Дом одиноких сердец - Елена Михалкова

– Дарья Андреевна, вы согласны? – повторил Глеб.

Даша чуть не покраснела, но ее выручил Максим. Он шагнул от окна и остановился перед братьями.

– Вы что, серьезно предлагаете? – заинтересованно спросил он. – Ваш племянник собирался избить мою жену и выслеживал дочь, а теперь вы хотите, чтобы мы забрали заявление?

– Но мы же не просто так предлагаем! – вмешался Олег. – Ваша супруга получит половину стоимости квартиры вместо предложенной трети. Мы понимаем, что ей нанесен моральный вред, и постараемся его компенсировать. Но поймите и вы нас – Виктор мой сын! Я понимаю, что его поступок нельзя оправдать… но у мальчика был шок…

– Что было у мальчика? – прищурился Максим. – Шок?

Проша, лежащий в углу, зарычал, услышав в интонациях хозяина что-то странное. Пес уже собирался встать, но тут раздался голос Даши:

– Олег Петрович, а ваша свекровь – Инна Иннокентьевна?

Голос ее звучал беззаботно, и Проша успокоился.

– Да, – недоуменно подтвердил тот. – Откуда вы знаете?

– Да так… выяснилось случайно… – уклончиво ответила Даша. – Так вы приехали нас уговаривать, чтобы мы забрали заявление? И решили предложить мне какие-то деньги?

– Не какие-то, а очень неплохие, – поправил ее Олег.

– Знаете что? – легко сказала Даша. – Проваливайте-ка вы все со своими деньгами, а? И вы, и ваш брат, и ваша свекровь – все! Ваш сынок преследовал мою дочь и пытался напасть на меня. И за это он будет нести ответственность по закону.

Она замолчала. Максим посмотрел на жену с изумлением, но, заметив на ее щеках два красных пятна, все понял. «Коньяку хлебнула на голодный желудок!» – расхохотался он про себя. Даша своеобразно реагировала на спиртное: не пьянела, но становилась совершенно бесшабашной. Вот и сейчас она вызывающе смотрела на Олега Боровицкого, набычившегося на диване.

– У вас, Дарья Андреевна, будут большие проблемы. И у ваших родных тоже, – негромко произнес Олег.

Максим быстро шагнул ему навстречу, но его остановил голос жены:

– Милый, не надо. А вы – пошли вон отсюда оба, – спокойно сказала Даша. – Что вы на меня так смотрите? Я сказала – пошли вон. Проша, проводи.

Черный пес встал, прошел по ковру, оставляя вмятины от лап на ворсе, и остановился около дивана. Квадратная блестящая морда с брылами оказалась так близко от коленки Олега, что тот пододвинулся. Пес потянулся следом за ним, и на дорогие серые брюки упала ниточка слюны.

– Дарья Андреевна, мы позвоним, когда вы будете более вменяемы, – Глеб поднялся с дивана.

– Не утруждайте себя, – ответила Даша. – Скажу вам сразу и окончательно: заявление мы забирать не будем, даже если ему не будет дан соответствующий ход, и квартиру я вам не отдам.

Глеб секунду пристально смотрел на нее, а потом быстро вышел из зала. Помедлив, за ним последовал Олег, и Даша с Максимом услышали, как хлопнула входная дверь. Проша вернулся в зал, подошел к Даше, положил голову ей на колени и глубоко вздохнул.

– Дашка, ты что, правда квартиру Боровицкого хочешь себе оставить? – находясь по-прежнему в состоянии легкой оторопи, спросил Максим.

– Не себе, а нам, – поправила она, гладя Прошу по голове. – Да, Максим, надоели мне мои муки совести, я решила с ними расправиться.

Максим присел на корточки возле дверного косяка и почувствовал, что его разбирает смех. Попробовал сдержаться, но не выдержал и захохотал. Глядя на него, засмеялась и Даша, и на их дружный смех из комнаты прибежала Олеся.

– Как ты им: «Проша, проводи!» – утирал выступившие от смеха слезы Максим.

– А Прошка-то, Прошка! – вторила Даша. – Вышел, проводил и вернулся обратно. Голубчик ты мой!

Она чмокнула пса в морду, и голубчик брезгливо отвернулся.

– Что случилось, скажите, а? – просила Олеся, суетясь вокруг.

– Да все в порядке, – ответил Максим. – Но мама наша была хороша! Дашка, а что ты с рукописью Боровицкого решила?

– Ничего. Я поняла, что разобраться в ней не смогу. Не знаю, чего хотел от меня Петр Васильевич, но он явно меня переоценил. Все от меня зависящее я сделала, поэтому совесть моя чиста.

– Слушай, так Окунева тоже ни при чем? – вспомнил Максим. За последними событиями он совсем забыл об утреннем визите Даши в пансионат.

Даша покачала головой и рассказала все, что узнала от Окуневой.

Та в ответ на вопросы долго описывала свою жизнь в балете, омраченную кознями завистников и бездарностей, но ни один факт ее биографии не совпадал с историями Боровицкого. Всю жизнь она жила в свое удовольствие, на пенсию ушла очень рано и ничем интересным в жизни не занималась. Родила незаметно сына и не замечала его до тех пор, пока он не начал приводить в дом невесток. Вот тогда таланты Виктории Ильиничны развернулись в полной мере – уж что-что, а делать скандалы из ничего она умела в совершенстве! Однако сын повзрослел, многое понял и отправил мать в дом престарелых.

Виктория Ильинична не ухаживала за больной умирающей старухой, не делала карьеру вместе с мужем. Да у нее и мужа-то никогда не было! Правда, были многочисленные любовники, и Даша не сомневалась, что ради них Окунева была бы способна на убийство. Но в последней истории Петр Васильевич писал о муже, а не о любовнике, и, значит, бывшая балерина не годилась в подозреваемые.

– И знаешь, Максим, – добавила Даша, – я уверена, что Уденич никто не убивал. Мы с тобой ошиблись.

– Откуда ты знаешь? – вскинулся Максим.

– В пансионате уволили санитарку и охранника. Кто-то из больных, видимо, пожаловался, что ночами их периодически не бывает на своих местах, Раева провела собственное дознание, и оно оказалось вполне успешным. – Даша невесело улыбнулась. – Эти двое просто прониклись друг к другу теплыми чувствами…

– И развратничали по ночам, – закончил Максим.

– Ну да. Ирина Федотовна, наверное, звуки подозрительные услышала и вышла из палаты. А на улице с ней случился приступ.

– Не знаю… – с сомнением протянул Максим. – Сиделка с охранником запросто могли ее напугать до смерти. Или укол какой-нибудь сделать…

– Могли. Только зачем, Максимушка? Мы с тобой до сих пор не получили никаких подтверждений тому, что в пансионате и вправду убивают стариков. Так только Ирина Федотовна говорила, но она была… в общем, сам помнишь, я тебе рассказывала. Нездоровой она была. И многое могла придумать.

– А что с зайцем? – вспомнил Максим, немного помолчав. – Помнишь, с тем, которого нашел сумасшедший старик?

– С зайцем все так просто, что даже грустно, – ответила Даша. – Виктория Ильинична рассказала, что давным-давно какая-то балерина зло обозвала ее: сказала, что она прыгает по сцене, как заяц. Окунева запомнила те слова на всю жизнь. Наверное, потому, что они были правдой – балерина-то она была посредственная. Так, общий эшелон. Откуда-то об этом узнал Боровицкий и упомянул в разговоре. Она ужасно оскорбилась, прекратила с ним всякое общение. А потом, когда Красницкая случайно подарила ей безделушку, приняла зайца на свой счет.

– Даш, – подумав, спросил Максим, – а тебе не кажется странным, если человек выходит из себя из-за какой-то игрушки?

Даша вздохнула.

– Максим, я кое-что поняла, – ответила она, глядя в окно. – Помнишь, я передавала тебе слова управляющей, что жизнь в пансионате – это неправильная жизнь? Так вот я поняла, почему она неправильная. Не потому, что у этих стариков нет семей. Точнее, не только поэтому. Сам посмотри: Окунева всю жизнь помнит, как над ней посмеялись, и впадает в ярость при малейшем намеке на давний эпизод. Красницкая худшим событием своей жизни считает, что давний любовник не узнал ее спустя двадцать лет. А сокровища Ангела Ивановича – игрушка с отбитым ухом и старая салфетка.

– К чему ты ведешь?

– К тому, что для этих людей каждое мелкое событие раздувается до вселенских масштабов. Убрали рыбок из пруда, и Яковлев, математик, сразу заболел. Мне санитарки сегодня сказали. Для пансионатских стариков любая мелочь становится таким огромным событием, каким в жизни большинства людей может быть рождение детей, смерть родственников или что-то еще, значимое, действительно важное… А у них стеклянный заяц, напомнивший об оскорблении полувековой давности, или книжки, которые принесли Уденич ее приемные дети… Лишние слова, бестактные фразы, мелкие ссоры – и вот уже готов их мир со всеми его страстями. Теперь ты понимаешь, какую бурю там поднял своим появлением Боровицкий?

– Да уж… в стакане воды… – пробормотал Максим.

– Но в этом стакане его убили. Причем преступником мог стать кто угодно, потому что у каждого нашлась бы тысяча поводов для ненависти. Мы с тобой, мой милый, никогда не выясним, кто на самом деле виновен.

– Но при чем же тут рукописи?

– Не знаю, – пожала плечами Даша. – Я начинаю думать, что ни при чем. И если убийца – Денисов, то мы тоже никогда его вины не докажем, потому что сегодня утром он просто отказался говорить со мной. Сказал так злобненько: мол, сначала Боровицкий отнимал время у всех, начиная с управляющей и заканчивая пациентами, а теперь вы на его место пришли. Зыркнул глазами на меня и ушел.