Скала - Питер Мэй

— Маклауд!

Меня позвали снизу. Я услышал грохот пожарной лестницы и открыл глаза. Ангел стоял на площадке и возился с выдвижной лестницей. Вскоре ее верх царапнул стену под зубцами крыши.

— Маклауд, мать твою! Спускайся!

Я ощущал себя камнем, частью гранитных стен. Казалось, я могу простоять тут вечно. Невозможно было оторвать взгляд от изломанного тела Калума в тридцати футах подо мной.

— Маклауд!.. — прорычал Ангел.

Кровь в моем замороженном теле пришла в движение, и меня затрясло. Зато теперь я мог двигаться. На ватных ногах я, как автомат, пролез между зубцами, встал на лестницу и начал спускаться с опасной скоростью. Холодный металл перил жег руки. Я едва успел спуститься, как Ангел схватил меня за куртку. Его лицо было совсем рядом с моим, я чувствовал запах табака в его дыхании; второй раз за вечер он обрызгал меня слюной.

— Ты никому ничего не скажешь. Ни слова! Тебя здесь не было, понял? — Я ничего не ответил, и он придвинулся еще ближе. — Понял? — Я кивнул. — Ладно. Иди! Вниз по пожарной лестнице. И не оглядывайся!

Он отпустил меня и залез обратно в окно, оставив выдвижную лестницу на месте. В темноте снаружи виднелись бледные, испуганные лица. Я не двигался. Ангел злобно глянул на меня, и впервые в жизни я увидел на его лице страх. Настоящий страх.

— Иди! — и он закрыл окно.

Я повернулся и сбежал по гремящей пожарной лестнице на площадку второго этажа. Там я остановился. Чтобы попасть на следующий пролет, мне придется переступить через Калума. Я видел его лицо, бледное, спокойное, как будто он спал. Потом я заметил, что из-под его головы на металл площадки вытекает кровь, темная и густая, как патока. Откуда-то снизу раздавались голоса, у парадной двери зажегся свет. Я опустился на колени и коснулся лица Калума. Оно было еще теплым, и грудь его подымалась и опускалась — он дышал. Но я ничем мог ему помочь. Его найдут через несколько минут, и меня тоже, если я не скроюсь.

Я аккуратно переступил через Калума, сбежал по последнему пролету, прыгая через ступени, и кинулся под защиту деревьев. Кто-то закричал, по гравию зашумели шаги, но я не оглянулся. Я бежал без передышки до моста у культурного центра. Вдалеке послышалась сирена, синие огни скорой помощи промелькнули между деревьями, двигаясь к замку. Я перегнулся через перила, ухватившись за них руками, потому что ноги подгибались, и меня стошнило в реку Бейхед. Дул холодный февральский ветер, и по моему лицу текли слезы. Я перешел главную дорогу и бегом пустился в долгий путь по улице Маккензи до Матесон-роуд. Почти во всех окнах погасли огни, и мне казалось, что я остался один во всем Сторновэе. Когда я добрался до Рипли-Плейс, «скорая» с сиреной уже ехала из замка в больницу. Если бы я верил в чудеса, я попросил бы Бога о чуде. Возможно, стоило это сделать.

Тогда я видел Калума в последний раз и с тех пор жил с этой картиной перед глазами. Россыпь веснушек на белом как мел лице. Мелкие завитки рыжих волос. Ручеек крови на металле. Изломанный силуэт в лунном свете.

Калума отправили в специализированную клинику в Глазго. До нас дошли слухи, что он сломал позвоночник и не сможет ходить. Несколько месяцев он провел на материке, в отделении интенсивной терапии, и в школу так и не вернулся.

Удивительно, как быстро время лечит раны. Как только стало понятно, что истинные события той ночи так и останутся тайной, старые болезненные воспоминания начали вытесняться новыми. История с Калумом постепенно забылась. Как старая рана, которая болит, только когда о ней думаешь.

Глава четырнадцатая

Он постучал в дверь, но клацанье ткацкого станка не прекратилось. Фин глубоко вдохнул и стал дожидаться, когда придет пора менять челнок. Тогда он снова постучал, и после небольшой паузы ему разрешили войти.

В сарае валялся самый разнообразный хлам: старый велосипед, газонокосилка, садовые инструменты, рыболовная сеть, электрический кабель… Ткацкий станок стоял в углу. На стенах за ним крепились полки, на них лежали разные принадлежности и мотки разноцветной пряжи, причем так, чтобы ткачу было легко до них дотянуться. Между дверью и станком среди хлама была расчищена дорожка для инвалидной коляски. За ткацким станком сидел Калум, под его руками блестели металлические ручки механизма.

Фин был потрясен: Калум очень сильно располнел. Когда-то стройный, он теперь оплыл и ссутулился. Его подбородок покоился на жировом валике, а рыжие волосы почти все вылезли. То, что осталось, было коротко подстрижено. Бледная до синевы кожа человека, который не бывает на солнце. Даже веснушки, когда-то огненные, теперь потускнели. Калум прищурился, глядя на Фина против света. Его зеленые глаза подозрительно щурились.

— Кто там?

Полицейский отошел от двери, чтобы солнце не светило ему в спину.

— Привет, Калум.

Узнавание появилось в его глазах не сразу. Вместе с ним возникло удивление, и тут же после этого глаза снова стали бесцветными.

— Привет, Фин. Я ждал тебя двадцать лет. Ты не спешил.

Фин знал, что оправдания у него нет.

— Прости.

— За что? Это не твоя вина. Я сам был виноват. Как видишь, у меня нет крыльев.

Полицейский кивнул.

— Как твои дела? — спросил он и сразу понял, что ничего глупее и придумать было нельзя. Слова вырвались у него от безысходности — он просто не знал, что еще сказать.

— А как они могут быть?

— Понятия не имею.

— Конечно. Ведь это все случилось не с тобой. Откуда тебе знать, каково это — не контролировать кишечник и мочевой пузырь? Мне меняют подгузники, как младенцу. Ты себе не представляешь, какие болячки появляются на заднице, когда весь день сидишь на собственном дерьме! А секс?.. — Калум коротко, невесело рассмеялся: — Конечно, я до сих пор девственник! Даже дрочить не могу. И член не смогу найти, даже если захочу! А самое смешное, что все это случилось из-за секса. — Он помолчал, погрузившись в воспоминания. — Она умерла, ты знаешь?

Фин нахмурился:

— Кто?

— Горничная Анна. Разбилась на мотоцикле много лет назад. А я живехонек, правда, разжирел и прикован к креслу. Что-то здесь не так, правда? — Калум отвел взгляд, заправил в челнок новую нить и вернул его в барабан. — Зачем ты приехал, Фин?

— Я полицейский, Калум.

— Я слышал.

— Я расследую смерть Ангела Макритчи.

— Значит, ты зашел не просто повидаться со мной?

— Я приехал на остров расследовать убийство. А к тебе пришел потому, что должен был прийти уже давно.

— Решил успокоить больную совесть?

— Возможно.

Калум откинулся в кресле и посмотрел Фину прямо в глаза:

— А знаешь, что самое смешное? Единственный настоящий друг, который у меня был за все эти годы, это Ангел Макритчи. Вот какие коленца выкидывает жизнь!

— Твоя мать сказала, что он построил сарай для ткацкого станка.

— И не только сарай! Он переделал весь дом так, чтобы везде можно было проехать на кресле. Разбил у дома садик и выложил дорожку, чтобы я мог посидеть там, если захочу, — он пожал плечами. — Я, правда, никогда не хотел. — Калум взялся за ручки по обе стороны от себя. — Он переделал станок так, чтобы я мог работать руками, без ножных педалей. Вот это была идея!

Он начал двигать рычаги взад-вперед, и зубчатые колеса закрутились, а челноки стали летать по переплетению нитей. Калум повысил голос, чтобы шум станка его не заглушал:

— Он был умен. Гораздо умнее, чем мы о нем думали, — он отпустил рычаги, и станок остановился. — Я не так много зарабатываю ткачеством. Конечно, мать получает пенсию, и у нас еще осталось немного от компенсации. Но сводить концы с концами нелегко, Фин. А Ангел следил, чтобы мы ни в чем не нуждались. Он никогда не приходил с пустыми руками: лосось, крольчатина, оленина… И конечно, каждый год он привозил нам полдюжины гуг. И сам их готовил, — Калум взял еще один челнок из деревянного короба, что висел на ручке кресла, и принялся задумчиво играть с ним. — Когда он только начал приходить, я думаю, причиной было его чувство вины. Он ждал, что я буду во всем винить его.

— А ты не стал?

Калум покачал головой:

— А с чего бы? Он же не заставлял меня подниматься на крышу. Он хотел посмеяться надо мной, но я-то сам свалял дурака. Да, Ангел убрал лестницу, но с крыши он меня не сталкивал. Я сглупил и запаниковал. Я сам во всем виноват, — костяшки его пальцев побелели, так сильно он сжал челнок, прежде чем вернуть его на место. — Когда Макритчи понял, что я на него не в обиде, он мог бы решить, что его совесть чиста, и перестать приходить. Но он не перестал. Если бы ты мне сказал тогда, что я стану дружить с Ангелом, я бы решил, что ты рехнулся, — Калум покачал головой, как будто сам себе не верил. — Но мы и правда подружились. Он приходил каждую неделю поработать в саду, мы с ним сидели и часами говорили обо всем на свете.