Соленое озеро - Пьер Бенуа

И внезапно в голове отца д’Экзиля властно встал вопрос, о котором он ни разу не подумал со времени выезда из Хооз-Ранчо: что он сделает с разоренной Аннабель Ли, когда они приедут в Сан-Луи?

Детские заботы, святое недоумение, вскрывающее качества этой души! А вам разве не случалось на войне в какую-нибудь лунную ночь забыть под влиянием этого относительного покоя единственную важную заботу — неприятеля, и заняться тысячью мелких забот мирного времени? «Надо перекрыть крышу гумна, а у меня ни копейки, — думает земледелец». «Будут ли приняты в расчет при представлении к повышению эти часы страданий». — думает чиновник. Потом оба внезапно улыбаются, когда вспоминают, что стоит им только высунуть из-за бруствера голову, и они увидят меловую линию неприятельской траншеи. Ах, как можете вы беспокоиться о других вопросах, когда для вас не решен еще главный вопрос! Но эти муравьи имеют перед отцом д’Экзилем то преимущество, что они знают, по крайней мере, где неприятель. А он, он этого не знает. Он едва различает во тьме тень присутствия враждебных сил.

Мул снова задрожал. Вздохнул. Ах! Вот на пороге дыры, служащей дверью, два зеленых шарика. Затем еще два шарика, тоже зеленых; потом еще два, все по двое и на равном расстоянии... Какое-то мягкое трение. Отвратительные шакалы! Это вы меня так смертельно напугали. Но вы просто несчастные, голодные волки! Подождите. Схватите, если хотите, этот кусок черствого хлеба и исчезните, печальные огни, потому что, я чувствую это, Мина не одобряет моего обращения с вами.

Да, в самом деле, ничего не может быть другого; это страх перед будущим прежде всего; затем тяжесть гнусного прошлого, которое беспрерывно будет тяготеть над нею и отравлять счастливые минуты, если они выпадут ей на долю в жизни. Наконец — увы! — ужасные материальные заботы. Аннабель, без сомнения, сама виновна в своем разорении, но теперь не время упрекать ее в этом. Тогда что же? О, урсулинки в Сан-Луи, конечно, для начала дадут ей приют, и с какой радостью. Но, я это хорошо знаю, если подобную помощь оказывают человеку, который никогда не в состоянии будет расплатиться, то это делается всегда с тайной мыслью, что в один прекрасный день... Но Аннабель, это факт, не имела религиозного призвания. Неужели оно развилось у нее под влиянием всех этих пертурбаций? Не думаю... И отец д’Экзиль, вздрагивая, сознался самому себе, что ему невыносима была мысль о накрахмаленном апостольнике на лбу у Аннабель.

Стало холоднее. Неужели уже наступает заря? Значит, рассветет, а я ни минуты не спал. Что это сейчас за шум? Это не Мина, не жалобы ветра, не шакалы. Боже мой, шаги на дороге! Да, это шаги. И люди, и лошади. К счастью, они слышатся в направлении, противоположном Соленому Озеру. Только бы у них не явилось мысли отдохнуть здесь! Присутствие мула в помещении, предназначенном для путешественников, наверное, вызвало бы ссору. Американцы очень высоко ставят понятие о человеческом достоинстве. Со своей стороны, я нахожу, что надо избегать ссор, особенно, когда с тобою женщина, которую всегда легко расстроить... Они приближаются: проходят мимо; прошли.

Какое счастье! Я, может быть, засну. Не шевелись, добрый мой Мина. Но я сам теперь верчусь во все стороны... Поймаю ли я, наконец, тебя, неуловимый сон... Тише! Что там? Опять шум. Тот же шум, что сейчас был, но только как будто усиленный, и теперь он слышится со стороны города. Вот они! И на этот раз они останавливаются. Входят в хижину... вошли!

Боже! Этот отвратительный голубоватый свет. Хижина полна дыма. А! понимаю, они подожгли траву, сухую траву, на которой она спит, она, Аннабель! Но, несчастные, кто же вы такие ? А, узнаю вас, мрачные ангелы-разрушители, Даниты проклятые! Напрасно думал я, что победил вашего подстрекателя. Вы хотите свою добычу, не правда ли? Ну а меня, меня? Вы думаете, что я останусь один после того, как вы похитите у меня это единственное в мире существо! А я, а я!.. Ах, поздно, ее уже нет...

Отец д’Экзиль, сердитый, выпрямился; в хижину волнами проникал туманный голубой утренний воздух. Он был один с мулом, мирно щипавшим сухую траву, служившую ложем для Аннабель.

Одним прыжком иезуит очутился вне хижины. Ледяной предрассветный ветер развеял дым в его мозгу. Безграничный вздох облегчения вырвался из его груди: молодая женщина была тут.

Аннабель сидела на самом краю плоскогорья, шагах в тридцати от него. Она смотрела вдаль. Выступая из-за вершин горной цепи Уосеч, выплывало солнце. Свет его начинал разливаться по всей долине. Занимался восхитительный день.

Отец д’Экзиль тихо подошел к Аннабель Ли. Она не обернулась. Он подошел совсем близко и мог сколько угодно разглядывать ее. Впервые увидел он ее опять при безжалостном дневном свете и вздрогнул. Теперь он разглядел ее волосы, недавно еще столь роскошные и прекрасные, теперь запыленные, уменьшившиеся на три четверти, стянутые сзади на затылке в маленький, жалкий пучок.

Аннабель все не поворачивалась. Пристально смотрела она вниз, в глубь долины. Иезуит благословлял это упрямство, позволявшее ему взять себя в руки, иначе он, наверное, не сдержался и невольно выдал бы свой ужас при виде ее плачевного состояния, что могло бы оскорбить несчастную женщину.

— Чудный денек, — сказал он, наконец.

Она повернула голову и нисколько не удивилась, увидев его, хотя и не слышала, как он подошел. В ясном небе высоко парили два ястреба, их несоразмерно увеличенные тени то появлялись, то исчезали на розовом склоне горы.

— Если погода продержится, наше путешествие до Сан-Луи будет настоящей увеселительной прогулкой...

Он круто остановился, с тяжелым чувством, словно однажды это было уже сказано. Где же, Боже мой? Ах, да! в прекрасной вилле из жернового камня, в утро вступления американских войск накануне дня ее несостоявшегося отъезда.

Аннабель по-прежнему не отвечала.

— На что вы так внимательно смотрите? — встревоженным голосом спросил он.

Не говоря ни слова, она указала на равнину.

В ясном нарождающемся утре виднелось целиком Соленое Озеро. Ощетинившись желтыми парами, озеро пламенело на горизонте.

— Мы два часа были в пути, — неуверенным голосом сказал иезуит. — Никогда не думал, что отсюда можно видеть весь город. Смотрите-ка, вон там место вашей виллы.

Взгляд Аннабель не последовал по тому направлению, по которому старались увлечь его рука отца д’Экзиля. Наступило молчание.

— На что вы смотрите? — спросил он наконец.

В свою очередь она вытянула руку в направлении южной части города.

— На это, — просто сказала она.

— На что?

— На дым.

— На дым?

— Да, на дым из труб.

Действительно, воздух был так таинственно чист, что видно было, как от каждого четырехугольника темной крыши подымался сероватый султан дыма.