Дым и зеркала - Дарья Кузнецова

— Ты только пообещай никому, особенно ему, не говорить, ладно? — подняв на меня неожиданно грустный взгляд, тихо проговорила подруга. И когда я пообещала, предчувствуя что-то важное, она продолжила. Предчувствия оправдались. — Он же мне правда нравится, и нравился всегда, — вздохнула Фарха, опуская глаза. — Очень нравится. Я именно из-за этого согласилась тогда стать его кровницей. Вот только я понимаю, что его не переделать, и никогда не позволю себе подпустить его ближе. Это вы думаете, что он такой весь преданный и влюблённый; а у него ведь всегда были другие, даже когда он пытался активно за мной ухаживать. Вы не знаете, а я… я ведь в какой-то момент почти сдалась. Я даже сама решила как-то к нему вечером зайти в общежитие, конспекты по истории принести. Я знаешь как волновалась? Я хотела его поцеловать, сама, решилась, всю дорогу тряслась. Пришла, постучалась, — она запнулась, глубоко судорожно вздохнула. — Он сказал, «не заперто, входите, кого там принесло!», — передразнила кровница. — Я зашла, а он там в кровати. С двумя девицами какими-то! Представляешь, с двумя сразу. Как меня увидел, побледнел, засуетился… — она поморщилась и зябко потёрла ладони. Хотя слёз в глазах не было, они явно пролились гораздо раньше. — Но я собой потом гордилась; лицо удержала, улыбнулась даже, пошутила что-то. А внутри как перегорело что-то. Домой пришла, два дня ревела. Мама перепугалась, от меня на шаг не отходила, всё пыталась выяснить, кто меня обидел. Он меня любит, да. Только он ещё и против всяких встречных-поперечных интрижек не возражает, а я так не хочу. Меня воспитали, что если ты живёшь с человеком, будь добра хранить ему верность; не хочешь — уходи.

— Вот же кобель, — только и сумела высказаться я, не выдержав повисшей в воздухе тишины. — А мы его ещё жалели! Ну, я ему устрою…

— Лель! — оборвала меня Фарха, резко вскинулась. — Ты обещала, помнишь?!

— Да помню, помню, — вздохнула. — Ругаюсь просто… Но каков же жук, оказывается! А мы ему ещё все сочувствовали, а он, значит, вот как любит?!

— Не обо мне ли, часом, речь? — прозвучал вслед за тихим скрипом двери бодрый голос лёгкого на помине Иллюзиониста.

— Избавь Караванщик, — не растерялась я.

— Кстати, добрый день, красавицы, — улыбнулся он. Подошёл ко мне, чмокнул в щёчку. Попытался проделать то же самое с Фархой, но наткнулся на ледяной предостерегающий взгляд, сделал вид, что ничего такого не планировал, и просто плюхнулся в кресло. — Ну, как ты тут, героиня? — бодро подмигнул он мне.

— Потихоньку. Ты же знаешь, я люблю у Бьорна гостить, — честно ответила я.

— Ладно, подруга, пойду я, — поднялась с места Фарха, с пристальным вниманием глядя на меня. Я ободряюще улыбнулась и слегка кивнула, давая понять, что тайна её останется таковой. Хотя, Инина свидетельница, очень хотелось промыть нашему гулящему коту пространство промеж ушей.

Понятное дело, оставлять эту ситуацию в таком виде я не собиралась, обязательно нужно было как следует поговорить с Фреем. Но уж точно не сейчас и без тех подробностей, оглашения которых так боялась Фарха. В конце концов, я же пообещала. А если воспитательную беседу затеять сейчас, Фрей точно поймёт, что обсуждали мы именно его. Многовато чести будет!

Но разговориться с очередным посетителем я не успела; наши ряды пополнил хозяин дома, то есть Бьорн. В присутствии Берггарена, бывшего практически свидетелем моему срыву, пришлось немного подкорректировать историю, сославшись на накопившееся напряжение, вылившееся при виде Разрушителя, напомнившего мне тщательно заталкиваемые в глубь подсознания воспоминания и проблемы. Можно было бы и Фархе рассказать то же самое, но я была не уверена, что Целительница поверит в возможность столь отсроченной реакции, вызванной столь незначительным раздражителем.

Мужчины развлекали меня довольно долго, но и они в итоге сдались обстоятельствам и разбрелись по своим делам. А у меня наконец-то появилась возможность почитать.

Начала я с тяжёлого внушительного тома сакральных текстов и божественных историй. Даты написания на данном шедевре не было, но по плотным пергаментным страницам, явно от руки заполненным аккуратными буквами старомодного начертания, я решила, что по меньшей мере тысяча лет ему есть, и это меня вполне устраивало.

Книга изобиловала довольно наивными, но весьма яркими и чёткими иллюстрациями, да и вообще производила впечатление нетронутой временем. Но я всё равно испытывала трепет, держа в руках это сокровище; всегда чувствую определённую робость, сталкиваясь с вещами великими и древними.

Продираться через архаический стиль и непривычные буквы было тяжело, особенно поначалу. На третьей странице я устала и пошла за словарём, потому что некоторые слова уже вышли из употребления, и я их никогда не слышала, а угадать значение по контексту и логике словообразования удавалось не всегда.

Словарём пришлось ограничиться толковым, но дело пошло на лад.

Начиналось всё, разумеется, с рождения мира и богов.

Вначале было первородное пламя и Тайр, бывший этим самым пламенем. И жилось ему в гордом одиночестве довольно неплохо, ведь кроме пламени ничего больше не было: ни страданий, ни бед, ни радостей, ни вчера и сегодня, ни дня и ночи. Но уже тогда были другие миры, о которых Тайр, впрочем, почти ничего не знал, потому что и знания как такового не было. Иногда только заглядывали в изначальное пламя Ветры-Между-Мирами, но надолго в этом негостеприимном месте не задерживались. Не нравилось им тут, хотя причинить им серьёзный вред не мог даже этот огонь: в конце концов, как можно уничтожить обычный сквозняк, не законопатив щели?

Но Ветры-Между-Мирами по сути своей всё-таки отличались от завывающих в старом ветхом доме ветров. Они представляли собой не движение воздуха, а поток информации, обладающий определённым если не разумом, то набором стремлений, желаний и предпочтений. Как у простейших одноклеточных организмов: комфортная среда — некомфортная среда, съедобный объект или несъедобный. И вот с их точки зрения наш мир был ужасной средой с полным отсутствием чего-то съедобного: информации-то никакой не было, одно только пламя и Тайр в нём.

Но Ветры-Между-Мирами своим краткосрочным присутствием всё-таки вносили определённый диссонанс. Тайр потихоньку впитывал разрозненные обрывки информации, занесённые в мир, и начала его снедать непонятная и необъяснимая тоска. Точнее, тогда это ещё не было тоской; просто бог понял, что что-то не так. Ещё сколько-то (времени как такового тоже не было, поэтому ситуация могла не меняться сколько угодно) он мучился, страдал и не знал, почему.