Беглянка (сборник) - Элис Манро

После ужина он предложил ей, прежде чем сесть в поезд, прогуляться вдоль реки. Она согласилась, но он сказал, что в таком случае должен узнать ее имя.

– Вдруг мне понадобится кому-нибудь вас представить, – объяснил он.

Она назвалась.

– Робин – это на вашем языке означает «малиновка»?

– Да, красногрудая малиновка, – не задумываясь подтвердила она, как уже не раз делала прежде. Но обмерла от стыда и перешла в наступление: – Теперь ваша очередь.

Его звали Дэниел.

– Данило. Но здесь – Дэниел.

– «Здесь» – это здесь, – сказала она все тем же разбитным тоном, еще не оправившись от «красногрудой малиновки». – А «там» – это где? У себя в Черногории вы живете в городе или в деревне?

– Я жил в горах.

Пока они сидели в гостиной над магазинчиком, между ними была дистанция, и Робин не боялась – и не надеялась, – что эта дистанция будет нарушена каким-нибудь бесцеремонным, неуклюжим или коварным движением. Пару раз такое позволяли себе другие мужчины, и ей становилось неприятно. Теперь же Робин и Дэниел волей-неволей шли рядом, довольно близко; попадись кто-нибудь им навстречу, они бы вынужденно потеснились и соприкоснулись локтями. Или же он мог бы пропустить ее вперед, и тогда его рука или грудь на мгновение коснулась бы ее спины. От таких мыслей, и еще от того, что со стороны они, вероятно, смотрелись влюбленной парочкой, у Робин зудели и напрягались плечи, равно как и ближайшая к нему рука.

Он стал расспрашивать про «Антония и Клеопатру»: понравился ли ей спектакль (да) и какая сцена понравилась больше всего. Тут ей полезли в голову смелые, реалистичные объятия, но признаться в этом вслух она не посмела.

– Сцена ближе к концу, – ответила Робин, – когда Клеопатра собирается положить себе на тело змею, – она чуть не сказала «на грудь», но спохватилась, хотя «тело» звучало ненамного лучше, – и тут входит старик с корзиной винных ягод, в которой приносит аспида, и начинает вроде как сыпать шутками. Наверное, этот эпизод понравился мне своей неожиданностью. Нет, другие сцены мне тоже понравились, мне все понравилось, но тут было нечто совсем иное.

– Да, – сказал он, – я тоже люблю эту сцену.

– Вы ходили на спектакль?

– Нет. Я сейчас коплю деньги. Но когда-то я много читал Шекспира – на курсах английского. Днем я изучал часовое дело, а вечером – английский. А вы что изучали?

– Да как вам сказать, – ответила она. – В школе – толком ничего. А потом – все, что полагается, чтобы выучиться на медсестру.

– Чтобы выучиться на медсестру, нужно много знать. Я так думаю.

Потом они заговорили о вечерней прохладе, насколько она приятна, и как заметно удлинились ночи, хотя еще только начало августа. И про Юнону – как она увязалась было за ними, но сразу одумалась, когда он дал ей команду охранять магазин. Их разговор походил на заранее оговоренную уловку, на ширму из условностей, заслонявшую то, что с каждой минутой становилось между ними все более неизбежным и необратимым.

Но при свете вокзальных огней все, что сулило надежду и тайну, мгновенно развеялось. К окошку кассы выстроилась очередь; он встал в хвост и купил для нее билет. Они вышли на перрон, где уже толпились пассажиры.

– Будьте добры, напишите на какой-нибудь бумажке свое полное имя и адрес, – попросила Робин, – и я сразу же вышлю вам деньги.

Вот оно, сейчас случится, подумалось ей. Впрочем, «оно» – это ничто. Сейчас оно и случится – ничто. До свидания. Спасибо. Я пришлю деньги. Спешки нет. Спасибо. Не за что. Все равно спасибо. До свидания.

– Давайте отойдем вот туда, – предложил он, и они двинулись вдоль платформы подальше от фонарей. – В самом деле, не беспокойтесь о деньгах. Сумма невелика и, может статься, вообще до меня не дойдет, потому что мне скоро уезжать. А почта иногда работает медленно.

– Но я непременно должна с вами расплатиться.

– Хорошо, тогда я скажу, как вы сможете это сделать. Вы меня слушаете?

– Да.

– Я буду здесь следующим летом, на том же месте. Появлюсь самое позднее к началу июня. Следующим летом. Выберите спектакль, приезжайте сюда поездом и приходите в мастерскую.

– И тогда я смогу с вами расплатиться?

– Вот именно. А я приготовлю ужин, мы выпьем вина, и я расскажу вам, что произошло за год, а вы расскажете мне. И еще одно.

– Что?

– Приезжайте в этом же самом платье. В зеленом платье. И с такой же прической.

Она рассмеялась:

– Чтобы вы меня узнали?

– Да.

На краю платформы он сказал: «Осторожно», а затем: «Порядок?» – это они спрыгнули на гравий.

– Порядок, – ответила Робин, и голос у нее дрогнул, то ли оттого, что подошвы заскользили по ненадежной поверхности гравия, то ли оттого, что сейчас новый знакомый удержал ее за плечи, а потом провел ладонями по ее голым рукам.

– Наша встреча – это очень важно, – проговорил он. – Я так считаю. А вы?

– Да, – сказала она.

– Да. Да.

Он скользнул руками ей под локти, обхватил за талию и прижал сильнее. Они целовались еще и еще.

Речь поцелуев. Тонкая, захватывающая, бесшабашная, преображающая. Когда они оторвались друг от друга, обоих била дрожь, и он не без труда совладал со своим голосом, стараясь говорить как ни в чем не бывало.

– Мы не будем писать письма, письма ни к чему. Мы просто будем вспоминать друг друга и следующим летом увидимся. Тебе не обязательно меня предупреждать: приезжай – и все. Если у тебя сохранится чувство, просто приезжай.

Стало слышно, как стучат колеса. Он помог ей подняться на платформу и больше к ней не прикасался, но бодрой походкой шел рядом, нащупывая что-то в кармане.

За миг до расставания он передал ей сложенный листок:

– Я написал это перед выходом.

В поезде она прочла его имя: «Данило Аджич». И ниже: «Белоевичи. Моя деревня».

От станции Робин шла пешком, под густыми темными деревьями. Джоанна не спала. Она раскладывала пасьянс.

– К сожалению, опоздала на предыдущий поезд, – сказала Робин. – Я поужинала. Съела бефстроганов.

– А я-то думаю: откуда так разит?

– И выпила бокал вина.

– Кто бы сомневался.

– Я, наверное, спать пойду.

– Да уж.

«В ореоле славы мы идем, – декламировала про себя Робин, поднимаясь по лестнице. – Из мест святых, где был наш дом»[34].

Какая же это глупость, какое святотатство, если верить в святотатство. Дать себя поцеловать на перроне и получить приказ вернуться через год. Узнай об этом Джоанна – что бы она сказала? Иностранец. Иностранцы подбирают девчонок, на которых никто больше не позарился.

Недели две они почти не разговаривали. Потом, убедившись, что сестре никто не звонит и не пишет, а если она выходит по вечерам, то исключительно в библиотеку, Джоанна успокоилась. Она видела какую-то перемену, но считала, что ничего серьезного не произошло. Потом стала отпускать колкости в разговорах с Уиллардом.

В присутствии Робин она сказала:

– Известно ли тебе, что наша девочка в Стратфорде пустилась во все тяжкие? Да-да. Это я тебе говорю. Явилась домой с выхлопом гуляша и спиртного. А знаешь, какое это амбре? Блевотное.

Скорее всего, она подумала, что Робин обедала в каком-нибудь сомнительном ресторане европейской кухни и взяла к обеду бокал вина, чтобы показать свою искушенность.

В библиотеке Робин искала сведения о Черногории.

«Более двух веков, – читала она, – черногорцы воевали с турками и албанцами, видя в этой борьбе едва ли не священный долг мужчины. (Отсюда их репутация гордых, воинственных, не склонных к труду; в Югославии последнее качество служит объектом постоянных насмешек.)».О каких двух веках шла речь, она так и не поняла. Она читала о правителях, епископах, войнах, покушениях, а также о самом великом поэтическом произведении, созданном на сербском языке, – эпической поэме «Горный венец», написанной владыкой Черногории. Прочитанное не удерживалось в голове. Запомнилось лишь одно реальное название – исконное название Черногории, Црна Гора, только произнести это вслух было ей не под силу.

Она рассматривала карты: найти на них это государство и то было нелегко, но при помощи лупы удалось разобрать названия крупных городов (Белоевичи среди них не числились), рек Морачи и Тары, затушеванных горных цепей, которые, казалось, заполонили все, кроме долины Зеты.

Ее тяга к таким изысканиям была трудно объяснимой, да Робин и не пыталась найти ей объяснение (хотя, конечно, ее присутствие в библиотеке и увлеченность чтением не остались без внимания). Наверное, главная ее цель – и отчасти достигнутая – заключалась в том, чтобы связать Данило с каким-нибудь реальным местом, с реальным прошлым, осознать, что все эти названия знакомы ему с детства, что историю этого края ему рассказывали в школе, что он посещал эти места ребенком или подростком. А может, и сейчас был где-то там. Трогая пальцем типографские буквы, она словно прикасалась к тому самому месту, где он находился.