Война патриотизмов: Пропаганда и массовые настроения в России периода крушения империи - Владислав Бэнович Аксенов

песни, сбивают ее, подсыпают в еду какой-то порошок, в результате чего она начала отказываться от пищи. Оказавшись в больнице, Екатерина во всем начала винить свою свекровь, при этом постоянно рыдала, демонстрируя сильный испуг, умоляла поскорее отпустить ее, так как ей срочно нужно ехать на фронт. Она собиралась переодеться в солдатскую шинель и отправиться на передовые позиции на правый берег Вислы, где якобы находился ее муж. В июне 1915 года Екатерина поправилась и была выписана из больницы. Приводились также случаи нервно-психических расстройств у беженок, переживших тяжелые мытарства по пути следования в Москву.

Некоторые психиатры пытались даже использовать термин «военный психоз», выделяя его по форме из психических заболеваний мирного времени. В. М. Бехтерев предпочитал термин «военный психоз» заменять «травматическим нерво-психозом» или «невро-психозом», полагая, что он имеет одинаковые проявления во время кризисных периодов, приводящих к перенапряжению психических сил человека[223].

Анализ отдельных случаев умопомешательства позволяет выявить их особенности, связанные с внутриполитической ситуацией в стране. На психическое состояние общества воздействовали не только события на фронтах Первой мировой, но и пропагандистская кампания, проводившаяся властями. Самым распространенным симптомом психозов являлась навязчивая идея о шпионах. Шпиономания достигла размеров настоящей эпидемии. В особый отдел Департамента полиции от бдительных граждан приходили сотни писем, в которых рассказывалось о деятельности «темных сил», но в большинстве случаев после опроса заявителя выяснялось, что он невменяем. Тем не менее полиция обязана была реагировать и устанавливать наружное наблюдение за подозрительными лицами. Известны случаи, когда участвовавшие в слежке за «шпионами» полицейские сами приобретали манию преследования и увольнялись со службы, уезжали в другие города, а потом начинали жаловаться на якобы установленное за ними наблюдение. На развивавшиеся мании преследования у официальных лиц обращали внимание многие современники: «Жаль беднягу. Он очень порядочный, честный человек, и вот, – свихнулся!» – писал военный врач о знакомом следователе, у которого появилась idée fixe, что его хотят повесить за шпионаж[224]. Знакомая Л. А. Тихомирова набросилась с кухонным ножом на своего кота, решив, что он немецкий агент, посланный ее убить.

Правда, патриотическая пропаганда приводила и к случаям «позитивного умопомешательства»: активное тиражирование визуальной продукции с портретами молодых княжон в образах сестер милосердия в специфических условиях военного времени провоцировало нездоровый интерес к ним со стороны мужского населения, часто оборачивавшийся перверсиями. Одним из невинных примеров стала история 39-летнего врача Никанора Руткевича, который заочно влюбился в Ольгу Николаевну, вообразил, что его любовь взаимна, и на протяжении января – февраля 1915 года забрасывал княжну любовными телеграммами непристойного содержания, иногда по нескольку в день. Руткевичу казалось, что великая княжна ему отвечает письмами или какими-то тайными знаками, поэтому по тексту телеграмм можно представить себе воображаемое Руткевичем развитие их отношений. В одной из телеграмм он грозил самоубийством, в другом раскаивался в этом и признавался, что женат и имеет ребенка:

Царское село ее императорскому высочеству великой княжне ольге николаевне опять вам непонятно как вам объяснить что я живу совсем один и хоть неразведен но нет жены у меня семь лет и мы не знаем друг друга надеюсь ясно вам теперь живу я как холостой был случай грешный и сын трех лет результат сего а теперь я совершенно одинок вот я и заговорил про стрихнин и потому если бы нужно было то получу развод и было бы только лицо которое я бы хотел кажется ясно хотя в письмах вам все я описал кстати не сердитесь за злобное письмо на нем номер стоит 12 руткевич.

Поздравительные телеграммы, отправлявшиеся по поводу тех или иных праздников, носили романтический характер. Очевидно, адресант был эмоционален и легко поддавался общим настроениям. Так, поздравляя Ольгу Николаевну с Масленицей, он писал:

Позвольте выразить Вам все лучшие пожелания к наступившей маслянице: покушайте блинков, покатайтесь на тройке, а вот вывалить в снежок лишь я бы вас сумел, но так чтобы потом все долго любовались беленьким лицом; так ежедневно Вы просто лишь беляночка, тогда же вы были изящная снежиночка. Руткевич.

В другой раз отправлял любовное признание: «Люблю, люблю Вас как Матерь Пресвятую, как сияние звезд, как Божеское Око, как искупителя моих грехов…» Но затем настроение менялось, и в телеграмме звучала угроза предать их «отношения» огласке: «Итак, вы писем моих не читаете, тем лучше: пусть будет так и для других их почитать еще полезней: вы в них прочтете лишь любовь, другие пользу извлекут». Несмотря на то что его дважды вызывали в охранное отделение и уговаривали не беспокоить Ольгу Николаевну, Руткевич не унимался и в результате по распоряжению градоначальника был выдворен из Петрограда.

По всей видимости, душевное здоровье молодого врача подорвали два обстоятельства. Первое – это его увольнение с должности главного доктора Николаевского морского госпиталя в Кронштадте, когда стало известно о его уклонении от следствия по обвинению в производстве аборта и допущенных врачебных ошибках. Второе – знакомство с образом Ольги Николаевны в роли медсестры. Возможно, Руткевич влюбился в фотографию (изображения императрицы и ее дочерей в форме медицинских сестер широко тиражировались в журналах, издавались в виде иллюстрированных почтовых карточек), не исключено, что ему и лично довелось встретиться с великой княжной, когда она посетила лазарет, в котором он работал. Так или иначе, врач внушил себе мысль, что его дальнейшая судьба связана с Ольгой Николаевной, поэтому, переехав из Кронштадта в Петроград, Руткевич попытался устроиться в Царскосельский госпиталь, а затем принялся посылать княжне телеграммы. Вероятно, на поведение Руткевича также повлияли слухи о романтических отношениях великих княжон с ранеными и персоналом Царскосельского лазарета, которые породили в нем определенные надежды.

Тема сумасшествий в конечном счете отразилась в народных слухах о помешательстве министров и членов императорской семьи, о чем особенно активно заговорили осенью 1916 года. Монархист Б. В. Никольский называл Николая II неврастеником, М. Палеолог в начале ноября 1916 года также упоминал, что император «часто страдал от приступов нервного заболевания, которое проявлялось в состоянии нездорового возбуждения, беспокойства, в потере аппетита, в депрессии и бессоннице», но роль главной безумицы досталась императрице. Французский посол считал психическое заболевание Александры Федоровны наследственным, которое усугубилось в условиях русской жизни, располагавшей к меланхолии, тоске и постоянным перепадам настроения. В правительстве главным сумасшедшим был объявлен министр внутренних дел А. Д. Протопопов (который действительно осенью 1914 года лечился в санатории от нервного расстройства, сопровождавшегося внезапными приступами страха). 29 октября 1916 года З. Н. Гиппиус делилась своими ощущениями от психологической атмосферы, царившей в обществе:

Россия – очень большой сумасшедший дом. Если сразу войти в залу желтого