Сталинград - Энтони Бивор

Охраняли лагеря в основном украинцы, одетые в немецкую форму.[406] Среди них было много «бульбовцев», крайне правых националистов, называвших себя так в честь героя повести Гоголя Тараса Бульбы, который являлся для них одним из символов Украины. Особенно жестоко «бульбовцы» обращались с пленными. Впрочем, бывали и исключения. Иногда охранники даже давали кое-кому из узников возможность бежать. Тем, кто мог что-то предложить в обмен за свою жизнь. Правда, в открытой степи солдаты полевой жандармерии быстро ловили беглецов. Тем не менее в морозовском лагере сочувствие немецкого врача спасло семью Гончаровых: мать, бабушку и двоих детей. Доктор сказал, что их нужно отправить на соседний хутор, поскольку 11-летний Николай сильно обморожен и очень мучается.

Те, кому в захваченных районах Сталинграда удалось избежать облав, вели жалкое существование среди развалин – никто не знает, как они выживали.[407] Практически все страдали от отравлений загрязненной водой. На окраинах города дети, подобно диким зверям, выползали в поля в поисках съедобных кореньев. Многие три-четыре дня кряду жили на куске черствого хлеба, полученного от красноармейца или служащего вермахта, в зависимости от того, на чьей «территории» они находились. Женщины были вынуждены предлагать солдатам свои высохшие тела, чтобы накормить детей и хоть что-то съесть самим. Бывали случаи, что в такой страшной обстановке, в которой мало что осталось от человеческого, между русскими женщинами и немецкими солдатами возникала настоящая любовь. Заканчивалась она всегда трагически. Так, одну жительницу Сталинграда обвинили в том, что она подавала врагу сигналы белым платком.[408] Оказалось, что в подвале дома, где она нашла себе убежище, действительно укрывались трое немцев. Женщину передали в НКВД, а немецких солдат расстреляли на месте.

В секторах обороны за пределами города пленных расстреливали не сразу и не всегда. Советской военной разведке нужна была информация. Особенно потребность в точных сведениях возросла в октябре, когда Ставка Верховного главнокомандования начала подготовку к крупному контрнаступлению.

Допросы немецких пленных проводились сразу и по одной схеме. В первую очередь нужно было выяснить номер части и ее нынешнюю численность, боеспособность, положение дел со снабжением и настроения солдат. Попавших в плен спрашивали, были ли они членами гитлерюгенда, что им известно о планах применения химического оружия, о какой партизанской деятельности они слышали или были ее свидетелями, насколько эффективными являются советские пропагандистские листовки, что им рассказывают офицеры о коммунистах. Русскую разведку интересовало, какой путь прошла дивизия, в которой служили пленные, начиная с июня 1941 года. (Этот вопрос задавали для того, чтобы выяснить, принимало ли соединение участие в расправах над мирным населением по пути своего следования.) Если немец происходил из крестьянской семьи, у него спрашивали, работают ли сейчас у них на ферме русские военнопленные и как их зовут. Сотрудники НКВД внимательно читали письма из дома, изъятые у попавших в плен, чтобы узнать настроения гражданского населения Германии.

Теперь Берлин бомбили не только королевские ВВС Великобритании. В конце лета и осенью 1942 года, несмотря на тяжелое положение на фронтах, советская авиация несколько раз провела воздушные налеты на территорию рейха. Сотрудников особых отделов очень интересовало, какой эффект произвели эти бомбежки на население Германии и солдат на фронте. Позднее, когда следователи узнали о том, что некоторые советские граждане, в основном бывшие красноармейцы, служат в германской армии, особисты стали выяснять у пленных, сколько таких «новобранцев» в каждой роте.[409]

Очевидно, повинуясь инстинкту самосохранения, пленные часто говорили то, что, по их мнению, от них хотели услышать. Хотя подчас их слова не вступали в противоречие с действительностью… «Солдаты постарше, – показал на допросе один ефрейтор, – не верят геббельсовской пропаганде, которую вдолбили нам в головы. Они не забыли уроки 1918 года».[410] В середине сентября немецкие пленные уже открыто признавались следователям НКВД, что все их товарищи боятся приближающейся русской зимы.

Допросы многих солдат проводил переведенный в 7-й отдел штаба Сталинградского фронта капитан НКВД Николай Дятленко, прекрасно владеющий немецким языком. Подполковник Каплан, заместитель начальника разведки 62-й армии, был вынужден допрашивать пленных с помощью переводчика Деркачева. Каплан допрашивал даже тяжело раненных немецких военнослужащих. Однажды в подобном случае немецкий солдат сообщил, что в его 24-й танковой дивизии осталось всего 16 исправных машин. Больше он ничего сказать не успел. Внизу страницы Каплан сделал примечание: «Допрос не был закончен, пленный умер от ран».[411]

Замначальника армейской разведки знал о неприязни немцев к румынским солдатам и офицерам, а теперь выяснилось и то, что пленные австрийцы, возможно в надежде на лучшее обращение, жалуются на немецких офицеров, говорят, что те их унижают. А чех все из той же 24-й танковой дивизии, захваченный в плен 28 сентября, даже вызвался воевать на стороне Советского Союза. Однако главная задача разведки Красной армии заключалась не в том, чтобы разбираться в этих дрязгах, а в том, чтобы правильно оценить, насколько зависит вермахт от действий своих союзников на Донском фронте и в калмыцкой степи.

Командиры многих немецких частей были крайне недовольны пополнениями, которые получали в то время. Общее настроение выразил один из офицеров 14-й танковой дивизии, написавший в своем дневнике, что необходимы очень энергичные меры, чтобы восполнить у новобранцев отсутствие силы духа и мужества.[412]

Безусловно, самым слабым звеном немецкой военной машины оставались войска союзников, обозначенные на картах в ставке Гитлера как полноценные армии. Боевой дух итальянцев, румын и венгров был подорван изначально – нападениями партизан на железнодорожные составы, в которых они следовали на фронт. Воздушные налеты русских повергали их в ужас, даже несмотря на то, что жертв бывало относительно немного. А после того как солдатам пришлось противостоять наземным войскам Красной армии и они впервые попали под залпы «катюш», союзники Германии начали задаваться вопросом, что они вообще здесь делают.

Советские самолеты разбрасывали листовки на венгерском, итальянском и румынском языках, призывая солдат не умирать напрасно, за чуждые им интересы рейха. Лучше всего подобная пропаганда действовала на представителей национальных меньшинств – сербов и словенцев, призванных в венгерскую армию. Да и сами венгры уже во многом сомневались. Капрал Балош, в частности, писал в своем дневнике: «Как можем мы дальше верить немцам?»[413] Разведка Красной армии докладывала в Москву о том, что небольшие группы солдат договаривались дезертировать еще по дороге на фронт. Во время атак советских бойцов они оставались в окопах и ждали, когда им представится возможность сдаться в плен. Перебежчик-словенец на допросе показал, что большинство его товарищей каждый день молят Господа сохранить им жизнь. «Солдаты не хотят воевать, но они боятся дезертировать, потому что верят рассказам офицеров о том, что русские будут их пытать, а потом все равно расстреляют».

В союзных войсках повсеместно царил хаос. Их передовые позиции нередко попадали под огонь собственной артиллерии и авиации. «Да хранит нас Бог, и пусть этот бой будет коротким, – написал капрал Балош. – Нас все бомбят и обстреливают…»[414] Меньше чем через неделю он молил: «О Господи, останови эту ужасную войну! Если она продлится долго, у многих из нас не выдержат нервы… Суждено ли нам еще когда-нибудь провести приятный воскресный день дома?..» Боевой дух упал так сильно, что командование венгерской армии запретило солдатам писать домой из опасения, что письма с фронта негативно скажутся на настроениях их соотечественников в тылу. Перед очередной атакой солдатам, чтобы хоть как-то подбодрить их, давали шоколад, консервы, сало и сахар, но это приводило только к расстройствам желудка, потому что они давно отвыкли от подобной еды.

«У русских отличные стрелки, – писал Балош 15 сентября. – Господи, сделай так, чтобы я не попал им на мушку! Нам противостоят лучшие части Красной армии – сибирские дивизии под командованием Тимошенко [в этом капрал ошибся]. Мы мерзнем, хотя зима еще не началась. Что будет, когда наступят холода, если мы к тому времени останемся здесь? Святая Дева Мария, помоги нам вернуться домой!»[415] Запись следующего дня, новые воззвания к Господу и Пресвятой Деве оказались последними. Капрал погиб на берегу Дона. Дневник, найденный на его теле, перевели на русский язык в штабе Юго-Западного фронта и отправили в Москву.