Черная Ганьча - Вениамин Рудов

"...аж переночевать негде", - под всеобщий смех кто-то закончил.

В то воскресенье дом подняли под крышу. Полтора десятка ребят из лесничества отправились с набором плотничьих инструментов, прихватили гвоздей, крючьев. Вишнев ходил именинником и только покрикивал:

"Веселей ходи, ребяты! Эх, матери его конфетку, вот это помочь! Фронт работ".

Сейчас вдвоем с Колосковым сидели на бревнах, курили. У Вишнева ломило суставы, он, кряхтя, потирал их, поглядывал в хмурое небо и кутался в черную форменную шинель, прожженную в нескольких местах и пестрящую изжелта-пегими дырами.

- Кость ломит, ох-хо-хо... Не ко времени... Надень куртку-то, вишь, как оно закрутило.

Октябрьский листовей разгулялся: вихрило палый лист, иглицу. Над крышей лесничества ржаво скрипел жестяной флюгер.

Колосков сидел в одной гимнастерке. Сибиряк, он на такой холод не реагировал. Задумался, ломал голову над сложным для себя вопросом оставаться на сверхсрочную или вместе со всеми демобилизоваться. Капитан дал срок подумать до своего возвращения. В душе решил - оставаться. Не потому, что легкий хлеб искал. Он лучше других знал, почем фунт пограничного хлеба. И старшинская должность - не мед. Другое заботило: дома, в Красноярском крае, ждали мать с отцом. Батя, слов нет, еще крепок, в помощи не нуждается. Однако дело к старости идет. И еще загвоздка - Катя. Тоже ждет. Захочет ли сюда из Сибири?

Кате Колосков отправил обстоятельное письмо: мол, места хорошие, климат мягкий, поласковей сибирского, леса кругом, речка есть и озеро красивое, квартира при заставе - жить можно. А ежели не поленится каждый день километры мерить, то на элеваторе в станционном поселке должность лаборанта свободна.

И еще забота Колоскову: стройка подвигалась туго - не хватало шиферу, гвоздей, трех оконных рам и одной двери. Лейтенант мотался, что-то доставал, да много ли он может - новый человек! Главная надежда на Лиходеева. Поехал, и нет его. А ведь раньше всех вышел с заставы, прихватив на подмогу Шерстнева. Шерстнев - тоже не промах.

- По домам вскорости? - спрашивает Вишнев - ему надоело сидеть в молчании. Не дождавшись ответа, сам отвечает: - К Новому году аккурат поспеешь.

- Будет видно, - лишь бы что-то ответить, говорит Колосков.

- Резина, - подхватывает Вишнев. - Сам служил действительную, знаю, как тянутся последние дни: каждый - что твоя неделя, конца не видать.

Колосков не ответил, и тогда Вишнев, трудно поднявшись с бревна, проворчал что-то о лежачем камне, под который вода не течет. Волоча ноги в старых кирзовых сапогах, пошел внутрь дома и застучал молотком, как дятел, раз по разу. Колосков проводил Христофорыча взглядом. Тот недолго там пробыл, вернулся, стал собирать и складывать свои инструменты в фанерный ящик - каждый в свое гнездо.

- Для порядка, - пояснил он.

Колосков с беспокойством смотрел на дорогу, откуда ждал Лиходеева и Шерстнева. На голых липах чернели вороньи гнезда. Дорога была пустынна. Колосков набросил на плечи куртку, подумал, надел, как положено, подпоясался.

- Пойду навстречу.

- Не маленькие, сами найдут. Значится, вышла задержка. Лиходеев аккуратный парень, не должон подвести.

- День на исходе. Пойду.

- Как хочешь.

Колосков вышел на дорогу. Липы кряхтели под ветром, как больные старухи, отпугивая ворон, стучали голыми ветвями. Вороны с криком взлетали, из гнезд осыпались на землю сухие ветки, помет. Шагая по разбитой лесовозами пыльной дороге, Колосков вглядывался в едва видные отсюда очертания элеватора - самой высокой точки над станционным поселком. Собственно говоря, он очертаний не видел - угадывал. Засмотревшись, сошел на обочину, пока не уткнулся в скрытый за бурьяном муравейник. Поверху была одна пожелтевшая иглица, по ней текла редкая струйка рыжих муравьев. Они еле ползли.

- Доходяги, - сказал Колосков и щелчком сбил с рукава куртки тощего муравья.

У муравейника дорога раздваивалась, образуя угол, - отсюда можно пойти на Гнилую тропу, к заставе. Колосков подумал о старшине, и ему стало совестно: замотался старик один. А тут еще стройка эта: приходится врать, изворачиваться, чтобы хоть что-нибудь успеть до возвращения капитана. И лейтенанта втянули в стройку. Правда, для самого же Холода... А что с того? Перед Холодом Колоскову вдвойне неудобно - знает старик, кто поселится в его квартире.

Незаметно прошел километра два с лишним. От поселка полз, переваливаясь на ухабах, пустой лесовоз, висела пыль, и ветер относил ее влево, на лесосеку. Колосков с надеждой подумал, что, возможно, на этой машине подъедут Лиходеев с Шерстневым, но машина, обдав его гарью выхлопных газов, прошла мимо - в кабине сидел один шофер.

Хотел возвращаться, чтобы отпустить домой Христофорыча, да и наступило время Альфу кормить, и тут от поселка снова вздуло пыль, показалась легковая машина. Коричневая "Волга", провожаемая тучей пыли, прыгала с ухаба на ухаб.

"Начальник отряда!" - испуганно подумал Колосков. Прятаться было некуда. Подполковник, конечно, заметит старшего сержанта и спросит, что он здесь делает.

А что сказать?

Пока раздумывал, что ответить подполковнику Голову, машина притормозила, пыль пронеслась.

Став "смирно", Колосков вскинул руку к фуражке.

Хлопнула дверца "Волги", с хохотом выскочил Шерстнев:

- Вольно! Сам был рядовым. - Козырнул: - Карета подана, товарищ старший сержант. - Сделал широкий приглашающий жест: - Садитесь. Подполковник Голов прислал за вами персональный транспорт. - Под усиками дрожала губа, хитро смотрел прищуренный глаз. - Живем не тужим. А денежки - вот они.

- Вас с Лиходеевым за смертью посылать.

Шофер просигналил, и Шерстнев заторопил:

- Подполковник ждет, едем. Велел всех забрать на заставу.

Обратно ехали в переполненной машине. По дороге Шерстнев стал рассказывать:

- Подполковник нас наколол в поселке, в хозмаге. Я маленько нашумел на продавца. "За деньги, - говорю, - жалко вам, что ли?" Продавец ни в какую, таким товаром, мол, хозмаг не торгует. Ну, заливает, вижу. Расшумелся я, как холодный самовар. А тут - подполковник. Прижал к ногтю: "Что покупаете?" Лиходеев посыпался: "Шифер, товарищ подполковник". А там пошло, слово за слово, припер он нас, мы и признались: старшине дом строим. "Холод знает? спрашивает. - Отвечайте вы, Лиходеев". Мне стало быть, не верит. "Никак нет, товарищ подполковник, сюрприз решили преподнести Кондрату Степановичу к ноябрьским праздникам, да вот нехватка". Начальник отряда молчал, молчал, смотрел на одного, на другого. Ну, думаю, сейчас врежет. "К празднику?.. Нет, ребята, к празднику не успеем, - говорит и протирает очки. - Времени мало. И нарушителя серьезного ждем. Невозможно в такие сжатые сроки". "Сделаем, - докладывает Лиходеев. - Мы капитану Сурову обещали. Дали слово. Как же теперь, товарищ подполковник?" "Сундуки вы, парни, вместе со своим капитаном! На такое дело... - Опять стал очки протирать. - На такое дело... Тоже мне конспираторы! Ладно, кончайте самодеятельность, довершат строители. Сейчас некогда, а на той неделе сам приеду взглянуть, чего вы там соорудили".

- Так и сказал? - переспросил Колосков.

- Еще и похвалил.

- Иди ты! - с несвойственной ему горячностью воскликнул Колосков.

- Честно. - Шерстнев на ухо Колоскову прошептал: - Капитана из отпуска отзывают. Телеграмму послали.

29

Суров никогда не думал, что расставание окажется таким тяжким испытанием для него. Он, причислявший себя к категории в общем-то не слабых духом людей, правда, без претензии на некую исключительность, внезапно почувствовал, что не так просто отгородиться от прошлого, от всего, что было в их жизни. И с болью подумал: "Неужели Вера и Мишка останутся в прошлом?" Такое в голове не укладывалось, показалось до нелепости диким, хотя не раз и не два приходило на ум в довольно отчетливой форме: считая себя мужем и женой, врозь жить нельзя; возвращаться на границу Вера наотрез отказалась. Оставался единственный выход, бескомпромиссный, и никуда от него не уйти.

С такими невеселыми думами Суров рано утром вышел из дома, ничего не зная о телеграмме, вышел без определенной цели и часа два бродил по многолюдным центральным улицам, не замечая толчеи, не обращая внимания на бурлившую вокруг жизнь южного города с его многоязычьем и разноцветьем одежд - ему не было дела до города и городу - до него. Лишь мельком подумалось, что сюда его нисколько не тянет.

Казалось бы, пустячная мысль, но она словно подвела черту под трудными размышлениями, разом прояснив ситуацию и ускорив решение - пора восвояси.

Да, загостился, самому себе мысленно сказал Суров и с видом чрезвычайно занятого человека устремился вперед, перебежал улицу в неположенном месте, едва не угодив под троллейбус, и скорым шагом направился в агенство "Аэрофлота" за билетом в обратный путь.

На ближайшие два дня все места распродали.

На вокзале пришлось долго стоять в длинной очереди, и когда Суров наконец приобрел билет, наступил полдень; солнце грело, как летом, на газонах ярко рдели цветы, сияло небо, и стало еще многолюдней на улицах, но ничего этого Суров не замечал, торопясь домой к возвращению сына из школы. С вокзала до центра доехал троллейбусом, пересел на трамвай, как всегда переполненный, проехал три остановки и выскочил из него распаренный и уставший, как после трудной работы, дальше пошел пешком.