Краснокожие - Джеймс Купер

— Ничего мне от тебя не нужно, и знать тебя я не хочу, Ньюкем! — решительным вызывающим тоном сказал Бриггам. — О тебе даже говорить не стоит, о тебе слава идет по всей стране.

— Кто смеет говорить о моей славе?! — крикнул Сенека. — Я бы желал знать того человека, который может сказать что-либо о моей репутации!

Такого рода вызов был нестерпим и окончательно вывел из себя Джошуа. Он подскочил к Сенеке и с яростью крикнул ему в лицо:

— Наглец! Ты выдаешь себя за друга и защитника бедных, а всякий, кто только нуждается у нас в деньгах, отлично знает, что ты — подлый ростовщик!!

Едва успел он произнести эти слова, как увесистый кулак Сенеки хватил Бриггама по носу с такою силою, что кровь хлынула у бедняги ручьем.

Дядя счел нужным вмешаться в это дело и сделал строгий выговор Сенеке за подобное поведение.

— Как он смел назвать меня подлым ростовщиком? Как он смел? Я ни от кого этого не потерплю!

— Но все же вы вели себя вовсе не как джентльмен и не как порядочный человек; я краснею за вас, мистер Ньюкем; право же, мне стыдно и совестно за вас, — возразил дядя и, отвернувшись от Сенеки, обратился к Тысячеязычному, объявив ему, что готов провожать дальше благородных вождей.

— Что же касается этих двух инджиенсов, — добавил он, — то их пленение, конечно, не может нам доставить большой славы, и раз мы знаем теперь, кто они такие, то любой шериф или констебль (то есть полицейский чин или урядник) может их задержать во всякое время. Итак, не стоит стеснять себя присутствием этих двух личностей.

Вожди, которым передали эти слова, согласились с дядей, и наш маленький отряд тронулся далее, к выходу из леса, предоставив Сенеке и Джошуа оставаться в лесу и пользоваться, как угодно, своею временною свободой.

Впоследствии мы узнали, что тотчас после того как мы их оставили, Бриггам накинулся на поверенного и стал осыпать его ударами до тех пор, покуда тот не сознался не только в том, что он ростовщик, но и в том, что он подлый ростовщик.

Дав некоторые наставления Тысячеязычному относительно того пути, каким им надо будет следовать, чтобы прийти в усадьбу Равенснест, мы снова сели с дядей в свою тележку и поехали домой, условившись ожидать у себя краснокожих вождей. Проезжая мимо церкви, мы заехали осведомиться там о мистере Уоррене и его дочери и узнали, что они уехали в Равенснест, где должны были обедать. Полчаса спустя мы уже остановились у подъезда нашего дома; несмотря на наши костюмы, нас тотчас же узнали, и вскоре по всему дому раздавались радостные возгласы: «Мистер Хегс вернулся! »

Ни для бабушки, ни для сестры моей, ни для Мэри Уоррен это отнюдь уже не было сюрпризом; тем не менее их радостные крики созвали всех к крыльцу. При этом я не мог не заметить разницы приема, сделанного мне четырьмя барышнями при моем приезде. Марта кинулась в мои объятия, обхватила мою шею руками и поцеловала меня семь или восемь раз кряду, затем явилась и мисс Кольдбрук рука об руку с Анною Марстон. Обе ужасно удивленные неожиданностью моего появления, обе очень красивые, очень нарядные и изящные в своих светлых летних туалетах, они, видимо, были очень рады, хотя при этом нельзя было не заметить, что их стеснял, конфузил и неприятно поражал мой костюм. Позади них стояла Мэри Уоррен, слегка зардевшаяся и робко улыбающаяся своею милой, едва приметной улыбкой; очевидно, она была не менее довольна моим приездом, чем мои прежние давнишние знакомые.

Бабушка и Пэтти предложили нам подняться в наши комнаты для того, чтобы переодеться. Дядины и мои комнаты были рядом, в южном флигеле дома. Окна моей комнаты выходили на долину, оканчивающуюся глубокой, поросшей лесом балкою, на краю которой стоял вигвам индейца, и в данную минуту мне были видны фигуры двух старцев, гревшихся по своей привычке в послеобеденное время на солнышке в своем саду. Между тем в двери моей комнаты кто-то постучался, и на пороге появился Джон.

— А, Джон, старый приятель, — шутливо приветствовал я его, — спасибо за ласковое обращение со странствующим музыкантом и разносчиком в тот раз.

— Ах, помилуйте, мистер Хегс! — сконфуженно пробормотал Джон.

— Как видно, — продолжал я, поглядывая в окно, покуда Джон хлопотал около моего туалета, — как видно, наши старики, Джеп и Суз, находятся в добром здоровье?

— Так точно, это удивительнейшие люди; негр, тот только день ото дня дурнеет и дурнеет, становится все безобразнее и безобразнее, тогда как старый Сускезус делается все красивее и величественнее с каждым днем.

— А как они между собою ладят? — спросил я.

— Да как вам сказать, они ведь ссорятся довольно часто, или, вернее, негр часто брюзжит и лезет в ссору, но индеец считает себя настолько выше его, что не обращает внимания на его слова.

— Надеюсь, что они ни в чем не нуждались в мое отсутствие? — осведомился я.

— Ах, нет, об этом вам нечего беспокоиться, покуда жива ваша бабушка.

— Бывают ли здесь по-прежнему наши старцы? До моего отъезда они ведь ежедневно приходили сюда.

— Нет, уж теперь они оставили эту привычку: годы берут свое. В хорошую погоду негр раз или два в неделю постоянно бывает здесь; тогда он входит прямо в кухню или людскую, садится и просиживает иногда целые полдня, рассказывая разные смешные и забавные вещи.

— В каком же роде его рассказы, и почему они вам кажутся забавными?

— Да как же! Он уверяет, что все в этой стране мельчает и приходит в упадок: по его мнению, и индюки не так жирны, как прежде, и куры чахлы, и овцы худы, и многое тому подобное.

— Ну, а Сускезус?

— Сускезус бывает теперь редко, и в кухню он не заходит никогда; за все эти двадцать пять лет моей службы я ни разу не видел его ни в кухне, ни в людской. Он знает, что господа и люди знатные приходят с парадного подъезда, а потому и считает себя вправе поступать так же, как они, и даже старая барыня, ваша бабушка, когда желает угостить старого Сускезуса, то каждый раз приказывает накрывать для него стол в одной из верхних комнат или на террасе, никак не иначе.

Туалет был окончен, и я, отпустив Джона, прошел в комнаты дяди, где застал его уже совсем одетым и готовым идти в маленькую гостиную, где нас ожидали все наши дамы. Наше появление было встречено всеобщим возгласом одобрения.

Прежде чем идти к столу, я послал одного из моих слуг на бельведер нашего дома взглянуть, не видать ли моих краснокожих друзей. Человек, посланный мною, вернулся с ответом, что они приближаются к усадьбе и, вероятно, через полчаса уже будут здесь. С помощью подзорной трубы мой человек мог видеть, что индейцы сделали привал, занялись приведением в порядок своего наряда и разрисовывали себе лица для большей торжественности предстоящего свидания с белыми вождями. Получив эти сведения, мы поторопились скорее сесть за стол, в надежде, что успеем отобедать до их прихода и будем готовы тотчас же принять их. Обед наш был крайне оживлен и весел. Все наши беспокойства, тревоги и горести были забыты на этот раз, и мы всецело занялись лишь собою и своими чувствами в данный момент. Все мы были по-своему рады тому, что, наконец, собрались здесь все вместе.