Темный принц - Кристин Фихан

— Михаил никогда бы не заставил тебя полюбить его. Я уверен, что он не смог бы сделать такую вещь.

Она отпила чаю, это успокаивало.

— Я знаю. Но почему теперь я не могу находиться вдали от него? Мне нравится одиночество, я ценю свою личную жизнь, но все же без его прикосновений теряю самообладание. Вы представляете, как это унизительно для такого человека, как я?

Отец Хаммер поставил свою чашку на блюдце и посмотрел на нее встревоженно.

— Вы не должны так мучиться, Рейвен. Я понял, что имел в виду Михаил. Он говорил мне, что когда мужчина их расы встречает свою истинную Спутницу жизни, он может сказать ей ритуальные слова и связать их воедино, как это и должно быть. Но если женщина не является его Спутницей жизни, ничего не выйдет, а если является, то один не сможет существовать без другого.

Рейвен схватилась за горло.

— Какие слова? Он говорил вам точные слова?

Отец Хаммер с сожалением покачал головой.

— Только то, что, однажды сказав их той самой женщине, он привяжет ее к себе и она не сможет исчезнуть. Эти слова наподобие нашей венчальной клятвы. У карпатцев другие ценности, другое понимание правильного и неправильного. У них нет развода, даже слова такого нет в их словаре. Два человека — это половинки одного целого.

— Что, если один из них будет несчастлив?

Рейвен переплела пальцы. Она помнила, что Михаил говорил что-то необычное. Воспоминания были смутными, словно это был сон.

— Карпатский мужчина сделает все, чтобы его Спутница жизни была счастлива. Я не знаю и не понимаю, как это происходит, но Михаил говорил мне, что связь настолько сильна, что мужчине не остается ничего иного, кроме как заботиться о счастье своей женщины.

Рейвен прикоснулась к шее, задержав ладонь на пульсе.

— Что бы он ни сделал, это правда, отец, потому что я не из тех женщин, что бросаются с балкона лишь потому, что на какие-то пару часов оказались вдали от мужчины.

— Думаю, мы оба должны надеяться, что Михаил испытывает то же самое, — улыбнулся отец Хаммер.

Сердце Рейвен неистово забилось, она вскинулась, представив, как он сейчас страдает. Но постаралась улыбнуться в ответ.

— Почему-то я уверена в этом.

Священник изучал ее, убитую горем, поверх чашки.

— Я думаю, Михаилу очень повезло, что он вас нашел. Вы тоже сильная, как он сам.

— Ну, тогда многое изменилось...

Рейвен протерла глаза костяшками пальцев.

— Потому что я чувствую себя абсолютно разбитой. И я не слишком счастлива с Михаилом.

— Мне кажется, вы и не должны быть слишком счастливы, хотя вашим первым желанием было защитить его. Вас испугала мысль, что Михаил может испытать ту же боль, что и вы.

— Мне вообще не нравится, когда кто-то испытывает боль. В Михаиле есть какая-то тоска, словно он уже давно несет на своих плечах всю тяжесть мира. Иногда я смотрю на его лицо и вижу такое уныние — но оно запечатлено не в глазах, а во всех его чертах. — Рейвен вздохнула. — Может быть, мне это только кажется и в этом нет никакого смысла, но он нуждается в ком-то, кто сотрет тени с его лица.

— Это интересная мысль, дитя, и я должен сказать, что понимаю, о чем вы говорите. Я вижу в нем то же самое. Стереть тени, — повторил он, обдумывая ее слова. — Совершенно точно.

Рейвен кивнула.

— Похоже, он видел слишком много жестокости, слишком много ужасных вещей, и это затягивает его все глубже в темноту. Когда я приближаюсь к нему, я чувствую это. Он словно страж, который стоит на воротах перед чем-то дьявольским, злобным и не дает монстрам войти, чтобы мы могли прожить жизнь и так никогда и не узнать, что нам угрожало.

У отца Хаммера перехватило дыхание.

— Вы видите его таким? Стражем на воротах?

Рейвен кивнула.

— Эта картина так и стоит у меня перед глазами. Я знаю, это может показаться вам несколько мелодраматичным...

— Жаль, что я не могу повторить ему эти слова, — тихо сказал священник. — Он много раз приходил сюда, надеясь обрести успокоение, и все же я никогда не знал, что ему сказать. Я молил Бога, чтобы Он помог ему найти ответ, Рейвен, и, возможно, Господь послал ему вас.

Она дрожала, каждую минуту преодолевая мучительное желание дотронуться до Михаила, с мыслью, что он, возможно, уже покинул землю. Рейвен сделала глубокий вдох, благодарная священнику, что он не оставил ее в эту ночь.

— Я не думаю, что являюсь ответом Господа на какой-то вопрос, отец. Сейчас мне хочется свернуться клубочком и зарыдать.

— Вы можете себе это позволить, Рейвен, потому что знаете, что он жив.

Рейвен пила чай. Он был горячий и вкусный. Он согревал ее, но не мог заполнить ужасающую пустоту, холодную как лед, что поглощала ее душу. Эта черная дыра все разрасталась.

Она попробовала сконцентрироваться на чем-то другом, получить удовольствие от разговора с человеком, который знал и уважал Михаила, даже был к нему привязан. Рейвен сделала еще один глоток, взывая к здравому смыслу.

— Михаил — незаурядный человек, — сказал отец Хаммер, надеясь отвлечь ее. — Он один из самых великодушных людей, которых я встречал. Он чувствует, что правильно, а что нет. У него железная воля.

— Я понимаю, — подтвердила Рейвен.

— Не сомневаюсь в этом. Михаил такой человек, которого не многие захотят иметь среди своих врагов. Но при этом он верный и заботливый. Я видел, как он построил эту деревню едва ли не собственными руками после одной катастрофы. Для него важен каждый человек. Михаил очень великодушен.

Она подтянула колени и начала раскачиваться взад и вперед. Дышать было так трудно: каждый вдох — настоящее мучение.

Михаил! Где ты?

Крик вырвался из ее сердца. Она нуждалась в нем, ей хотелось, чтобы он хотя бы раз ответил ей, прикоснулся к ней. Хотя бы раз.

И вновь черная пустота разверзлась перед ней. В отчаянии она с силой прикусила нижнюю губу, приглашая боль, сосредотачиваясь на ней. Она сильная! У нее есть голова на плечах. Что бы ни поглощало ее, ни убеждало, что она не сможет жить без Михаила, это не в силах ее уничтожить. Это неправда.

Вдруг отец Хаммер поднялся на ноги и подал ей руку:

— Хватит, Рейвен. Давайте выйдем и пройдемся по саду. Как только вы возьмете горсть земли, вдохнете свежий воздух, вы почувствуете себя намного лучше.

Если это не поможет, ему останется только преклонить колени и молиться.

Рейвен умудрилась рассмеяться сквозь слезы.

— Когда вы до меня дотрагиваетесь, отец, я знаю, о чем вы думаете. Разве может быть так, чтобы священник не очень любил вставать на колени?

Он отпустил ее, словно обжегшись, и рассмеялся сам.

— В мои годы, дитя, и с моим артритом мне больше хочется ругаться, чем молиться, когда я встаю на колени. Вы раскрыли один из моих величайших секретов!