Компаньонка - Лора Мориарти

В любом случае, придется вернуться – ничего не поделаешь. Мальчики будут приезжать на каникулы, и надо, чтоб их дом оставался домом, чтоб она оставалась там, пекла им пироги и расспрашивала о занятиях, играх, планах. Да и не только в мальчиках дело: не может ведь она взять и бросить Алана. Он – ее семья, как и дети. Да, он ей врал, но и заботился о ней, и был хорошим папой. Если сейчас оставить его, будет скандал, а потом начнутся подозрения. Ему придется снова жениться и, рискуя не только репутацией, но и жизнью, надеяться, что новая невеста окажется такой же наивной, как Кора когда-то, или такой же преданной, как Кора сейчас.

Они уже подходили к квартире, когда Кора вдруг заметила, что Луиза молча на нее смотрит. Кора перчаткой потрогала оцарапанную щетиной щеку. Темные глаза глядели проницательно.

– Что такое? – Кора отвела взгляд.

– Ну и давно вы уже не слушаете? Господи. Я как будто сама с собой тут разговариваю.

– Прости, душа моя. Что ты сказала?

– Я сказала, что мисс Рут сказала, что я могу переехать послезавтра. Я подумала, что вам захочется это узнать.

– Спасибо. – Кора изобразила улыбку.

В пятницу. Значит, пятница – ее последний день здесь. Оставаться дольше поводов нет. Она может сказать Бруксам, что хочет выехать утром – тогда суббота. Еще три ночи в Нью-Йорке. Она вообразила, как едет на поезде, смотрит в окно и видит те самые поля, города и реки, что проезжала с Луизой по пути на восток; перекидывает обратно все мостики. Можно купить новую книжку, легкое чтение, чтоб отвлечься. К воскресному вечеру Кора будет дома; смирится со всеми удобствами и утратами. А Йозеф останется здесь.

У закусочной Луиза притихла. Кора проследила ее взгляд – сквозь большие окна на стойку в глубине. Кажется, Луиза раскаивается или, по крайней мере, огорчена тем, что потеряла приятеля.

– Зайди, поговори с ним, – мягко сказала Кора. – Попытайся загладить.

Луиза не остановилась.

– Он меня, наверно, ненавидит, – она переложила саквояж в другую руку. – И потом, я же вам сказала, он не мой тип.

Кора прокашлялась, глядя вперед.

– Но ты его обнадежила, Луиза. И обидела. А он все равно привел тебя домой. Можно бы его поблагодарить. И извиниться. По крайней мере, попрощаться.

Луиза остановилась, Кора тоже. Пожилая дама, ворча, обошла их.

– А вам не все равно?

Кора вздохнула и отмахнулась от мухи. Смешной вопрос. Конечно, ей не все равно. Она думает о Флойде, а главное – хочет, чтоб Луиза начала учитывать и чужие чувства тоже; не боялась заботы и доброты. Все эти недели Кора понимала, что Луизе не хватает матери, не хватает материнского внимания, на которое Майра давно не способна. Но только теперь Кора поняла, что пеклась не о том. Во что девочка одета, красится ли, можно ли ей выходить одной – все это неважно; Луизе нужны совсем другие советы и примеры. Луиза уже умела быть доброй – в конце концов, это она, а не Кора догадалась в тот первый вечер принести грузчикам воды. И даже сейчас ясно, что Луизе неприятно причинять боль Флойду, и хотя она его не любила и, пожалуй, не могла полюбить, она чуточку скучала по нему и понимала, что поступила с ним плохо. Последняя возможность, подумала Кора. Скоро их дороги разойдутся, но даже теперь, когда Кора знала, сколько вытерпела в своей жизни сама Луиза, ей было жаль, что не хватило времени научить девочку таким нужным вещам: когда говорить «спасибо» и «прости».

– Тебе, наверно, и самой неловко. – Кора приподняла поля шляпки. Люди обтекали их, как ручей – камни. – По лицу видно. Сама понимаешь, что надо с ним поговорить.

Луиза посмотрела на тротуар, заложила волосы за уши. Насупилась – похоже, взаправду, не для виду.

– Прямо сейчас? Я же вся потная.

– Ты выглядишь хорошо и пахнешь приятно. Ты сама это знаешь.

– И вы отпустите меня одну?

– На час. – Кора потерла перчаткой комариный укус на шее. – Через час я жду тебя в квартире. Отсюда прямиком домой. Даешь мне слово?

Луиза безмолвно воззрилась на Кору.

– Дай слово, Луиза. Обещай. Я тебе верю. Итак, через час?

– Хорошо.

– Так что, даешь слово? – Коре хотелось добиться последней ясности. – Даешь или не даешь?

– Да! Ладно, все, даю. – Но вид у нее был не раздраженный, а смущенный. – Да, я даю вам слово.

Кора кивнула:

– Удачи, – повернулась и пошла домой одна.

В квартире было ненамного прохладней, чем на жаркой улице. Кора прошла в спальню, включила вентилятор и сразу сняла блузу, юбку и корсет. Хотела надеть нарядное платье «к чаю», но передумала: в тонком пеньюаре будет прохладней. А она устала. Простыни высохли и колыхались на ветру. Кора сняла их и аккуратно заправила постель, разглаживая ладонью складки. Завтра. Завтра они с Йозефом будут лежать в этой постели, на этих самых простынях, еще теплых от солнца. Сколько у них будет времени? Три, четыре часа? Хватит и поговорить, и перекусить в гостиной или на то, чтобы просто поваляться вместе в постели, друг у друга под боком. Пиршество перед голодом. Она сложила одеяло в изножье кровати, вынула шпильки из волос и легла, глядя в потолок. Протечка больше не казалась кроличьей головой. Даже странно, почему раньше было так похоже.

В дверь постучали дважды. Потом еще четыре раза.

Кора раздраженно встала, пригладила подол пеньюара. Она-то надеялась, что Луиза вполне воспользуется предоставленным свободным часом, хотя бы потому, что ей самой хотелось часок побыть наедине с собой. Но прежде чем открыть дверь, она помедлила. Надо похвалить Луизу за то, что сдержала слово.

Но за дверью, к изумлению Коры, оказалась не Луиза, а Йозеф. Мрачный Йозеф. Небритый Йозеф, в чистой рубашке и комбинезоне, с кепкой в боковом кармане. И рядом еще кто-то: тощая ручонка обвилась вокруг его бедра, пальчики вцепились в комбинезон чуть выше колена.

– Ушли из дома, – сказал Йозеф. – Утром. Переезжаем. – Он говорил дружелюбно и спокойно, но так смотрел Коре в глаза, что было ясно: взрослый разговор, дочь не должна понять. – Я пришел сказайт тебе. Боялся, ты придешь туда.

Кора молча смотрела на него. Поймали, значит. Слишком поздно ушли. Монашка выследила, или какая-нибудь воспитанница увидела и донесла.

– Пожалуйста, заходите. – Кора попятилась. Она тоже пыталась сказать взглядом: заходи, и твоя маленькая испуганная дочка пусть тоже войдет; это ужасно, что так вышло, это моя вина, это мне взбрело в голову прийти, это все моя прихоть, моя свобода в незнакомом городе, а ты потерял работу, а вы потеряли дом.

– Все в порятке. В Куинсе друк. – Детская ручонка вцепилась в штаны еще крепче, и он для равновесия расставил ноги пошире. – Сейтшас работайт, но мы пойдем к пяти. Хороший друк. Фсе будет в порятке.

– Входите, входите, – зашептала Кора. – Пожалуйста.

Он сделал шаг, хромая, как человек с деревянной ногой: за бедро цеплялась дочка.

– Грета, заходи, – тихо велел он и попытался отцепить ее пальчики от комбинезона.

Кора теперь оказалась позади них и разглядела ребенка. Белокурая макушка – по пояс отцу. В платьице горчичного цвета, с заплатками под мышками, волосы острижены до подбородка. Лицо спрятала в складках отцовских штанов.

– Извиняйт, – сказал Йозеф, обернувшись к Коре. – Она не фсегда стесняйтс.

– Ничего, – Кора тихонько закрыла дверь. Она прошла мимо них, но лица девочки так и не увидела. Она не знала, сможет ли смотреть без слез. – Ты голодный? Она голодная? У меня есть тосты и джем.

Головка девчушки вынырнула так внезапно, что Кора улыбнулась. Но Грета не улыбалась. У нее было симпатичное личико, как у покойной матери. У Коры екнуло сердце. Я была тобой, думала она. Ничего. Я была такая же маленькая и перепуганная. Кора очень старалась говорить ровно и не разрыдаться:

– У меня есть клубничный джем. Любишь клубничный джем?

Грета посмотрела на папу.

– Тепе понравится, – сказал он.

Кора пошла на кухню и положила в духовку шесть ломтиков хлеба. Жаль, нет ничего сытней. Они вообще ели утром? Или монашки вышвырнули их до завтрака? Кора выглянула из кухни:

– Апельсины любишь?

Грета кивнула. Она не отходила от Йозефа и смотрела на портрет сиамского кота. Это она запомнит, подумала Кора. Запомнит день переполоха, странные подробности, приход в дом к неизвестной даме, пеньюар этой дамы и ее распущенные волосы посреди дня. Девочка больше никогда не увидит Кору, но будет помнить ее как часть этого тревожного дня.

Кора положила на тарелку два очищенных апельсина и пошла налить воды, а когда вернулась, Грета уже запихнула пол-апельсина в рот. Она быстро жевала, щеки оттопырились, а веки возбужденно трепетали над светлыми глазенками. Кора поставила перед ней стакан; Грета схватила остатки апельсина и положила к себе на колени.

– Не спешайт, – предостерег Йозеф. – А то потавишься.

– Там еще много, – добавила Кора, оперлась на край стола и присела рядом с девочкой. – У нас есть еще апельсины. И тостов сколько захочешь. Спешить некуда.