули в дымке, и Энца не могла полюбоваться узорами созвездий, как некогда в Скильпарио. Порой она совсем падала духом, давая волю черным мыслям. К тревоге за отца примешивалось беспокойство по поводу работы, страх перед океаном. Она пыталась молиться, превозмогая отчаяние, но душевный покой не возвращался – даже в церкви, где прежде Энца неизменно находила утешение. Все в ее жизни было не так, как прежде.

Единственную радость приносила еженедельная зарплата; часть Энца откладывала на бегство из Хобокена, а часть отправляла матери. Да еще еженедельные письма из дома с весточками от каждого из братьев и сестер.

Я забочусь о твоем садике. С любовью, Альма.

Мы с Пьетро Кальва полюбили друг друга. С любовью, Элиана.

Не верь Элиане. Пьетро Кальва ее не любит. С любовью, Альма.

Мы купили нового коня. Назвали его Энцо в честь тебя. Твой брат Баттиста.

Я нашел в горах огромные трюфели. Баттиста отвез один в Бергамо. За него дали двести лир. Скучаю по тебе. Твой брат Витторио.

Эти короткие сообщения были как капли меда для ее изголодавшегося сердца.

Мы очистили участок от камней. Помогали все. Баттиста и Витторио срубили березу и распилили ее на доски для подоконников. Элиана сшила занавески. Альма помогла мне вскопать огород. Я считаю каждую лиру. Очень люблю тебя. Мама.

После таких писем Энца чувствовала прилив сил. Вот и сейчас она думала о матери, поднимаясь в подсобку, расположенную над машинным цехом. Там она принялась сосредоточенно складывать в карманы фартука рулоны бирок, которые нужно приколоть к готовым блузкам. Внезапно сзади раздался шум. Энцу толкнули лицом к стене, зажав руки.

Она закричала, но гудение швейных машин внизу заглушало все звуки. Мужские руки зашарили по ее ногам, нырнули под юбку. Энца вслепую лягнула, но потеряла равновесие и упала, впечатавшись лицом в неровные доски пола, по щеке поползла теплая струйка.

– Шлюха итальянская! Теперь ты поговоришь со мной! – прорычал ей в ухо Джо Нил.

Энце удалось высвободить руку, она перевернулась на спину и, согнув колени, с силой пнула его. Затем поползла к лестнице, но он снова ринулся на нее, придавив к полу.

– Mai! – крикнула она по-итальянски и повторила по-английски: – Никогда!

Месяцы насмешек, стыда, унижений, которые она терпела от Джо, придали ей ярости, и, собрав все силы, она смогла сбросить его с себя. Но Джо тут же снова навалился сверху, чуть не раздавив ее. От близости его тела на Энцу накатила волна отвращения. Она услышала треск разрываемой нижней юбки, попыталась вывернуться из-под Джо, но не смогла.

– Отпусти ее, Джо Нил! – раздался чей-то голос, и Энца увидела Лауру, во вскинутой руке она держала портняжные ножницы. – Я сказала, отпусти ее! Или я воткну эти ножницы тебе в спину. Слезь с нее!

Джо откатился в сторону.

– Не подходи. Сиди там! – Лаура ткнула остриями ножниц в его сторону; Джо скорчился в углу. – Ты как, Энца? Пойдем. А ты, Джо, с места не сдвинешься. Я не шучу.

Энца медленно встала. У нее кружилась голова. Она прижала к лицу фартук, сделала несколько шагов и упала бы, не подхвати ее Лаура. Та помогла ей спуститься в цех, где уже гомонили собравшиеся у лестницы девушки.

– Теперь ты, Джо! – приказала Лаура.

Он подчинился.

– Не вздумай сбежать. Твой дядя уже идет сюда.

Девушки, окружив Энцу, проводили Джо яростным шипением.

Лаура стояла в комнате отдыха, забитой работницами из ночной смены. Те, кто не поместился, заглядывали в открытую дверь.

– Все меня слышат? – Лаура повысила голос: – Всегда держите в кармане фартука ножницы. Отныне в дамскую комнату ходим только парами, а на ланч – группами по трое или больше. Если вам угрожают, заявите об этом. Мы терпим грязные шуточки и свист, но если на вас поднимут руку, то вы вправе ударить в ответ. Пусть знают: у нас ножницы и мы готовы пустить их в ход.

Девушки были, по большей части, совсем еще юными, и все как одна иммигрантки, многие даже не говорили по-английски. Им было здесь неплохо, лучше, чем на других фабриках, именно из-за того, что тут работали итальянки, югославки, еврейки, гречанки, чешки и все друг за другом присматривали. Они доверили Лауре выступить в их защиту, добиться справедливости.

У каждой бедной иммигрантки был свой способ выжить в новом мире. За одних могли вступиться отцы и братья, за других – мужья. Но каждая не преминула последовать совету Лауры и вооружиться ножницами. Девушки регулярно собирались и обсуждали свои действия. Имоджен Мэй Хэгелин набросала письмо управляющему, описывающее опасности ночной смены; Патти Рэдклифф клялась привести на фабрику жениха и его друзей; брат Эланны Мерфи знал «нужных людей»; отец Джулии Рэйчел был боксером; у Лены Гьонай деверь служил в полиции, а Ореа Кунц объявила, что отменно стреляет и имеет собственный пистолет, который клянется пустить в дело – против Джо Нила или любого другого мужчины, который приблизится к ней с недобрыми намерениями.

Девушек объединяло и то, от чего они бежали: бедность во всех ее проявлениях, отчаяние, голод, разорившиеся семьи, – и то, о чем они мечтали. Их воображением завладели сокровища Америки: многоэтажные дома, коробки шоколада, бутылки содовой, пляжи с белым песком, парки аттракционов с чертовым колесом, откидные сиденья, шелковые чулки и слова «лучшая жизнь».

«Лучшая» значило «американская». «Лучшая» значило «безопасная, чистая, честная и настоящая». Красочные мечты убаюкивали их, погружая по ночам в беспокойный сон, и давали силы пережить изнурительный день.

В конце смены девушки брали магниты и прочесывали щели в полу, сберегая каждую булавку, а значит, каждый цент для владельцев фабрики. Иногда серебристая булавка мерцала в трещине, как таинственное сокровище, и девушка фантазировала, что, может, под широкими старыми досками прячется что-то еще, что-то, предназначенное для нее одной.

Рана оказалась неглубокой, но на видном месте, прямо над бровью. Лаура принесла из конторы аптечку.

– Вот. Я настояла, чтобы послали за мистером Уокером. Он уже в пути. Ему все рассказали.

Лаура открыла металлический ящичек, достала спирт и смочила им квадратик марли.

– Он разозлился? – спросила Энца.

– Ну, посреди ночи-то. Счастливым точно не был. Будет больно.

– Я сама. – Энца взяла тампон и промокнула порез.

– Почему ты не плачешь? Станет легче.

– Не хочется.

– Но он сделал тебе больно.

– Да, но ты появилась вовремя. Он преследовал меня уже несколько месяцев. Мне повезло, что ты оказалась там, – сказала Энца. – Когда мы сможем уволиться?

– Хоть сейчас, если ты скопила достаточно денег. Как думаешь, сумеешь перебиться какое-то время? Потому что если да, то сейчас как раз удобный момент. Мы только что получили зарплату, так что я богачка. Уволюсь в ту же минуту, как появится мистер Уокер. Мне нужен час на сборы. Можем временно снять комнату в пансионе ИМКА[57] и искать работу. Все поделим пополам, справедливо и честно. Согласна? Тогда поспеши домой, собери вещи. Буду ждать тебя перед домом 318 по Адамс-стрит в одиннадцать часов. Успеешь?