По волчьему следу - Екатерина Лесина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- А… да… ушел тогда… аккурат на Благовещение. И все-то… мы день прожили, два… после-то Анька беспокоиться стала. Мол, сгинул. Я уж ей и так, и этак, чтоб тихо сидела, а все одно поперлася. Заявление вона написала. И толку-то?
Толку от заявления и вправду не было.
Принять приняли, да только не подшили и дела не завели, а сунули в папку с бумагами, которыми, как подозревал Бекшеев, следующей зимой печь растапливать станут.
Ну да…
- Спасибо, - сказал он. – А с вашей невесткой я могу поговорить?
- С Анькой?
- Если у вас другая имеется…
- Какая другая? – возмутилась Алевтина Касьяновна. – Одна у меня невестка! Чай мы не нехристи какие… а чего с нею говорить? Она-то тихая, дурковатая стала. Небось, отшиб ей Гришка чего. И брюхатая. Вы с нею поговорите, а она дитя скинет…
- Мы осторожно, - Бекшеев выдавил улыбку. – Надо заявление будет оформить. И показания. Чтобы, как срок выйдет, можно было признать вашего сына мертвым.
Она хмурилась, не понимая.
- Ребенок родится, - разговор с людьми давался тяжело, но Бекшеев заставил себя улыбаться. – Надо будет на что-то растить. А если отец погиб, то по закону ребенку пенсия положена. По потере кормильца.
- Да? – в глазах блеснула искра интереса. – Большая? Небось, еще когда…
Но губу прикусила.
Она была прижимиста по натуре, и теперь мысль об этих, далеких, но возможных-таки деньгах, не отпустит её.
- Но нужны показания вашей невестки. И подпись её. А я со своей стороны поспособствую, чтобы пенсию назначили побыстрее. Сперва признаем без вести пропавшим, а там, после уже… ввиду обстоятельств…
- Приведу, - величественно кивнула Алевтина Касьяновна.
- И вещи его нужны будут. Какие-нибудь, желательно, ношеные. Такие, чтобы постоянно носил. И чтобы не стирали их…
- Как не стирали?!
- Сойдут сапоги старые, если никто больше не надевал. Сумка? Ремень? Хоть что-то…
Снова кивок. И хмурый взгляд:
- А… вы часом его не отыщете?
И спросила этак, с подозрением.
- Вряд ли, - Бекшеев подозревал, что отыскать исчезнувшего Григория Касьяновича не выйдет при всем его желании.
А желания было немного.
- Скажи, - Тихоня поднялся, чтобы выбросить сломанное перо в мусорную корзину. – Почему у меня такое ощущение, что я в нужник нырнул? Вроде ж нормальная бабка, а…
Он потер шею.
- А слушаешь и…
- Люди, - устало ответил Бекшеев. – Это только третья…
Из тех, чьи заявления отыскались в запыленном ящике, аккуратно собранные в папку. И собраны они были Селюгиным. Странно, что вовсе не сожгли.
- Кто там следующий? – поинтересовался Бекшеев.
- Так… сейчас, - Тихоня выглянул в коридор.
Бледная, что тень, девушка. Тонкая и высокая. Некрасивая, и старый костюм, явно перешитый, перелицованный и не единожды, подчеркивал худобу и неженскую ровность фигуры.
Елена Мазаева.
- …брат, - голос у нее был шелестящим и настолько тихим, что приходилось вслушиваться в каждое слово. - …вернулся…
И снова почти то же самое.
- Он старался. Очень. И пить бросал. И в храм ходил. Молился. И еще вот на курсы записался. Вечерние. У него права были, планировал устроиться…
Но срывался и запивал. И в хмелю дрался. Зло. Так, как может драться человек, который не знает, как еще выплеснуть скопившуюся внутри него ярость.
- …прощения просил. Мирился… потом понял, что тут, в Бешицке, ему работы не найти… думал уехать, но предложили…
Она, в отличие от Алевтины Касьяновой, и вправду горевала по бедовому, но все же брату.
- Понимаете, он хороший. Просто… тяжело. Папу убили… мама умерла. Я вот осталась. В школе работаю, учительницей. Он семью хотел, но как-то не складывалось, что ли… сказал, что ему предложили. Работу. И денег дали. Вот…
Елена вытащила из огромной сумки сверток.
- Я… кое-что потратить пришлось. На дрова…
- Когда он пропал?
- В ноябре. Денег принес… на дрова… у нас дом старый, много надо, чтобы прогреть. Он и стены конопатил, и утеплял. А все равно холодно… квартиру хотел купить. И откладывали… мне вот предложили. От школы. Служебное.
Она робко улыбнулась, стесняясь этакой удачи.
- А он уехал…
В свертке оказались купюры, гладкие, новые почти.
- Вы… позволите? – Бекшеев протянул руку. И Елена доверчиво вложила в нее сверток. – А ваш брат не рассказывал, что за работа?
- Нет. Я спрашивала. Я… я подумала, что он ввязался во что-то нехорошее… тут иногда… неспокойно… и говорят, всякое говорят. Я не верю. Он хорошим был.
Наверняка.
И она до сих пор чувствовала боль утраты. И надеялась робко, что брат вернется, что он на самом деле ушел и, допустим, потерялся.
С людьми ведь случается.
- Опись составь, - велел Бекшеев. – Сколько здесь?
- Я… сейчас пересчитаю…
Вспыхивает румянец, и рука тянется к купюрам.
- Не трогайте. А еще вещи брата будут? Такие, желательно… - он объясняет уже не в первый раз, но сейчас Бекшеева понимают легко.
- Жалко девчонку, - Тихоня осторожно заворачивает деньги в тряпицу и глядит этак, выжидающе.
- Я потом дам. Отнесешь ей под расписку. Скажешь, чтоб тратила. Что… наследство. Ну и вообще…
Бекшеев с тоской поглядел на дверь.
Рабочий день обещал быть длинным.
- …а я ему говорила, что нечего бока вылеживать! Семью кормить надобно… - у этой женщины голос был громким и на редкость неприятным. Он ввинчивался в голову, порождая знакомые всполохи боли. Пока слабые, но еще немного, и станет плохо. – А он мне… и бросил! Сбежал! Небось, с дружками своими… как жрать в три горла, так это он могёт, а как работать…
…хороший мальчик, очень хороший… умница такая. А талантливый! Но связался… говорю, эта девка его до беды довела! Я сразу, как увидела, так и поняла, что ничего-то с ней не будет. Где это видано, чтобы ради какой-то девки мать родную бросил? Я его растила, ночей не спала… - она говорила быстро, причитая, но с возмущением. – Записку оставили, мол, уезжают в лучшую жизнь! А какая лучшая жизнь без матери-то? И позвонил… когда? Да вот дней десять тому… о здоровье не справился даже! Я ему говорю, что у матери от горя сердце прихватило! А только смеется, мол, не такая я и больная! Я же больная!
И
