Пятый ангел вострубил - Воробьевский Юрий Юрьевич

Потом мне было не до того. Начиналась светская жизнь! Начиналось наше победоносное и головокружительное шествие по салонам и приемам.

Еще в Москве мудрый, всезнающий и всепонимающий, во все мелочи и подробности нашего быта вникающий, Гардер предупредил меня тактично о том, что теперь, когда ты официально провозглашен Досточтимым Мастером регулярной ложи «Гармония», мне понадобится настоящее вечернее платье. Как же он был умен, добр и деликатен, этот удивительный Михаил Васильевич! Раньше, весной еще, вычислив наши продовольственные трудности, он с какой-то оказией переслал нам к Пасхе огромный сверток потрясающей французской «жамбон» – ветчины… А ведь ситуация в Москве была такая, что если бы не этот неожиданный подарок, действительно, абсолютно нечем было бы и разговеться…

Сказав про платье, Гардер мгновенно почувствовал мое смущение. Еще бы! Это вечное несоответствие между парижскими и московскими представлениями о том, что хорошо, а что плохо – в моде, одежде, вкусе! Не дав мне растеряться и застесняться окончательно, милый старикан тут же превратил наш разговор в абстрактно-теоретическую, научно-популярную лекцию о светских раутах, балах и туалетах, о международно-дипломатических протокольных правилах хорошего тона, о модах, драгоценностях, аксессуарах! Он углубился в историю вопроса. Широко оперировал веками, странами и континентами, августейшими особами и голливудскими звездами…

Из этой пятиминутной пробежки по всем энциклопедиям мира я поняла и усвоила так много, что больше никогда уже не комплексовала ни в каком обществе, ни на каком, даже самом заоблачном уровне. Все сводится к нехитрым и вполне логичным правилам. Форма одежды мужчины определяется точными протокольными фразами приглашения. А от этого уже совсем просто вычисляются все подробности наряда дамы. Например, смокинг мужчины строго регламентирует длину дамского туалета – не короче, чем до щиколотки, а фрак на мужчине предписывает даме обнажать шею и плечи, сверкать бриллиантами.

Протокол светского поведения дамы – еще проще и вполне согласуется с нашим родным «домостроем»: не удаляйся от мужа больше, чем на локоть, причем старайся чуть приотставать, улыбайся всем, а словами одаривай только тех, с кем говорит муж и только тогда, когда муж тебя об этом попросит кивком головы или взглядом. Произведешь впечатление светской львицы, неприступной красавицы и королевы! И дальше – в том же духе – про церемониал знакомства и приветствия, про застольный протокол, про танцы и прощания, про салфетки-сумочки-перчатки и все прочее… Кстати, приветствовать первыми обязаны нас. Как представители великой державы, мы должны величественно стоять и ждать. Мы можем первыми подойти только к американцам, наставлял Гардер.

Смокинг, бабочка и соответствующая сорочка с запонками – постоянная рабочая одежда, «спецовка» вольного каменщика. Так что все выходы в свет его спутницы предполагают исключительно длинные вечерние платья. Тебе свой смокинг подарил еще на Каннском кинофестивале непрерывно толстеющий Жан. V меня не было вечерних длинных платьев, зато были подружки-режиссеры, получавшие государственные премии и звания в Кремле, присутствовавшие на соответствующих торжественных приемах и обедах. Кроме того, в моем распоряжении были костюмерные склады «Мосфильма», театров, «Останкино», телефонные номера лучших художников по костюмам и модельеров Москвы.

…Изумительно неброское черное платье от Славы Зайцева струилось мягкими крепово-тяжелыми складками «солнцеклеш», а тончайшая ручная вышивка лифа, напоминавшая то ли парсуны, то ли плащаницы, то ли скань делала его неподражаемо русским и безупречно элегантным одновременно…

О том, какое впечатление произвожу я этим своим платьем, сначала мне красноречиво поведало лицо Жана. А уж он-то тоже не дурачок во всем, что касается проблемы «выглядеть»! Потом Михаил Васильевич, неожиданно расторопно сбежавший на тротуар перед «Интер Континенталем», улыбнулся одобрительно и как-то так кивнул, мол – «знай наших!». На следующий день мне позвонила его недосягаемая Элизабет и подробно расспрашивала о платье…

Мы с тобой, на самом деле, были, наверное, – очень хороши! Первые русские на Всемирном празднике высших градусов, мы выделялись еще и тем, что были, кажется, не меньше, чем лет на двадцать моложе всех присутствовавших. В мировом масонстве (не считая Америки, где все продается-покупается) самые высокие градусы посвящения стоят многих, многих лет. Кроме того, и это относится даже к Америке, масонство – игрушка, требующая больших денег и многих часов свободного времени. Молодым, занятым делами, карьерой, деньгами, семьей и любовью людям – сидеть на собраниях – некогда, дорого и, наверное, скучно. Это удовольствие для богатых, все в жизни повидавших стариков…

Ты был уже тогда «богатым стариком». Времени свободного – сколько угодно, а все то, что эти трясущиеся полужидкие мухоморы получали за огромные деньги, тебе обеспечил Гардер «на халяву»…

Мы упивались своим успехом. Сверкали бриллианты трухлявых леди, хрусталь и позолота аристократических залов… все подползали к нам, все хотели с нами сфотографироваться! Слепящая белизна салфеток и горячих фарфоровых старинных сервизов, потрескивающие свечи, непередаваемый букет и вкус французских вин из толстых запыленных бутылок… Живые розы и полумертвые носители неперечислимых громоздких титулов. Музыка оркестра и изящных комплиментов…

На следующий день голова еще кружилась от всего этого. Я собирала наш огромный чемодан, чувствовала себя Золушкой и плакала. В Москву, на мороз, к очередям и повседневным трудовым будням – не хотелось.

В марте прилетал Гардер. Ты устроил его через бывших комсомольских вожаков в уютную гостиницу бывшей Академии общественных наук на Юго-Западе. На банкете, даваемом в его честь тобою и новыми «братьями», я почему-то вдруг совершенно отчетливо поняла, что этот его приезд – последний, что он очень скоро умрет. Это было так четко, так остро, так неожиданно, так страшно! Он тоже что-то почувствовал, взглянул на меня, поднялся с бокалом и сказал тост: «Грустный масон – не масон…»

Потом были какие-то бесчисленные встречи и обсуждения грандиозных замыслов, блестящие выступления Гардера на конференции «Эра Водолея»…

Прощание в Шереметьево. Он просто вывернул свой кошелек тебе в руки… Я знала, я чувствовала, что он умирает и торопится сделать для тебя напоследок что-то еще, еще и еще… На обратном пути, не помню, как и зачем, мы оказались на Красной площади. Казанский собор был уже почти достроен – подведен под купола…

Буквально через месяц ты был срочно вызван Гардером в Париж и посвящен в 33°. Сам Михаил Васильевич на церемонии не присутствовал. Он был в госпитале, куда его заботливо уложили «братья». А сразу после твоего возвращения в Москву позвонил рыдающий Жан и сказал: дело идет к концу. Жан просил, умолял, требовал, чтобы мы немедленно вылетали – прощаться. И еще он все твердил мне по-английски, что ты, только ты можешь «отпустить» Гардера, который никак не может умереть, пока ты не возьмешь его за руку! Мне это было не понятно.

Поездка казалась совершенно невозможной: из-за очередного обмена мы были в тот момент без заграничных паспортов.

Устроилось, однако, все как-то легко и быстро. В день нашего прилета-1 мая, опять этот день! – в палату к умирающему нас почему-то не пустили, а ввели только следующим утром. Его лицо было уже лицом покойника, но большой живот еще вздымало тяжелое дыхание. Мои слезы капали на его левую руку с золотым трехзвенным кольцом на пальце. Я почему-то не посмела прикоснуться к этой руке…

Ты взял его за руку! Мне показалось, послышалось, или это было на самом деле: ваши толстенные масонские кольца звякнули, соприкоснувшись. Что-то произошло в тот момент… Ночью Гардер умер.

Начались бесконечные парижские «братские» сплетни и толки. Поговаривали, что Михаила Васильевича убили по тайному приговору верхушки Всемирного Ордена. Мы и верили, и не верили этим зловещим слухам. Конечно, когда человеку под восемьдесят, его кончина особых подозрений не вызывает. Хотя, с другой стороны – Гардер был энергичен, не имел никаких стариковских хронических болезней. Ему была сделана не такая уж сложная операция, которая прошла удачно… И вдруг сепсис – в стерильных условиях французского первоклассного госпиталя Клиши! Эти разговоры о том, что лечащим врачом был «брат»…