Холопы - Валерий Казаков

– А отчего она вскрылась, эта дыра? И главное, когда это сталось?

– Давно, может, уже с год. Да не всякому она открытой-то видится. Можешь рядом днями ходить и ничего не узришь. Тут боле на внутренний взор надо полагаться. Стары и знающи люди сказывают, может, раз в сто лет облегчаются входы в тайные лазы, и послы от Неведомых к нам извергаются, глядять, значит, как мир живет: лучшей ли, хужей мы сделались, приспело ли время открыться для ученичества нашего...

– А кто же это в подземельях живет и пошто от людей и света Божьего хоронится?

– То тайна велика, никто ее не знат. А пещоры, оне что? Оне токмо входы, а лазы куда ведут – неведомо. Никто там не был, а кто и был, до конца все одно не добредал. Одно те скажу – свет там и благодать, по себе знаю. Да что я с тобой сижу-то, – всплеснула руками старушка, – ровно балаболка кака! Пошли, чаем городским напоишь, да и восвояси мне надобно. – Бабка прытко поднялась, но потом, будто что-то вспомнив, присела обратно. – Ты про чо меня спросить-то хотел?

– Да ответила ты на мой вопрос, – задумчиво потирая небритый подбородок, отозвался атаман. – А когда она совсем затворится, знашь?

– По всему выходит, в нонешнюю ночь, – перебирая пальцы, словно что-то подсчитывая, ответила тетка.

– Ну, коли ныне, то, пожалуй, они и не успеют, – больше для себя, чем для спутницы, произнес Макута. – А вот скажи, коли входы исчезнут, можно ли их будет силой пробить?

– Ты чего это, голубь, замыслил? – с опаской глянув на сродника, насторожилась старуха.

– Ничего, мать, плохого. – И бей рассказал тетке все, что знал о грозящей тайному миру опасности.

24.

Все произошло быстро и неожиданно. Они, как и в прошлый раз, самозабвенно целовались, упав в высокую траву. Земля кружилась в нестерпимом блеске солнца, жужжании пчел и тяжелом запахе примятых трав. Неясная и зовущая истома разлилась по телу девушки. Что-то должно было с ней произойти, и она не сопротивлялась. Реальный мир потерял свои очертания, Маша зажмурилась, ей казалось, она проваливается в какое-то сладостное беспамятство. Очнулась она от своего не то стона, не то крика и каких-то совершенно необычных ощущений. Енох еще продолжал глупо двигаться, громко дыша широко открытым ртом, и только сейчас девушка почувствовала, какой он тяжелый и сильный.

Потом они плескались в ручье и долго грелись на плоских, раскаленных как сковородки камнях. Ей не хотелось ни о чем думать, просто было хорошо. Она стала женщиной, и что-то новое, доселе неведомое родилось в ней, она еще не понимала что, и с любопытством прислушивалась к своему новому состоянию. Рядом лежал мужчина, ее мужчина, большой, сильный и какой-то весь лохматый, не человек даже, а некий пришелец с далекой и незнакомой планеты. Маше до нестерпимости хотелось юркой ящеркой подползти к нему и бессовестно изучать, трогать, пробовать этот новый, невесть откуда свалившийся на нее мир. Однако стоило только на несколько сантиметров подвинуться в сторону Еноха, как дремлющие в них разнополярные магниты оживали с силой, равной молодости и безрассудству, и вновь спрессовывали их тела в единое целое.

Поразительно, минула почти половина дня, и доброе, всевидящее солнце уже нехотя засобиралось на свой неведомый постой, а они еще не произнесли ни слова. Шепоты, вздохи, какие-то полудетские клятвы, отрывистые вскрики, бесконтрольный смех и длительные, как ныряние в океане, поцелуи заменили им человеческую речь. До дрожи не хотелось возвращаться к реальности, восстанавливать способность говорить и четко мыслить.

Тело человека на то и отделено Господом от его духовной основы, чтобы не дать нашим диким порывам угробить его в одночасье. Коленки, локти, ягодицы у обоих были безжалостно стерты, вместе с красными пятнами расползались еще какие-то, причудливо расцвеченные зеленью раздавленной травы и чем-то желтым, лепестки высокогорных цветов походили на причудливую татуировку; на спинах были прочерчены неглубокие, тонкие порезы от вездесущих песчинок; губы набухли, противно ныли и готовы были в любое мгновение потрескаться, а тела постепенно набрякли свинцовой тяжестью, будто по ним хорошенько прошлись бамбуковыми палками.

Маша представила себя со стороны и содрогнулась, неприглядную картину завершали спутанные, полные сора волосы, а ни гребня, чтобы их расчесать, ни платка, чтобы прикрыть, у нее не было. А тут еще Енох, сияющий, как теткин воскресный самовар, напялив на себя штаны и рубаху, как ни в чем не бывало принялся ее расспрашивать о пещере и Эрмитадоре. Слезы обиды и стыда подкатили сами собой. В голову полезли всякие недобрые мысли, неведомая доселе ревность черной кошкой вцепилась в сердце.

«Дура, что ты скажешь матери, она ведь обязательно до всего дознается! Сраму-то, сраму будет! Да даже сейчас, в лагере, любой человек непременно скажет, а не скажет, то уж подумает обязательно: “Это та, что забыла всякий стыд. Хороша же доченька у Званской!” – да и поделом!»

Не обращая внимания на недовольного Еноха, который, верно, по-своему истолковал ее молчание, Маша незнакомой ей походкой пошла к ручью, разделась и, обжигаясь ледяной водой, принялась оттирать тонкими поролоновыми вкладышами, вытащенными из лифчика, противную зелень с колен и локтей. Опустившись в сумасшедше мчащуюся воду, которая так и стремилась утянуть ее в свою стремнину, девушка пыталась остудить без меры разогретую кровь, а главное, вернуть способность трезво мыслить. Слезы катились по мокрому лицу незаметно и очищающе. Она с остервенением терла кожу и полоскала волосы, освобождая их от травинок и мелких соцветий, и наконец, дождавшись момента, когда холоднющая вода стала казаться теплой, резко вынырнула из потока. На берег вышла уже не обиженная и испуганная девчонка, но женщина, которой ведомы тайны жизни и смерти.

– Не обижайся на меня, Ен, уж больно необычный выдался день, – потрепав по шевелюре сидящего к ней спиной Еноха, примирительно произнесла Маша. – У тебя случайно расчески нет?

Расческа у него нашлась. Тщательно расчесав свои соломенные волосы, которые на жарком солнце моментально высохли и даже начали слегка кудрявиться, подивившись своим недавним обидам, девушка буднично чмокнула своего избранника в ухо и присела рядом, слегка покачивая головой и любуясь теплой игрой солнца в своих пышных и густых прядях.

– Я не помню ничего из того, что произошло с нами прошлой ночью в пещере. Когда ты меня туда бросил, привязав к трупу твоей бывшей любовницы...

– Ну что ты! – испуганно вскрикнул Енох, вскакивая с места. – Я тебя и не думал туда бросать! Ты сама, сама, словно безумная, настаивала на этом, а вязал тебя и толкал Сар-мэн! Когда вы исчезли в камне и покрывало обратилось в сталь, я чуть с ума не сошел! Как ты можешь меня упрекать! Я люблю тебя, и с этого дня никуда не отпущу, даже на мгновение!