Дело о рубинах царицы Савской - Катерина Врублевская

На берегу мы переоделись в сухую одежду, выданную нам щедрой губернаторшей. Одного мула Аршинов обменял на ночлег на постоялом дворе: нам отдали две комнаты, большую для мужчин, и поменьше для меня. С каким наслаждением я улеглась на твердый топчан, все же он был не на голой земле, а на высоте трех вершков от пола.

Сон не шел. Я думала о несчастном Автономе, которого прогнала собственная мать, о его поприще — защищать Ковчег Завета, и то, что он, защитив святыню, спас нас, отдав свою жизнь. Никто не знает, чтобы произошло, если бы он не принял на себя удар лучей херувимов.

Откуда же взялось это Божье творение? Ангелы принесли или люди, вдохновленные чистыми помыслами, сотворили сие? И тут я вспомнила книгу, которую читала перед самым отъездом. Она была на английском, называлась "The Time Machine",[80] к сожалению не помню фамилии неизвестного писателя, и в ней рассказывалось о том, как с помощью машины времени путешественник переодолевал века и тысячелетия. Может, ковчег — это и есть машина, заброшенная в нашу эпоху из будущего? Неразрешимые вопросы, на которые ответ так и не будет выдан.

Вспомнив книгу, которую я оставила раскрытой на туалетном столике, я вдруг до умопомрачения захотела домой, к папеньке и Вере, которая так славно заваривает липовый чай и рассказывает на ночь истории из жизни театральной труппы. Ничего. Уже все позади. Пригласим Менелика в Аксум — пусть коронуется на здоровье, и обратно, в колонию. Там, наверное, уже избы срубили, и печи сложили из того кирпича, что из моей хитроумной машины.

Ох, да что же это?! Как я могла забыть? Ведь секрет ковчега переходит от Менелика Первого из поколения в поколение. А если мы отдадим корону, не раскрыв того, что рубины, эти глаза херувимов, источают смертельные лучи, но в то же время дают манну, то прервется связь времен! И потомки негуса Менелика Второго, придя к власти, не смогут в трудное для страны время воспользоваться тем, что ковчег дал голодным паломникам — не будет у ефиоплян манны небесной!

Надо срочно переговорить с Малькамо! Согласен ли он передать Менелику секрет?

Вскочив с топчана, я откинула плетеную занавесь, и сразу же наткнулась на спящего Головнина — наши комнаты были совсем рядом.

Он встрепенулся:

— Полина, случилось что?

— Нет-нет, отдыхайте. Мне Малькамо нужен.

— А… — протянул он, повернулся на другой бок и заснул.

Малькамо, накинув шамму, вышел на мой зов.

— Идем ко мне, мне нужно спросить у тебя что-то важное.

Мы присели на жесткую постель. Малькамо поморщился и потер плечо.

— Как твоя рана?

— Ты позвала меня, чтобы спросить об этой царапине? Немного побаливает, ничего страшного.

— Ты спас меня. Рисковал собой.

— Ну и что? Я не думал об этом.

— Спасибо.

— Ты не понимаешь, Полин. Если бы ты умерла, я бы тоже расстался с жизнью. Мне нечего делать на этой земле без тебя. Ине уадишь аллоу. Ине лемидар канчи гар эфгалыг аллоу.[81]

Я не знала что ответить. Сказать, что я люблю его тоже? Но ведь это не соответствует действительности. И потом, я боялась, что эти слова обяжут меня, заставят совершить то, к чему я не готова. Например, остаться в Абиссинии.

Малькамо снова перешел на французский:

— Ты молчишь… Тебе нечего мне ответить.

Он был прав. Поэтому вместо ответа я прильнула к нему, обняла и поцеловала. У него были мягкие нежные губы, которые нерешительно ответили на мой порыв. Но потом он осмелел: я упала навзничь, а Малькамо стал покрывать меня поцелуями. Мы освободились от платьев, которые и так не стесняли движения и соединились, чтобы передать друг к другу частицу тепла.

У него было гибкое, тонкое тело, словно выплавленное из глыбы горького шоколада. И ощущала я его, словно пила этот шоколад, наслаждаясь сладостью соития и горечью расставания.

Каждая его мышца трепетала от восторга, он шептал мне слова на разных языках, а я раскачивалась на волнах наслаждения.

— Полин, Полин, ты чудо! Ты необыкновенная, изумительная женщина! Как я раньше жил без тебя, без твоей улыбки и твоей ласки? Только я увидел тебя, моя жизнь переменилась, в ней появилась любовь!

У него почти не было волос на теле. Мои руки скользили по гладкой коже, и казалось, что вот-вот я сейчас схвачу его всего, и не отпущу, и не отдам, но пальцы разжимались, и опять он ускользал от меня.

В тот самый миг, когда мы достигли вершины, на которой тебе все равно — свалишься ты или останешься на ней до бесконечности, со мной произошло что-то странное: я до умопомрачения испугалась, что он покинет меня, я хотела оставить его в себе навечно, навсегда! Я вцепилась в него, сжала коленями и напряглась. Он не пытался выпростаться — тихо лежал в моих объятьях, не шевелясь. Я потеряла счет времени — неизвестно, сколько продолжались наше слияние: час, два, всю ночь… А когда мы в изнеможении разомкнули объятья, то я поняла: ничего не закончилось. Он всегда будет со мной с этой поры.

Мы лежали и молчали. Я смаковала минуты полного счастья, расслабления и отсутствия тревоги.

Шепот Малькамо нарушил тишину:

— Полин, ты выйдешь за меня замуж? Я буду бороться за свою страну и стану негусом. А ты — царицей.

Очарование ночи внезапно пропало. Я представила себя вдали от России, от любимых пейзажей, знакомых и родственников и мне стало плохо. Вот уж не знала, что ностальгия такая опасная болезнь!

— Не смогу, Малькамо. Чужая я тут. Домой тянет.

— Тебя дома ждет муж?

— Нет. Отец ждет. Няня. И не только они, — ну, как ему объяснить, что я скучаю по снегу и запаху пыли, прибитой грибным дождем. Что мне хочется ватрушки, а не инджеры.

— Я тебя не понимаю, Полин. Когда эфиопскому юноше исполняется шестнадцать, он уходит из родительской семьи и строит себе дом: сначала просто мазанку под крышей из пальмовых ветвей, а потом и дом побольше. Отец с матерью перестают быть семьей — вот такие у нас законы.

— У нас другие законы. Мой отец много сделал для меня. Я не могу его оставить.

Я лукавила. Если бы я любила Малькамо так, как любила своего покойного мужа, я бы оставила отца, как ни горько это признать. Но я его не любила. А призыв плоти… Что ж, слаб человек. Отмолю грех.

— Эх, Полин, Полин… Ты для меня словно ангел, спустившийся с небес. И я понимаю, что ты не сможешь жить здесь точно так же, как я не смогу жить в твоей стране. Я же учился во Франции, и каждый день тосковал по своей земле.

Мне не хотелось продолжать этот тягостный разговор, и я спросила:

— Малькамо, скажи, теперь, когда ты удостоверился в том, что рубины подлинные, что ты намерен делать? Отдать их Менелику или короноваться самому?

— Знаешь, Полин, еще несколько минут назад я не был уверен, что отвечу на твой вопрос. А сейчас мой ответ таков: я отдам камни и право на царство. Открою негусу секрет рубинов. Хоть он и повелел повесить меня, но с каждым днем я все больше убеждаюсь, что Абиссинии повезло с негусом: Менелик силен и умен. Он прогонит итальянцев с нашей земли. А у меня на это нет сил. Да и не хочу быть негусом без тебя.

Я украдкой вздохнула. Оказалось, что проблема заключалась во мне, и я своим нежеланием выйти замуж за принца, ее решила. Ну, что ж, теперь все пути открыты: Менелик получит законное право на Абиссинию, Аршинов — колонию, а я вернусь домой.

Вот только что достанется Малькамо? Не в силах подавить угрызения совести я повернулась к нему и попросила:

— Расскажи мне еще о ковчеге.

— О, это интересная история. Известно ли тебе, Полин, что филистимляне не знали, как обращаться с ковчегом. Поэтому все они погибали, а ковчег так и оставался в Святая Святых. Потом на землю иудеев напал ассирийский царь, тиран Санхерин, который был в те времена могущественнейшим из земных владык: его империя включала в себя чуть ли не все царства той эпохи. Он переселял с места на место целые народы, тасовал их, как карточную колоду, и те очень быстро теряли свою самобытность, растворялись в недрах империи и исчезали с лица земли. И вот почти вся страна захвачена врагом: города Иудеи пали, ассирийские полчища стоят у стен Иерусалима, — глаза Малькамо горели, он был возбужден, что совершенно на него не было похоже. — В те годы страной правил царь Хизкия, потомок царя Давида. Он верил, что Господь сохранит святой город и не даст захватчикам ворваться в него. Крепостные стены надежно защищали Иерусалим. Тогда ассирийцы решили взять город приступом. Но они не успели: вдруг в одну ночь все войско вымерло. Что это было? Чума? Крысы напали? В святых книгах написано: "И случилось в ту ночь: пошел Ангел Господень, и поразил в стане Ассирийском сто восемьдесят пять тысяч. И встали поутру, и вот все тела мертвые. И отправился, и пошел, и возвратился Сеннахирим, царь Ассирийский, и жил в Ниневии."[82] После сегодняшних событий я понял, что не ангел господен поразил войско Санхерина, а рубиновые лучи ковчега, испепеляющие все на своем пути.