Приключения Аввакума Захова - Андрей Гуляшки

На вид ему было лет пятьдесят. Он был лысый, со сморщенным, как старая гармоника, лицом. На нем был синий замусоленный халат, высоко над его остреньким носом, словно приклеенные, на выпуклом лбу виднелись очки с проволочными дужками.

Аввакум мог всего за несколько секунд увидеть и запомнить десятки мелких подробностей внешности и одежды любого случайно встреченного человека. Это была редкая способность, присущая очень немногим людям, наделенным обостренной наблюдательностью и памятью. Зрительная память у таких людей похожа на невидимую, но всевидящую кинокамеру. У Аввакума была еще одна особенность, поистине исключительная. Мимолетным взглядом он улавливал не только подробности и их особенности, но раскрывал по ним черты характера, угадывал действия и намерения людей.

Стоявший перед ним человечек в синем халате испуганно глядел на него и молчал.

— Я инспектор из министерства, — представился Аввакум, приветливо улыбаясь.

Он шагнул вперед и тихо закрыл за собой дверь. В тот же миг любезная улыбка сменилась у него суровым, даже грозным выражением. Он вдруг схватил растерявшегося человечка за отвороты халата и, наклонившись к нему, уставился в его помутневшие от страха глаза.

— Вы зачем подглядывали в замочную скважину? — спросил Аввакум.

Человек раскрыл рот, его узкие плечи затряслись, как будто по нему пропустили электрический ток.

Не выпуская его из рук, Аввакум запер дверь и прислушался: было тихо, словно в доме больше никого не было. Слева от небольшого вестибюля, в котором они стояли, тянулся длинный темный коридор.

— Пустите меня! — взмолился шепотом человечек. — Я должностное лицо!

— Должностные лица не подсматривают в замочные скважины! — зло усмехнулся Аввакум.

— Но я не подсматривал, товарищ инспектор!

— Не хитрите! — Аввакум притянул его к себе. — Как это не подсматривали? А почему у вас халат над правым коленом испачкан мастикой для полов? Почему покраснел правый глаз? Вы дальнозоркий — это видно по очкам, — а зачем сдвинули на лоб очки?

Человечек в халате облизал посиневшие губы и с трудом перевел дух.

— Товарищ инспектор, — сказал он осипшим, нетвердым голосом, — все было точно так, как вы говорите. Я действительно смотрел в замочную скважину, и очень хорошо, что вы вовремя подошли. Вы будете моим свидетелем, и мы вместе разберемся, в чем дело.

— Я всегда прихожу вовремя, — сказал с усмешкой Аввакум.

— Прошу вас, не смейтесь — дело очень серьезное.

Человечек в халате опустил на нос очки, и его морщинистое лицо сразу стало более спокойным.

— Здесь есть еще кто-нибудь? — спросил Аввакум.

Человечек пожал плечами, и в глазах у него снова появился страх.

— Товарищ инспектор, — сказал он, — я кладовщик и служу здесь уже десять лет. Наружную дверь я всегда запираю специальным ключом, а ключ ношу с собой. Сюда никто не может войти, если я не отопру. Вы сами убедились в этом. Сегодня утром точно без пяти восемь пришел товарищ начальник. Он всегда приходит на работу без пяти восемь, а я прихожу, как положено, товарищ инспектор, на пятнадцать минут раньше. За все десять лет я ни разу не опоздал. Впустив товарища начальника, я запер дверь, прибрал ключ и пошел в свою конторку. Как вы увидите, в этом коридоре только две служебные комнаты. Остальные четыре помещения заняты медикаментами, и я всегда держу их запертыми. Моя конторка находится за первой дверью налево, а кабинет товарища начальника — через две комнаты по той же стороне. При этом прошу вас заметить, что дверь моей конторки наполовину застеклена, так что по коридору даже муха не может пролететь незаметно от меня. С без пяти минут восемь до момента, когда вы позвонили, и я открыл вам, никто из посторонних не входил сюда. Могу поклясться вам своими сыновьями, которые служат в самых опасных местах — старший у меня сержант авиации, а младший проходит военную службу на южной границе. Никто не входил сюда товарищ инспектор! А товарищ начальник только два раза вызывал меня: первый раз — занять у меня сигарету, потому что свои у неё кончились, а во второй — просил придумать ему комбинацию цифр для «спортлото». Когда он позвал меня во второй раз. было точно без четверти десять. Я запомнил это потому, что в десять часов я регулярно выпиваю бутылку михалковской минеральной воды. До той поры все шло нормально, товарищ инспектор. Но минут за пятнадцать до вашего прихода я пошел к товарищу начальнику, чтобы подписать последнюю накладную. Постучал, нажал на ручку и… если бы гром грянул с ясною неба, я бы так не удивился! Дверь оказалась запертой, а ключ — в замке…Я три года работаю у товарища Венцеслава Рашкова. и он ни разу не запирался изнутри! Я еще раз нажал на ручку и поаучал. Подождал и опять постучал — на этот раз погромче. Никакого ответа, товарищ инспектор! Меня даже в пот бросило. Я начал стучать, ломиться в дверь, кричать: «Товарищ начальник! Товарищ начальник!» А в кабинете тишина. Жуткая тишина. И тогда, как вы сказали, я стал на колено, чтобы заглянуть в замочную скважину. Но мешал ключ!

Аввакум не стал слушать дальше. Он побежал по коридору и остановился перед четвертой дверью слева. Ловко и проворно с помощью специального ножа он вытолкнул ключ и вставил универсальную отмычку. Замок щелкнул, и Аввакум нажал на ручку двери.

7

Перед глазами Аввакума открылась левая половина кабинета. На потертом ковре фабричной работы сверкало небольшое солнечное пятно; в ярком пучке лучей, струившихся через открытое окно, плясали микроскопические серебряные пылинки. За окном виднелся двор, заросший бурьяном и высокой, пожелтевшей от засухи травой, среди которой пестрели ромашки.

Все вокруг казалось, было погружено в тяжелую, безмолвную дремоту полуденного зноя.

Немного вправо от солнечного блика на ковре виднелись ноги Венцеслава, обутые в резные сандалии с белыми подметками из каучука. Носки сандалий раскинулись в разные стороны, как у разморенного сном усталого человека. Аввакум вошел в кабинет, а какой-то автомат в его сознании отметил: «Обувная фабрика имени Девятого сентября, размер сорок третий».

Распростертое тело Венцеслава Рашкова, казалось, заняло почти весь пол. Он лежал, спокойно раскинув в стороны руки, будто наконец нашел самую удобную для отдыха позу. Но запрокинутая назад голова и задранный вверх, к выбеленному потолку подбородок выглядели неестественно.

Аввакум опустился на колени и вгляделся в лицо. Казалось, оно было облито желтовато-синей краской. Желтоватый оттенок на лбу переходил в синеватый на скулах и шее. Остекленевшие глаза были широко раскрыты, а губы так плотно сжаты, что совершенно слепились и слились.

Не теряя времени, Аввакум расстегнул на лежащем серую трикотажную рубашку и приложил ухо к груди. Кожа была холодной и сухой, сердце не подавало признаков жизни Аввакум вынул карманное зеркальце и приложил его к ноздрям Венцеслава. На блестящей поверхности не появилось ни пятнышка. Аввакум обратил внимание на височные вены — они были не голубоватые, а ярко-багровые.

Смерть сделала свое дело.

Аввакум пожал плечами. Он не отличался чрезмерной чувствительностью, но почему-то подумал: «Опоздал я, так и не успел сказать бедняге доброго слова». Нахмурившись, он принялся обследовать труп. Ему не удалось обнаружить никаких следов насилия — ни царапин, ни синяков.

И в карманах мертвеца не оказалось ничего примечательного: обеденные талоны ведомственной столовой, четыре билета «спортлото», заполненные фиолетовыми чернилами, и горсть семечек. В потертом бумажнике, кроме паспорта и двух фотографий молодых женщин, лежала крупная сумма денег. Аввакум насчитал восемьдесят банкнот по сто левов.

Осмотр трупа и одежды занял не более десяти минут. Все это время кладовщик молча стоял у двери, понурый и убитый, как приговоренный к смерти. Аввакум приказал ему не двигаться с места, а сам занялся осмотром кабинета.

Это была квадратная комната, примерно четыре на четыре метра. В юго-восточном углу рядом с подоконником стоял письменный стол, и, кроме простой сосновой этажерки у стены позади стола, другой мебели в комнате не было.

Первым делом Аввакум осмотрел бумаги, лежавшие на столе. Рядом с газетами «Работническо дело» и «Народен спорт» лежала папка с документами — копиями фактур и накладных. Чья-то рука нарисовала фиолетовыми чернилами на листке промокашки женскую головку с челкой на лбу. Аввакум вынул из кармана складную лупу, с которой никогда не расставался, и внимательно исследовал рисунок. В местах прикосновения пера волокна бумаги были придавлены и сдвинуты. Следовательно, рисунок был сделан часа полтора-два назад. Аввакум поднял правую руку покойника — на указательном пальце виднелись следы фиолетовых чернил. Было очевидно, что к десяти часам утра Венцеслав был еще жив и здоров.