Готорн (ЛП) - Гудман Кэрол

В Дувре мы сошли с поезда и сели на паром, идущий до Кале. Я постоянно оглядывалась в поисках Рэйвена или Марлина, но на палубе парома было слишком многолюдно. Казалось, все вдруг собрались во Францию — группы школьников, семьи на каникулах, множество старых дев, вооружёнными синими путеводителями, одинокие клерки-ставшие-художниками, начавшие зарисовывать белоснежные утёсы Дувра, как только мы вышли в канал. Хелен стояла на палубе рядом с поручнем, я а крепко держала её за руку и наблюдала, как Англия исчезает в тумане. Казалось, туман следовал за нами по морскому побережью. Знаменитые белые утёсы были так укутаны в туман, что мы едва могли различить их, но неожиданно солнце пробилось сквозь облачное покрывало и осветило их. Они сияли белым золотом под чернильно-синем небом, окаймлённые колючей чёрной каймой, как будто они были обведены китайской тушью.

— Только посмотрите на это! — молодой мужчина в твидовом костюме, смотревший в бинокль, сделал замечание группе школьников, который явно был назначен ответственным за них. — Я никогда ничего подобного не видел.

— Что там? — спросила я.

— Вороны, — ответил кто-то, — их там сотни.

— Нет, — возразил школьный учитель, вновь подняв бинокль к глазам. — Они слишком большие для ворон. Это вороны. Целая… ах, какое для воронов используют собирательное существительное?

— Стая13, — заговорил один из школьников, который сосал ярко-красный мятный леденец. — Но я никогда не понимал почему так говорят. Считается же, что вороны защищают Англию.

— Всё верно, Томми, — произнёс учитель. — Вот поэтому в Тауэре всегда шесть воронов.

— А можно одолжить у вас бинокль? — спросила я учителя.

Он покраснел и, заикаясь, произнёс нечто невнятное, пока пытался распутать ремень бинокля с ремнём своего ранца.

— Думаю, у тебя появился поклонник, — прошептала Хелен.

Она показалась так похожа на прежнюю себя, что когда я поднесла бинокль к глазам, выяснилось что они слишком застланы слезами, чтобы я смогла что-либо разглядеть. Я моргнула и вытерла линзы рукавом и затем вновь посмотрела — и моё сердце подскочило в груди. Утёсы Дувра были наполнены чёрными воронами, и все они громко каркали. Сред них я заметила большие фигуры — Дарклинги. Они собрали воронов. Пока я наблюдала за ним, двое из тех Дарклингов сорвались с утёса и полетели в нашу сторону. Я опустила бинокль и огляделась по сторонам, пытаясь понять, видел ли кто-нибудь другой их, но за исключением Томми, который глазел с открытым ртом, окрашенным красным, никто не видел двух Дарклингов, летевших в нашем направлении. Их крылья скрывали их из виду, но они не могли приземлиться в такую толпу. Открыв свой слух Дарклинга, я смогла услышать их голоса, когда они пролетели над головами.

— Ты в порядке? — требовательно спросил Рэйвен. — Он навредил тебе?

— Я в порядке, — тихим голосом произнесла я, понимая, что он услышит. — Он пригрозил расправиться с Хелен. Поэтому я должна остаться с ней.

— Я убью этого ублюдка, — выругался Марлин.

— Хелен говорит, что его смерть убьёт её. Омару надо отыскать способ оторвать теневую сеть. Скажи им ехать за нами в Париж. Вы двое летите в Арденны и предупредите мистера Беллоуза… Я-я сказала ван Друду, что сосуд там.

— Ради спасения Хелен, — тут же произнёс Марлин.

— Ты не могла иначе поступить, — сказал Рэйвен. Мы пошлём Сирену и Газа в Арденны. А сами останемся поблизости.

— Спасибо, — сказала я, обрадовавшись, что Рэйвен с Марлином будут рядом.

Школьный учитель посчитал, что моё слезливое спасибо было адресовано ему, и он подал мне свой носовой платок.

— У меня всегда стоит ком в горле, тоже, когда я смотрю на белые утёсы Дувра. Вообще-то, это напоминает мне о стихотворении… — его ученики застонали, когда он начал повторять стих, положив одну руку на сердце, а другую подняв и указав на скалы.

На море шторма нет.

Высок прилив, луна меж побережий

Царит. На берегу французском свет.

Вот и погас… Утёсы Англии стоят

В притихшей бухте…

Несмотря на то, что его ученики сначала хихикали и пинали друг друга локтями, вскоре они затихли и подняли на него глаза с такими же открытыми в благоговении ртами, с каким Томми рассматривал Дарклингов. Старые девы с путеводителями и семьи с корзинами для пикников перестали разговаривать и тоже стали слушать. Я заметила прилизанные чёрные головы, неожиданно возникшие за паромом, и услышала, как шелки пропели строку «Любимая, так будем же верны…» Ко времени как он дошёл до последних строк, его слушала вся палуба.

Мы здесь как на темнеющей арене,

Где всё смешалось: жертвы, палачи,

Где армии невежд гремят в ночи.

Когда он закончил, одна из старых дев разразилась «Правь, Британия, морями!» и мы все присоединились к ней, даже Хелен, чей голос звучал истово и звонко. Я повернулась к ней и увидела, что ветер смахнул с её лица вуаль, и оно было влажным от слёз.

— Увидишь, — сказала я. — Всё будет хорошо.

— Нет, — воскликнула Хелен голосом, который прозвучал так, будто сеть душила её. — Неужели ты не понимаешь? Все эти бедные мальчики умрут. А мы ничего не можем сделать, чтобы это предотвратить.

На железнодорожной станции в Кале я увидела ван Друда, изучавшего расписание поездов.

— Ах, смотри, — сказал он, — есть поезд до Брюсселя. Может нам стоит пропустить Париж и прямиком отправиться в Арденны?

Увидев моё перепуганное лицо, он рассмеялся.

— Или у тебя была назначена встреча в Париже? Может, тебя там будут встречать твои друзья, и ты переживаешь, что разминёшься с ними, если мы направимся сразу же в Брюссель? Или может тебя волнует, что у них не будет времени послать своих друзей в Арденны?

Он улыбался и ждал моего ответа. Но вместо меня ответила Хелен:

— Ты обещал, что я смогу пройтись по магазинам в Париже.

— Так и есть, — сказал он. — И что же за жених буду я, если откажу своей невесте в предсвадебной прогулке по магазинам в Париже? Джек! Четыре билета на Париж, пожалуйста, и телеграфируй в отель «Le Meurice», чтобы ждали нас к позднему ужину. Закажи устрицы и шампанское для моей невесты и её компаньонки.

Всю дорогу до Парижа, я ломала голову над действиями ван Друда, а потом и в такси, пока мы ехали от Северного вокзала до отеля «Le Meurice», где нас сопроводили в роскошный номер с видом на парк Тюильри, и все последующие дни, переросшие в недели, которые мы проживали в Париже. Что мы здесь делали? Почему мы не спешили в Арденны, почему не торопились найти и открыть третий сосуд?

Хелен только пожинала плечами всякий раз, когда я обсуждала это с ней.

— Зачем гадать над этим? Мы в Париже. Разве тут не чудесно? Я думала мы сходим в магазин «Уорта», а затем отобедаем в том милом заведении на улице Руаяль.

И так, на пороге катастрофической войны с повсюду собирающимися военными силами, мы проводили каждое утро за покупками. Мы покидали номер, проходили мимо приватной гостиной ван Друда, где всегда казалось находился некий бюрократического вида джентльмен, нервно куривший, и шли на Рю-де-ля-Пэ, чтобы посетить величайшие особняки модельеров — Уорт, Жанна Пакен, Жак Дусе, Поль Пуаре, сестры Калло — где в их золочёных салонах нам подавали чай и прислуживали как королевам. Хелен выбирала платья на утро, платья на послеобеденное время и вечерние платья из великолепного шёлка и сатина, украшенные драгоценностями и кружевом — всё это убранство портила чёрная вуаль, которую она по-прежнему носила. Я слышала, как продавщицы перешептывались, задаваясь вопросом, почему la belle американка всегда носит вуаль. Она была монахиней? Она прятала отвратительное родимое пятно? Хелен игнорировала их всех, затыкая их расточительностью своих покупок.

Сначала я отказывалась брать хоть что-то, поскольку счета оплачивал ван Друд, но когда Хелен подметила, что я не могу носить одно и то же платье каждый день, я смягчилась и согласилась на самые простые чайные платья и несколько блузок, сшитых специально для меня. Чайное платье было сшито из белого батиста, настолько тонкого, что он ощущался шёлком, и имело вставки из бельгийского кружева, сотканного монахинями. «Полностью ручная работа», — собственница, одна из сестёр Калло, сказала мне. Стежки были настолько крошечными, что казалось, будто сами колибри шили их.