Избранное. Том 3: Никогда не хочется ставить точку - Олег Куваев

Я внимательно слежу за тем, что печатается на "полярную тему" в журналах. Все это, в том числе и мое, перепев трех мотивов — Джека Лондона, Бориса Горбатова и неких веяний журнала "Юность" конца пятидесятых годов. Жестоко, но это правда. Нет индивидуальности, нет прозаика, который бы открыл новую грань в новые времена системы Арктика — человек. Есть неплохое повторение пройденного. Но будем думать, что это процесс учебы, за завершением которой последует. …

9. Любимого напитка нет. Всему свое время и место.

10. Любимая еда — "мясо по чукотски".

11. Вид спорта — лыжи. Раньше лыжные гонки, теперь горные. На красивую работу горнолыжных мастеров могу смотреть бесконечно. Это высокий балет в сочетании с опасным цирковым номером без страховки; еще и элементарный, азарт гонок. Эх, годы, годы.

12. Всегда хочется приехать на озеро Эльгыгытгын, и еще почему то Колючинская губа.

13. Куда бы поехал завтра? При идеальной возможности? С детских лет мечта: Тибет и морское побережье Юго (Восточной Азии, Цейлон, Целебес, Ява и так далее. Но именно морем.

14. Ничего не бывает столь плохо, как нам кажется, но и ничто не бывает столь хорошо, как себе представляем. (Это Хем сказал, а вот за точность слов не ручаюсь. Нету под рукой.) ч

15: Я всегда верил в то, что для каждого индивидуального человека есть его работа и есть его географическая точка для жизни. Человек, который из каких то престижных или корыстных интересов занят нелюбимойработой, обкрадывает себя ровно на половину жизни. Точно так же и с тем местом, где человек живет. Здесь никогда не поздно начать сначала. Мещанский конформизм, который проникает в нашу жизнь — страшная сила. Я знаю многих людей с великолепными и любимыми специальностями, которые работают клерками в каких то конторах, лишь бы не уезжать из Москвы. Это было бы можно понять, если бы они любили именно этот город. Они его не любят, но престижно жить в центре.

Вторая болезнь все того же мещанского конформизма — болезнь накопительства и приобретательства. Сейчас она со скоростью эпидемии распространяется на Севере. Она при жизни делает человека глухим, слепым й мертвым ко всему, кроме мечты о собственных "Жигулях" и какой то даче. Вот будет "это", ивсе будет хорошо. А это ложь. Хорошо уже не будет, так как человек отравлен.

В поисках смысла своей работы И своей точки жизни человек не должен бояться затрат ни моральных, ни материальных. Жизнь не на своем месте и не в своей роли — одна из худших бед, на которые мы обрекаем сами себя. Почему то человек мало об этом задумывается, но весьма прислушивается к так называемому "мнению". Получает

ся сплошь и рядом система ложных ценностей, в которых нет главного — идеи и смысла его индивидуальной жизни.

В каждом есть безусловный, но не обнаруженный талант. Когда он обнаружен, человек делает дело и может заявить: "вот я сделал, и пусть кто либо попробует лучше". А вместо этого: "вот те то купили эти достали, тот имеет, того; переместили наверх".

Если же в человеке возникает червь сомнения, не надо его давить. Никогда не поздно начать сначала.

О себе

ОТ родился в Костромской области в 1934 году, но счн жХ. таю себя вятичем, ибо все время, вплоть до института, жил в Кировской области, вначале в деревне Кузьмен ки, позднее на железнодорожном разъезде Юма. Отец работал дежурным по станции, мать преподавала в соседнем селе. На примере материя вещественно, если так можно сказать, усвоил понятия "сельская учительница" и "ликбез". Последнее слово сейчас полузабыто, первое употребляется редко. "Ликбез" — это когда мать поздно вечером шла за десять километров в глухую лесную деревню. В качестве оружия, скорее морального, она брала "вильцы" — так в. Кировской области называются маленькие двузубые вилы, которые применяются при вывозке навоза с поля. В наших лесах в те годы была пропасть волков. Зимой волчьи стаи зверели. А "сельская учительница" — это школа в селе, которое также называлось Юма и куда мать ежедневно ходила за четыре километра. (Это еще корова, огород, сенокос и прочее. Мы жили в деревне, и кормиться было надо. Летом мать ничем не отличалась от колхозных женщин.)

Отец родился в крестьянской семье на Ветлуге, ушел на заработки, был мальчиком в булочной на станции Ша рья, потом стал телеграфистом и был им в первую мировую войну, участвовал в Брусиловском прорыве, воевал в. Мазурских болотах. В своей армии он первым принял телеграммы об отречении царя и о свержении временного правительства. Они у него хранились, и я их отлично помню, и я же по детской глупости их куда то "заиграл". Позднее, в армии, отец стал членом солдатского комитета. До 1937 года он был начальником крупной станции Свеча Северной железной дороги.

Интересы мои рано замкнулись на двух вещах: книгах и ружье.

Ружье я начал выпрашивать лет с семи, но получил его, только когда учился в 8 м классе. До этого я держал нелегально добытую шомполку, к которой капсюль надо было

Печатается по изд.: Куваев О. М. Дневник прибрежного плавания. М., 1988.

привязывать тряпочкой, порох я добывал из железнодорожных петард, а петарды мы с товарищами воровали у путевых обходчиков.

Первую потрясшую меня книгу помню отлично, хотя она была без заглавия и без автора. Это был рассказ о нескольких поморах, застрявших на острове Малый Берун. Северная робинзонада. Да, я великолепно помню эту книгу, ибо перечел ее несколько раз, но по неизвестным мне причинам до сих пор не могу ее отыскать.

Уже не знаю, по какому случаю, в пятом классе у меня завелись карманные деньги, и я купил первую свою книгу в районном книжном магазине на станции Свеча: "Путешествия по южной Африке" Ливингстона. Я бережно ее храню и сейчас. О каком то предопределении судьбы говорить смешно, но любимыми книгами были и остаются книги о путешествиях. Первым юношеским героем был, разумеется, Николай Михайлович Пржевальский. Я чер. товски жалел тогда, что не родился в его время. Красные пустыни Тибета, подошвы верблюдов, стертые на черной габийской щебенке. Книги Николая Михайловича Пржевальского и его последователей Козлова, Роборовского читал самозабвенно (с таким же увлечением перечитываю их и теперь). В результате где то к седьмому классу я уже твердо знал, "куда мне жить": решил стать географом. Но сведущие люди вовремя объяснили, что профессия географа путешественника давно отмерла или отмирает, и я, не растерявшись, решил стать геологом.

Десятилетку я закончил в интернате для детей железнодорожников в городе Котельниче на Вятке. Котельнич — старинный город, но" он много, раз выгорал, из старины там разве что остались купеческие лабазы на Советской и сам дух старого уездного города. На правобережье Вятки, на огромных глинистых обрывах, можно было гонять на лыжах вплоть до полной возможности сломить себе шею; на левом берегу был затон для речных судов, где зимой шел ремонт колесных пароходов. Школа была хорошая, с традициями, выход же агрессивным ученическим настроениям мы находили в извечной войне интерната с окраинбй Котельнича, отделявшейся от интерната оврагом.

Окончив школу, я отправился в Москву поступать в институт. Ниодного города, кроме Котельнича, я до этого в жизни не видел, Отец(настаивал на физико техническом институте, отчасти справедливо представляя жизнь

ч

геолога как бесприютную и безалаберную. Кроме того, в школе у меня обнаружились математические способности. Я внял советам отца, подал документы в физико технический, прошел отбор, а потом с легким сердцем отнес доку менты в геологоразведочный, куда и был принят на геофизический факультет. В институте у нас сколотился великолепный дружный коллектив ребят. Как ни странно, в этом оказался "повинен" преподаватель физкультуры; тре нерчпо лыжам, чемпион Союза 1940 года Иван Иванович Николаев. Этот отличный тренер и замечательный педагог как никто умел внушить нам дух товарищества.

Ни о какой литературной деятельности я в ту пору не думал. Готовился стать правоверным геологоразведчиком и, кроме спорта и учебы, ничего не хотел признавать. Правда, "книжные интересы" несколько расширились, я стал. собирать книгнпо Северу, и появился новый кумир — Нансен. Все-таки после третьего курса, когда нам разрешили на лето устраиваться в штат геологических партий, я отправился в "Пржевальские" места на Тянь Шань. Был коллектором в Партии, которая работала на Таласском хребте. Вьючные верховые лошади, долины горных рек Аспа ры и Мерке, перевалы, вершины. Начальник партии нашел для меня наиболее пригодное, по его мнению, амплуа: я снабжал партию дичью, разыскивал пропавших лошадей, водил вьючные караваны при перебазировке. Благодаря этому неплохо изучил этот район Тянь Шаня: то по нескольку суток пропадал с киргизами на горных охотах, а однажды вдвоем с проводником мы три недели искали пропавших лошадей, объездили всю Киргизию и нашли лошадей в десяти километрах от базы. Тянь Шань меня очаровал. Желтые холмы предгорий, равнинная степь, тишина высокогорных ледников. Кроме того, я прямо сжился с лошадьми и, ей богу, ощутил в себе кровинку монгольского происхождения. Поклялся, что после института вернусь сюда.