Турецкие письма - Келемен Микеш

ужасная болезнь эта чума: сегодня ты здоров, завтра можешь умереть, состояние не для того, чтобы веселиться. Не знаю, кто принес к нам эту болезнь, но лучше бы остался он там, откуда пришел. Потому как есть много таких болезней, которые только со временем затрагивают другие страны. Например, считается, что оспу привезли в Европу сарацины. Болезнь эту в Америке тамошние дикари знают лишь с тех пор, как к ним стали ездить европейцы, а случилось это недавно. Ну, а та мерзкая болезнь, милая кузина, которую мы называем французской болезнью и которая, слава нашим здоровым жителям Эрдея, нам неведома, она в других, далеко лежащих краях неизвестна. В Испании же эта болезнь настолько обычна, что какая-нибудь богатая женщина считает пустяковым делом рассказать всем, что эта болезнь есть у нее; это вроде как у нас сказать, что у тебя болит голова. Но зачем нам говорить о болезнях; поговорим лучше о другом. Правда, в том, что я хочу сказать, для меня тоже мало радости, потому как вдовушка наша, Жужи, все-таки собирается уезжать, и когда я вижу, как она складывает в сундуки пожитки, мне словно нож вонзают в сердце. Знаю, вас, милая, это не тревожит, такой уж у вас жестокий характер, но хоть немного пожалейте меня, пускай вы мне и не сочувствуете. Я уговариваю ее остаться, думаю, что, может, сердце подсказывает ей то же, но разум ее я не могу себе подчинить. Потому как глаза ее привыкли видеть полные сундуки, у мужа же ее кошелек был куда толще, чем у меня. Меня она хоть и привечает, но смотрит в будущее. Ежели она опасается за тысячу золотых, ей оставленных, чтобы не израсходовать их слишком быстро, то она знает, что я ничего не могу тут поделать. Она видит, что мое благополучие, вся моя жизнь построены на песке, поэтому просит совета не у сердца, а у разума. Что я могу ей сказать против этого? Ведь известно, что разум дает нам советы лучшие, чем сердце, потому как сердце видит только настоящее, разум же думает о будущем. В нашем нынешнем же состоянии о будущем надо очень много думать, а нам, изгнанникам, больше, чем другим, владеющим добром, которое у них отнимет только смерть. Так что я ничего не могу возразить против планов Жужи; как говорит французская пословица, каждый должен знать, что варится у него в котелке. В моем котелке не варится никакой надежды на возвращение домой, как же я могу желать, чтобы кто-то, кроме своих несчастий, взял на себя еще и мои. До сих пор я еще не опробовал ту пословицу, что, дескать, возьми меня замуж, бедняк, будем бедняками вдвоем. Кому такое нравится, пусть ей следует, я не возражаю, но и другие пусть не возражают, ежели я ей не следую. Милая кузина, позволь мне закончить это письмо, потому как тут стоит такая жара, что я боюсь, как бы солнце не спалило мой шатер. В доме же прохладней, так что вы можете написать мне более длинное письмо. Милая кузина, давайте беречь ваше драгоценное здоровье.

76

Родошто, 17 septembris 1726.

Милая кузина, прости меня, я уже десять лет тебе не писал или не мог писать; то есть прости за то, что не писал, хотя мог бы. Объясни, милая кузина, почему я не писал: сам я не могу этого объяснить. Возможностей было достаточно, занятость не мешала, мешало безделье, когда я только валялся и курил. Но, честно признаться, причина только в том, что я все откладывал и откладывал. А причина того, что откладывал, — лень. Когда откладываешь дело на завтра, это плохо. Завтра приходит, но охоты сделать дело с ним приходить не желает. Сколько вреда в таком откладывании, и сколько остается несделанных дел! Вот и я только говорю себе: напишу завтра, напишу завтра, но все не пишу, а время идет. И чего я этим добился? Того лишь, что пришлось мне за свою лень получить ругательное письмо. Но поскольку я это заслужил, то молчу. Кто осознал свой грех, тот легче переносит и наказание. Одним словом, в минувшем месяце, со всеми его днями и неделями, только лень не позволяла мне написать. Ежели будет мне позволено перед судом вашим искать себе оправдание, я скажу лишь, что тут стояла ужасная жара. Но — достаточно ли такого оправдания? Вот так же один поп, очень толстый, просил короля, чтобы тот не заставлял его вести летом богослужение, потому как он, сильно потея, испортит свое облачение.

Но, милая моя непреклонная судья, на этот, нынешний, месяц у меня есть оправдание получше, то есть, скорее, прохладнее, потому как в начале месяца я думал, что из меня будет холодная закуска; но такие мысли приходили мне всего лишь трижды или четырежды, да и то раз в три дня. Но здесь даже в самый зной все дрожат в ознобе, потому как всех трясет лихорадка. Больше всего мы сочувствуем нашему господину, которого терзает малярия. Со мной он даже простился сегодня. Правда, из-за этого пришлось нам со вчерашнего дня оставить полотняные шатры и переселиться в город. Из многих слуг часто едва находится один, кто в состоянии прислуживать князю. Даже повара рядом с пылающим очагом, готовя еду, дрожат, словно от холода. Но слава Богу, эти приступы неопасны и непродолжительны. Нашего бедного князя мучает уже не столько лихорадка, сколько большая слабость, но мы надеемся, что Бог его исцелит. При всем том он держится более по-христиански, чем мы, и по его поведению видно, что, когда Господь призовет его из этого мира к себе, он уйдет с радостью. Он и завещание уже составил, но пускай Господь хранит его в этом мире как можно дольше. Кузиночка, а знаешь ли ты, чем я-то вылечился? Помогло мне одно эрдейское лекарство. Когда я об этом рассказываю, все смеются, особенно князь. Лекарство это — капустный суп. Ежели он помогает, зачем мне искать дорогие индийские лекарства.

Но теперь я опасаюсь другой простуды, которая будет сильнее первой и которую не вылечишь и бочкой капустного супа, потому как через три или четыре дня Жужи отправляется в Польшу. Увижу я ее когда-нибудь или нет, один Бог знает. Хорошо, что люди от тоски не умирают, иначе меня через четыре дня пришлось бы хоронить. Такого и сама Жужи не хотела бы. Ведь после этого кто будет ей писать? А кому она будет писать