Сталин перед судом пигмеев - Юрий Емельянов

Было очевидно, что под прикрытием фраз о борьбе с беззаконием «во времена культа личности Сталина» и восстановлении «ленинских норм партийной жизни», многие представители правящего слоя страны получили сначала гарантию от судебных преследований, а затем право на пожизненное пребывание у рычагов власти. Более того, растущее кумовство позволяло руководителям различного уровня устраивать на выгодные управленческие вакансии своих детей и других родственников. По своим бытовым условиям, поведенческим чертам, жизненным интересам и культурным ориентирам верхи советского общества все в большей степени отрывались от остальной части населения страны, превращаясь в замкнутую касту правителей.

Перерождение значительной части правящего слоя страны оправдывало худшие опасения Сталина, которые он выразил на последней странице «Краткого курса», повторив собственные слова, сказанные на февральско-мартовском (1937 г.) Пленуме ЦК, об опасности отрыва партии от народа. Поскольку в этом заявлении Сталина упоминался также миф об Антее, который венчался гибелью этого героя, можно считать, что Сталин не исключал подобной судьбы у Коммунистической партии, если она оторвется от народа.

Растущие свидетельства разложения верхов и их безнаказанности вызывали все большее раздражение в народе. Многие люди не без основания полагали, что не знающие житейских забот правители игнорируют накопившиеся проблемы. В народе все чаще обращались к воспоминаниям о Сталине и его времени. Вспоминали о ежегодных сокращениях цен, о наличии большого ассортимента продуктов в магазинах по доступным ценам, о том, как хорошо жилось советским людям перед войной и как быстро восстанавливалась страна после войны. Советские люди с ностальгией вспоминали энтузиазм тех лет, простоту и равноправие в отношениях между людьми и вместе с тем массовую тягу к культуре. Люди противопоставляли требовательность Сталина к себе и другим начальникам усиливавшейся бесконтрольностью поведения власть имущих. К собственным воспоминаниям о Сталине добавлялись те, что были вычитаны из мемуаров Жукова и других военачальников. Даже сцены из новых художественных фильмов, в которых появлялся Сталин, использовались как свидетельства сталинской мудрости и требовательности.

В стране рождались новые устные рассказы о Сталине. Они продолжали и дополняли описанные еще Лионом Фейхтвангером анекдоты, которые сочиняли о нем при его жизни. Эти истории, отчасти связанные с правдивыми событиями, отчасти придуманные, перекликались с древней традицией народного фольклора — устных рассказов о «добрых царях». В них Сталина противопоставляли представлениям, которые складывались в советском обществе о современных правителях: самодовольных, ленивых и отчасти маразматичных, с трудом читавших готовые тексты по бумажке. (В популярном в ту пору анекдоте рассказывалось, как Брежнев в ответ на стук в дверь вынимал из кармана бумажку и читал: «Кто там?») В устных сочинениях Сталин выглядел находчивым, остроумным, умевшим быстро решить любой сложный вопрос, выразить свое отношение к проблеме в одной яркой фразе или даже в одном коротком слове, в сопровождении красноречивого жеста. (Образчиком для таких баек служили подлинные истории, вроде той, что рассказал И.С. Конев в своих воспоминаниях о подготовке Сталиным Силезской операции. Вместо Того чтобы долго рассуждать о хозяйственном значении Силезии, Сталин обвел на карте этот район рукой и бросил одно слово: «Золото!»)

Рассказчики входили в роль Сталина и, подражая скорее характерному акценту Михаила Геловани или Бухути Закариадзе, чем самого Сталина, с нажимом произносили последнюю в рассказе ключевую сталинскую фразу. В одном рассказе Сталин встречал проворовавшегося начальника с протянутой ладонью и язвительно говорил ему: «Поделись!» В другом рассказе Сталин по прибытии в Ленинград в день убийства Кирова в ответ на приветствие местного руководителя ОГПУ Медведя хлопнул его по животу и сурово произнес: «Потолстел!» В третьей истории в ответ на вопрос, что делать с генералом армии И.Д. Черняховским, на которого жаловались за его чрезмерное увлечение женщинами, Сталин говорил: «Что будем делать? Что будем делать?.. Завидовать будем!»

Откликаясь на популярность образа Сталина, неизвестные фотомастера выпускали и продавали календари с изображениями Сталина. На этих фото можно было увидеть Сталина с Кировым, дочкой Светланой, маршалами Советского Союза. Появились брелки с портретами Сталина и Жукова. Ветровые стекла многих машин, особенно грузовых, были украшены самодельными фотопортретами Сталина в форме генералиссимуса. Описывая мир начала 80-х годов в своей популярной книге «Третья волна», известный американский футуролог Элвин Тоффлер увидел в фотографиях Сталина на ветровых стеклах советских автомашин свидетельство недовольства правителями страны и расценил его в контексте всемирного стихийного протеста против господства во всем мире коррупции и бюрократизма.

Народная ностальгия по Сталину, проявлявшаяся постоянно в брежневские годы, стала их постоянной спутницей. Несмотря на наивность многих форм этой ностальгии, эти настроения помимо прочего, свидетельствовали о насущной потребности народа вернуть ему героическую историю, которая была выхолощена и высушена правящими верхами в угоду увековечения своего господствующего положений. Та официальная история, которая рассматривала настоящее как бескрайнее ровное плато, а прошлое как пространство, скрытое туманом пустых фраз о «направляющей роли партии», «ленинских нормах партийной жизни» и «подлинно научном учении марксизма-ленинизма», а также о «культе личности Сталина и его последствий», давно перестала удовлетворять значительную часть народа. У многих людей возникла острая потребность в восстановлении подлинных черт Сталина и его эпохи.

Глава 9

Антисталинский синдром столичной интеллигенции

Ностальгию по Сталину и сталинским временам разделяли не все советские люди. Напротив, прекращение антисталинской кампании в 1965 году вызвало негативную оценку среди либеральной интеллигенции. В ИМЭМО, где я работал, распространялось письмо публициста Эрнста Генри, написанное Илье Эренбургу. Публицист обвинял Эренбурга в недооценке последствий «культа личности Сталина», указывая на значительное число военачальников, репрессированных в 1937–1938 годах. Игнорируя очевидные военные и экономические преимущества гитлеровской Германии в первые годы войны, Эрнст Генри объяснял лишь репрессиями поражения Красной Армии в 1941–1942 годах. Это письмо нередко вызывало безоговорочную поддержку у его читателей.

Антисталинские настроения среди значительной части столичной интеллигенции объяснялись разными причинами. Прежде всего, почта десять лет, прошедшие после доклада Хрущева, и, особенно, четыре года после выноса тела Сталина из Мавзолея, разрушения всех памятников Сталину и переименования всех городов, названных в его честь, не прошли даром. Публикации же воспоминаний бывших заключенных, а ныне реабилитированных, постановки спектаклей на «лагерную тему», устные рассказы бывших узников лагерей, многие из которых вернулись в Москву (таких было немало и в ИМЭМО), произвели глубокое впечатление на столичную интеллигенцию. Искреннее сочувствие к тем, кто подвергся беззаконным арестам и наказаниям, претерпел мучения в тюрьмах и лагерях, сочеталось с резким осуждением тех, кто был виноват в этих страданиях людей.

В то же время эмоциональное стремление найти виновных не могло опереться на достаточно основательные рациональные аргументы. Прежде всего, для объяснения общественных процессов, происходивших в советском обществе, у советских людей не хватало нужных знаний. Лишь в 1983 году Генеральный секретарь ЦК КПСС Ю.В. Андропов признал: «Мы не знаем общества, в котором живем». В своих произведениях Маркс, Энгельс и Ленин, на которые было принято ссылаться в советской стране, не могли еще описать социалистический строй. Теоретические же труды Сталина были отвергнуты. После же Сталина разработка теории социалистического общества была подменена пропагандистской игрой в цитаты из классиков марксизма-ленинизма.

Это проявилось и в том, как трактовался вопрос о Сталине и сталинском времени. Цитата, выхваченная из письма Карла Маркса Вильгельму Блосу (Блоссу), постоянно использовалась для осуждения «культа личности». Однако возложение главной ответственности на одну личность, даже занимавшую самые крупные посты в стране, за столь широкомасштабные события, как массовые репрессии или неудачи первых лет Великой Отечественной войны, противоречило и идее этого высказывания Маркса, и самой сути марксистской теории, исходившей из примата общественных факторов в развитии исторических процессов. Эти обвинения в адрес Сталина ярко иллюстрировали пренебрежение Хрущева к теории, его склонность к волюнтаризму и субъективизму. Но и новые руководители не сумели дать теоретически обоснованное объяснение беззакониям советского времени,» а предпочли сваливать ответственность за них на Сталина.