О героях и могилах - Эрнесто Сабато

Много лет должно было пройти, прежде чем я преодолел внешние барьеры. И мало-помалу с тем же огромным и парадоксальным упорством, которое в кошмаре понуждает нас идти навстречу ужасному, я проникал в запретные области, где царит метафизический мрак, различая то здесь, то там – сперва смутно, как мимолетные и неясные видения, а затем все ярче, с убийственной четкостью – целый сонм омерзительных тварей.

Я расскажу, как я добился этой страшной привилегии и после долгих лет поисков и угроз сумел войти в пределы, где действует целое скопище существ, в котором обычные слепые – это, пожалуй, еще самые безобидные особи.

II

Очень хорошо помню тот День 14 июня, день холодный и дождливый. Я наблюдал за поведением слепого, работающего в метро в районе станции Палермо, – невысокий, плотный мужчина со смуглою кожей, чрезвычайно сильный и дурно воспитанный, он курсирует по вагонам, бесцеремонно расталкивая всех, предлагая пластмассовые пластинки для воротничков, пробиваясь сквозь плотную гущу спрессованного люда. В этой толпе слепой двигается напористо и злобно – одна рука протянута, в нее он собирает дань, которую со священным трепетом платят ему злополучные трудяги, а в другой зажаты символические пластинки – ведь не может того быть, чтобы человек жил на выручку от этих пластинок, пара пластинок вам бывает нужна раз в год, ну пусть раз в месяц, однако же никто, пусть он сумасшедший или миллионер, не станет покупать их по десятку в день. Следовательно, логически рассуждая – и все это так и понимают, – пластинки тут чистая символика, нечто вроде вывески этого слепого, его патента на пиратский разбой, отличающий его от прочих смертных, как и пресловутая белая трость.

Итак, я наблюдал за ходом событий в намерении следовать за этим типом до конца, дабы раз навсегда подтвердить свою теорию. Я прокатился бог весть сколько раз от Пласаде-Майо до Палермо и обратно, стараясь на станциях никому не мозолить глаза, чтобы не возбудить подозрений у Секты и не быть обвиненным в воровском умысле или какой-либо другой нелепости в тот момент, когда каждый день моей жизни имел ценность невообразимую. Итак, я держался на близком расстоянии от слепого, но соблюдал осторожность, и, когда наконец в половине второго ночи 15 июня мы совершили последний рейс, я приготовился идти за ним до его убежища.

На станции Пласа-де-Майо, откуда поезд возвращался на свою стоянку на Палермо, слепой вышел из вагона и направился к выходу на улицу Сан-Мартин.

По этой улице мы прошли до улицы Кангальо.

На перекрестке он свернул к Бахо [101].

Мне пришлось удвоить осторожность – в эту зимнюю, безлюдную ночь других прохожих, кроме слепого и меня, на улицах не было или почти не было. Так что я шел в благоразумном отдалении, памятуя, сколь изощрен у них слух и вообще инстинкт, предупреждающий о любой угрозе для их тайн.

Тишина и безлюдье действовали угнетающе, как всегда в этом районе Банков. Районе, ночью более тихом и безлюдном, чем какой-либо другой, вероятно, по контрасту, ибо днем на этих улицах столпотворение – шум, толчея, все куда-то спешат, народу в Присутственные Часы видимо-невидимо. Но, конечно, еще и по причине поистине священного безлюдья, царящего в этих местах, когда отдыхают Деньги. Так бывает, едва разойдутся по домам последние служащие и управляющие, едва покончат они с изнурительным и нелепым своим трудом, когда жалкий бедняк, зарабатывающий пять тысяч песо в месяц, ворочает пятью миллионами, а бесчисленные клиенты, совершая уйму всяческих процедур, кладут на счет наделенные волшебными свойствами кусочки бумаги, которые другие клиенты, совершив противоположные процедуры, забирают из других окошек. Фантасмагорическое, магическое действо, хотя они-то, верующие, мнят себя реалистами и практиками, получая эту грязную бумажонку, на которой, если приглядеться, можно разобрать нечто вроде абсурдного обещания, в силу коего некий господин, даже не подписавший бумаженцию собственноручно, обязуется от имени Государства дать верующему бог знает что в обмен на эту бумажку. И любопытно, что получивший ее довольствуется обещанием, ибо, насколько мне известно, ни один человек никогда не потребовал, чтобы обещание было выполнено; и еще более удивительно, что вместо этих грязных бумажонок обычно выдают другую, почище, но еще более идиотскую, на которой другой господин обещает, что в обмен на нее верующему может быть выдано некое количество вышеупомянутых грязных бумажонок – какое-то безумие в квадрате. И всему этому служит обеспечением Нечто, чего никто никогда не видел и что, говорят, хранится Где-то, особенно в Соединенных Штатах, в подвалах из Стали. А что все это не что иное, как религия, свидетельствуют прежде всего такие слова, как «кредит», «доверенность».

Итак, я говорил, что эти кварталы, освобожденные от неистовой толпы верующих, выглядят в ночные часы более безлюдными, чем все прочие, ибо ночью здесь никто не живет, да и не смог бы жить из-за царящей тут тишины и жуткого безлюдья в гигантских холлах сих храмов и в огромных подземельях, где хранятся невообразимые сокровища. А тем временем могущественные воротилы, заправляющие этим волшебством, спят тревожно, с таблетками и наркотиками, терзаемые кошмарами о финансовом крахе. Ну и конечно, по той очевидной причине, что в этих кварталах нет пищевых продуктов, нет ничего для поддержания жизни человека или хотя бы крыс и тараканов: дело тут в предельной чистоте, характерной для этих арсеналов, хранящих ничто, где все символично и в высшей степени бумажно; и даже эти бумажки, хотя они и могли бы служить пищей моли и другим козявкам, хранятся в огромных стальных камерах, неуязвимых для любого живого существа.

Итак, среди абсолютной тишины, царящей в районе Банков, слепой шел по улице Кангальо по направлению к Бахо. Шаги его звучали глухо, с каждым мгновением все более таинственно и зловеще.

Так мы прошли до улицы Леандро-Алем и, пересекши авениду, направились к портовой зоне.

Я удвоил осторожность: временами мне казалось, что слепой может услышать мои шаги и даже мое возбужденное дыхание.

Теперь он шагал с уверенностью, в которой мне чудилось что-то пугающее, но я, конечно, отвергал пошлую мысль, что этот слепой не настоящий слепой.

Особенно удивило меня и усилило мой страх то, что он внезапно опять свернул налево, к Луна-парку. Это меня испугало своей нелогичностью – ведь если таково было его первоначальное намерение, ему вовсе незачем было, пересекши авениду, идти направо. Предположить, что человек этот заблудился, я никак не мог – уж слишком уверенно он двигался; значит, оставалась гипотеза (очень страшная), что он учуял мое присутствие и пытается сбить меня со следа. Либо – что было бесспорно страшнее – пытается заманить меня в ловушку.

И однако же влечение, что толкает нас заглядывать в пропасть, заставляло меня идти за слепым, и чем дальше, тем решительней. И вот мы уже почти бежим (со стороны эта сцена могла показаться смешной, не будь она столь мрачной) – человек с белой тростью и набитой пластинками сумкой, которого молча, но упорно преследует другой человек, – сперва по улице Бушар к северу, а затем, пройдя Луна-парк, они сворачивают направо, будто намереваясь спуститься к порту.

Тут я потерял его из виду – ведь я шел на расстоянии почти в полквартала.

В отчаянии я убыстрял шаги, опасаясь потерять его, когда (как мне казалось) я уже приближался к разгадке их тайны.

Чуть не бегом я достиг угла и резко свернул направо, как то сделал и он.

О ужас! Слепой стоял у стены, весь напрягшись, очевидно поджидая меня. Уклониться, отступить я уже не мог. И вдруг он схватил меня за руку со сверхчеловеческой силой, и я ощутил на своем лице его дыхание. Свет был очень тусклый, я едва различал его черты, но его поза, прерывистое дыхание, рука, сжимавшая мне запястье словно клещами, его голос – все обнаруживало злобу и крайнее возмущение.

– Вы гнались за мной! – сказал он негромко, но мне показалось, что прокричал.

С отвращением (ощущая его дыхание на своем лице, слыша запах его влажной кожи) и со страхом я бормотал какие-то несвязные слова, безумно и отчаянно все отрицал, сказал: «Вы ошибаетесь, сеньор», едва не падая в обморок от гадливости и ненависти.

Как он мог заметить? В какой момент? Каким образом? Невозможно было предположить, что он обнаружил мою погоню за ним, как обнаружил бы любой нормальный человек. Что? Неужто сообщники? Невидимые помощники, которых Секта хитро рассовывает повсюду, в самых неожиданных местах и должностях: няньки, школьные учительницы, почтенные матроны, библиотекари, трамвайные кондуктора? Кто знает! Как бы там ни было, я в ту ночь добыл подтверждение одной из моих гипотез насчет их Секты.

Все это с молниеносной быстротой промелькнуло в моем мозгу, пока я вырывал свою руку из его лап.