Онмёдзи - Баку Юмэмакура

— привез высокочтимый Киби-но Макиби. Она в изобилии росла в горах вдоль дороги от Чанъаня в царство Шу, и у нас в стране Ва она тоже в небольшом количестве встречается.

— Надо же…

— На горной дороге, ведущей из Чанъань в царство Шу, было много демонов, которые входили в человека через зад. И все, кто идет по той дороге, чтобы охранить себя, пьют рвотные шарики из травы небожителей и так идут. Говорят еще, что когда в эпоху смуты Анси танский император Сюань-цзун был изгнан из Чанъань в Шу, даже он, когда проезжал по тем горам, пил эти самые рвотные шарики.

— Но ты сейчас ему дал…

— У меня не было времени приготовить настоящие рвотные шарики, поэтому я напоил его просто листьями. Я много заставил проглотить, так что должно довольно хорошо подействовать.

Примерно через два часа в животе Кансуя громко заурчало.

— Уже скоро, пожалуй… — прошептал Сэймей.

— Что скоро? — спросил Хиромаса.

Но Сэймей не успел ответить, так как Кансуй начал извиваться от боли. Сквозь сжатые на мече зубы прорывались его свистящие стоны.

— Все нормально?

— Нормально. Трава небожителей действует.

И вот, через некоторое время из зада старика Кансуя выползло чудовище. На его животе была огромная рана от меча, словно бы его поймал охотник и начал снимать с него шкуру. Это был труп огромного черного старого тануки.

Рассказ 5

Оно-но Комати

1

Вокруг царила весна. Поля и горы таяли в зеленоватой дымке. На веточках деревьев проклюнулась свежая листва, поляны покрылись едва проросшей травой — от этой нежной зелени захватывало дух. По сторонам дороги распустились дикие лилии, а кое-где были рассыпаны по земле точки мелких голубых цветочков вероники. То тут, то там рядом с отцветающей сливой уже цвела сакура, причем на большинстве деревьев уже раскрылось три четверти всех цветков.

— Как красиво, да, Сэймей? — выдохнул очарованный Хиромаса.

— Не плохо. — Сэймей с рассеянным видом шел рядом с Хиромасой по пологой горной тропинке. Над их головами сплетались ветки дубов и вязов, и тени веток вместе с солнечными бликами образовывали на белом легком каригину Сэймея прекрасный узор.

Это были земли Хаясэ.

Совсем недавно Сэймей и Хиромаса высадились из повозки, запряженной быками, оставили и быков, и повозку, и сопровождающих, договорившись, что за ними приедут на следующий день в это же самое время. И вот уже дорога стала не проходимой для бычьей упряжки.

— Эй, Сэймей! А ты не искренний!

— Это в чем?

— Ну, я говорю: «Красиво как!», а ты делаешь безразличный вид: «не плохо» и все такое…

— Обычный вид. Я такой всегда.

— То есть ты всегда безразличный?

— Да.

— Когда на лице отражается все, что есть на душе: вот вижу хорошее — и хорошо, вижу красивое — красиво, тогда это лу… — и тут, договорив до этих слов, Хиромаса захлопнул рот.

— Тогда это — что?

— Утомительно! — коротко закончил Хиромаса. Сэймей громко рассмеялся.

— Почему ты смеешься?

— Хиромаса, ты обо мне беспокоишься?

— Н-ну.

— Смотри, ты мне сказал: «искренне выражай то, что чувствуешь в душе», и я засмеялся. Тогда ты говоришь мне: «почему ты смеешься?» Ну и что же мне делать тогда, а, Хиромаса?

Конечно, они не ссорились, и даже не спорили. Так, просто, болтали, перебрасываясь короткими фразами.

— Ладно, оставим это. Скоро уже? — спросил Сэймей, и Хиромаса ответил:

— Еще чуть-чуть.

Сэймей и Хиромаса шли в храм под названием Сикоин, маленький храм, в котором-то и была всего одна резная деревянная статуя Будды Канон в три сяку величиной в главном храме, да жил один монах по имени Нёсуй.

Преподобный Нёсуй появился в усадьбе Сэймея два дня назад, его привел Хиромаса.

— Это — преподобный Нёсуй, человек, которому я, Хиромаса, очень многим обязан. — Так сказал Хиромаса Сэймею. — Он живет один, в горах, в храме Сикоин, и, судя по всему, оказался в очень сложной ситуации. Я расспросил его, Сэймей, и это дело, мне показалось, по твоему профилю. Ну и вот, я сегодня привел его с собой. Прошу, можешь выслушать его?

От монаха Сэймей и Хиромаса услышали следующее.

Нёсуй пришел в храм Сикоин два года назад.

Собственно говоря, это был храм секты Сингон, там когда-то жил служка, который в меру своих способностей читал в храме сутры, но служка умер, и после его смерти не нашлось никого, кто бы пошел в тот храм. Два года назад это был заброшенный храм, предоставленный всем ветрам. А потом туда пришел Нёсуй.

Нёсуй раньше был придворным музыкантом, играл на сё — бамбуковой свирели из семи трубок и на других инструментах тоже, но однажды он вступил в связь с женщиной высокого происхождения. А у той женщины был муж… Когда все это открылось, Нёсуй был изгнан из дворца. Он прибился жить в храм знакомого монаха из секты Сингон, глядя да подражая, запомнил сутры, научился, по меньшей мере, хорошо копировать действия монахов, и тогда прошел формальное пострижение. И как раз в это время он узнал, что в Хаясэ есть заброшенный храм, и решил там поселиться.

Итак, он починил главный храм, залатал кое-где другие постройки, каждое утро читал сутры, и вот, в то время, когда он кое-как оборудовал все так, как должно было быть в храме, Нёсуй обратил внимание на одну странность — такая вот история.

Каждый день, часов после двенадцати, откуда ни возьмись появлялась изящная старушка, оставляла перед главным храмом подношение — цветы, плоды, ветки деревьев, и уходила. Бывало, Нёсуй замечал старушку, бывало — нет, но перед крыльцом храма каждый день откуда-то брались ветки деревьев и плоды. И так день за днем.

Если монах видел старуху, он здоровался, та отвечала, но ни о чем особенно они не разговаривали. Нёсуй, конечно, был заинтригован: по какой же причине старуха так поступает, но, опасаясь, что это может быть такая история, которую нельзя рассказывать людям, он тем более и не пытался узнать ее, и так незаметно прошло два года. За это время желание монаха узнать, что это за старуха, крайне возросло. Он не знал, кто она по происхождению, но то, что она приходит одна, без сопровождающих, в такой маленький храм, каждый день, день за днем, и в дождь, и в снег, без исключений — все это точно не просто так.

А еще, вдруг она не человек, а оборотень?

Как бы там ни было, но хотя Нёсуй и был монахом, когда он думал