Пионерский гамбит-2 - Саша Фишер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так смешная же история, — я пожал плечами. — Что такого-то?
— Ах что такого, Крамской… — Марина Климовна поднялась. Медленно, как какое-то морское чудище из мультфильма. Сейчас у нее должна была появиться пасть, которая нас всех и сожрет… — Значит, тебе непонятно, что плохого в истории про пьянство?
— Так там же не было про пьянство, Марина Климовна, — влез в разговор Марчуков. — Бутылки кто-то другой оставил же, дед ни при чем!
Плотоядный взгляд переместился с меня на Марчукова, и тот сразу стал как будто меньше ростом.
Повисло недолгое молчание. Было слышно, как жужжит под потолком муха, как на волейбольной площадке кто-то тренируется отбивать мяч, как из радиоприемника в углу тихонько звучит песня. «…вот стою, держу весло. Через миг отчалю. Сердце бедное свело скорбью и печааалью…!
— Кто писал эти ужасные письма? — резко спросила Марина Климовна, снова упираясь в меня взглядом.
— Мы все вместе писали, — ответил я.
— Что значит, вместе? Все вместе ручкой по бумажке водили? — старшая пионервожатая уперла руки в бока.
— Ручкой по бумаге водил, конечно, один человек, — спокойно ответил я. — А придумывали мы все вместе.
— И как это такое вам вообще в голову пришло?! — Марина Климовна выскочила из-за стола, и каблуки ее застучали по деревянному полу Ленинской комнаты. — Нет, ну вы подумайте только, культ творожной запеканки… Ужасный плюшевый медведь… Толкование сновидений… Что еще за толкование сновидений?! Вам что, это сплошные хиханьки? Вы вводите своих товарищей в заблуждение, что эти письма были написаны другими их товарищами. Зачем? Для чего?!
— Идея была в том, чтобы показать, что в нашу газету можно и нужно писать письма, — сказал я. — Мы повесили почтовый ящик, чтобы каждый мог сбросить…
— Пример?! — лицо Марины Климовны покраснело еще больше. — Ты сказал, вы хотели подать пример, Крамской?! Пример чего, скажи мне пожалуйста? Бреда вот этого вот?
— Мы хотели, чтобы было смешно, — я пожал плечами.
— Смешно, значит?! — Марина Климовна остановилась передо мной и снова уперла руки в бока. Нависла, всем своим внушительным телом. — Смешно чтобы было?! По-вашему, редакция стенгазеты — это клоуны, чтобы всех веселить?!
Мы молчали. Марчуков смотрел в пол, на его щеках начал проступать румянец. Мамонов смотрел на портрет Леонида Ильича. Друпи смотрела на меня. А я — на Марину Климовну. Странно как-то. Она вроде не чурается всяких веселых номеров на выступлениях вожатых, такая, вроде со всех сторон дама прогрессивных взглядов. Чего она так взъелась на эти письма Друпи? Ничего антисоветского в них не было, бредовые немножко, но прикольные же. Наступили где-то ей на больную мозоль, видимо…
— Мамонов, — грозный взгляд старшей пионервожатой переместился на Илюху. — Ты можешь мне объяснить, почему когда в лагере творится какое-то безобразие, то ты всегда где-то рядом, а? Ты что, их притягиваешь? Ты же вроде умный парень! Мог бы столько пользы дружине принести, а занимаешься какой-то ерундой!
— Марина Климовна, но почему смешно — это плохо? — чуть ли не со слезами в голосе проговорил Марчуков. — Журнал «Крокодил» все любят. И «Фитиль» еще…
— Ты вашу эту мазню не сравнивай с журналом «Крокодил», Марчуков! — Марина Климовна шагнула к нему и нависла над его рыжей макушкой. Тот втянул голову в плечи.
— Почему еще? — упрямо прошептал он.
— Потому что стенгазета — это не юмористический журнал! — отрезала она и вернулась за стол. Села. Несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Положила руки на нашу стенгазету.
— Значит так, товарищи, — сказала она уже относительно спокойным тоном. — Это никуда не годится, вы поняли? Если вы собираетесь и дальше выпускать стенгазету в таком же ключе, то я вам это запрещаю. Вы все меня слышали? За-пре-ща-ю! Я хотела сначала созвать совет дружины, чтобы все полюбовались на ваши художества… Но потом решила, что никто этого видеть не должен. Так что я сейчас же это вот… ваше творчество уничтожу. Сразу же после нашего разговора.
— А можно мы ее заберем и оставим себе на память? — сказал я. Этот разнос казался мне каким-то абсурдным. Я действительно не понимал, что такого страшного мы написали? Ребятам нравилось, я видел. В «Пионерской правде», которую я бегло почитал, хватало всяких шуток и шутеечек. — Мы обещаем никому ее не показывать.
— Нет, Крамской, нелзя, — сказала она. — Но я дам вам еще один шанс. Сделайте стенгазету заново. Как следует. Но прежде чем вешать, принесите мне. Если все будет нормально, то вы останетесь редколлегией. Если же нет, то я вынуждена буду поставить перед советом дружины вопрос ребром…
Марина Климовна набрала в грудь воздуха, но потом просто выдохнула его. Не сказала, что за такой вопрос она намерена поставить перед советом дружины. Об исключении нас из пионеров? О досрочной высылке из лагеря? Или что еще?
— Вы меня поняли? — старшая пионервожатая подалась вперед, уперев кулаки в стол.
— Поняли, — сказал я. — Переделать стенгазету и показать вам.
— Убирайтесь с глаз моих, — уже почти шепотом сказала она. — Ох, как же с вами тяжело…
Мы вышли на улицу и остановились у питьевого фонтанчика.
— Чего это она так разозлилась? — спросила Друпи. — Там же не было ничего такого особенного…
— Да кто их разберет, — хмыкнул Мамонов. — Ну что, потопали в библиотеку опять?
— А может на речку сбежим? — предложил я. — Не все ли равно, где заседание редколлегии устраивать?
— Заметят, что без спроса за территорию ушли, орать будут, — сказал Марчуков.
— Ну хоть за дело получим, — хохотнул я. —
Мест для купания в лагере было два. Одно — официальный пляж, куда все ходили по расписанию, в сопровождении вожатых и инструктора
