В моей смерти прошу винить… (сборник) - Александр Варго

– Михаил Ефремович, не переходите на личности. – Судью явно не устраивал затянувшийся процесс, но он поддержал протест.

– Прошу прощения, ваша честь. Этот упырь… – Седов опомнился и словно скромная девица прикрыл ладошкой рот. – Сталин Иосиф Виссарионович, параноидально гоняясь за врагами народа, сам стал врагом народа номер один, – как-то быстро закончил Михаил. – И напоследок еще один кровавый пример. – Прокурор размеренно прошелся вдоль перегородки, за которой сидели присяжные. Остановился напротив человека в черкеске с закрученными усами. – В 37-м году прошлого века по некоторым данным на Кубани проживало около пяти миллионов казаков. К концу 39-го их осталось около двух миллионов. То есть все здоровое мужское население было уничтожено. Поэтому, ваша честь, господа присяжные, я прошу для этого монстра тройной смертной казни!

– Я протестую! – Сергей вскочил с места.

– Протест отклонен! – Удар молотка.

– Если того потребует общественность, мы сделаем это снова и снова. У меня все, ваша честь. – Седов, словно гусь с гордо поднятой головой, прошел к своему месту.

– Господин адвокат, прошу, – предложил судья Морозову. – И, если можно, побыстрее.

Сергей встал со своего места. Рубаха прилипла к телу, в горле пересохло. Он отпил из своего стакана и пошел к присяжным. Обвел всех взглядом…

«Идиоты».

… и начал:

– Да, Сталин – убийца, тиран и параноик.

Зал загудел.

– Четвертовать его! – снова выкрикнул толстяк в бейсболке.

– Но все не так просто! Не так просто, господа. – Как только Морозов заговорил, зал стих. – Господа хорошие, не так просто все это. Репрессии и депортации, расстрелы и аресты не делаются в одиночку. Каким бы ни был кровожадным Сталин, он не смог бы так насолить миллионам один.

– Четвертовать его!

Зал молчал. Люди задумались.

– Ответьте мне, можно ли винить одного человека в беде целого народа? – Он снова обвел взглядом присяжных. – Виноваты все мы!

– У вас все?.. – начал судья.

– Нет! – слишком резко ответил адвокат. – Простите, ваша честь, у меня есть еще что сказать.

– Продолжайте.

– Я мог бы долго распинаться и о хороших качествах этого, как говорит уважаемый прокурор, монстра. Я могу напомнить только некоторые его заслуги. Восстановление исторических архитектурных памятников, храмов и церквей. Воссоединение по крупицам страны, создание Империи.

– Империи на костях?! – крикнул Седов.

– Ни одна Империя еще не выстраивалась в ромашковом поле.

Удар молотка.

– Сергей Анатольевич, ближе к делу.

– Но эти добрые дела никоим образом не умаляют его кровавых деяний. Сталин – убийца, тиран и параноик. Но ответьте мне, каким боком это все относится к моему клиенту?! – Сергей не заметил, как перешел на крик. – Посмотрите на человека за стеклом! И посмотрите на это! – Он подошел к «аквариуму», достал сложенный вчетверо портрет генералиссимуса Сталина и с силой прилепил его к стеклу. – Несмотря на сходство, вы все прекрасно знаете, что этот испуганный человек за стеклом – клон умершего сто лет назад Сталина!

– К порядку! – закричал судья. – Господин Морозов, прекратите этот цирк!

– Я его не начинал! – огрызнулся Сергей. – Вы посмотрите на себя, на мир, в котором мы живем! Сейчас любой менеджер может заказать себе клон Гитлера, чтобы тот подвозил его до офиса! Вы осуждаете насильников и убийц на смехотворные сроки! А людей… Да-да, людей! – Он ткнул в человека за стеклом. – А людей, ни хрена не помнящих о деяниях своего оригинала, вы убиваете для собственного развлечения…

– Морозов, если вы сейчас же не прекратите, я прикажу вас арестовать!

– У меня все, – тихо произнес Сергей. Статья триста шестьдесят седьмая – пособничество преступнику из прошлого – не дала ему закончить. Долбаный тринадцатый расстрельный раздел!

– Вот и хорошо, а то уж я думал…

– Нет. Прошу прощения, ваша честь. – Морозов поник. Опустил голову и пошел к своему месту.

Присяжные ушли совещаться. Сергей медленно складывал бумаги в портфель. Адвокат ни разу не взглянул на клон Сталина. Морозов знал, что проиграл этот процесс еще до начала. Присяжные вернулись. Сергей видел их словно в тумане. Встал усач в черкеске.

– Виновен!

– Кто бы сомневался, – прошептал Морозов.

– Верховным судом, рассматривающим дела тринадцатого раздела – преступления против мира и безопасности человечества, совершенные в прошлом, Джугашвили-Сталин Иосиф Виссарионович признан виновным по статье триста шестьдесят пять – геноцид в прошлом – и приговорен к тройному расстрелу. Приговор обжалованию не подлежит.

Сергей схватился за голову. Тройной расстрел! В его практике подобный приговор звучал впервые, но Морозов знал, что, убив человека однажды, они клонируют его и убьют еще раз, и еще, и еще…

«Если того потребует общественность…» – вспомнил Сергей слова прокурора.

А общественность потребует. Нет твари кровожадней человека.

Морозов встал и на ватных ногах пошел к выходу из зала. Он явственно чувствовал запах крови, будто находился на бойне. На своего клиента Сергей так и не взглянул. Пробившись через толпу журналистов, он вышел на улицу.

«Все кончено», – подумал Сергей, положил портфель на ступеньки и сел на него.

Набрал номер «КриоРосс».

– Надо что-то менять, – проговорил сам себе Морозов.

– Что? – не понял собеседник на другом конце.

– Извините, это я не вам, – сказал Сергей и встал.

Морозов представился и назвал номер договора.

– Я хочу, чтобы тело мамы кремировали, – коротко сказал он.

– У нас есть такая услуга, но так как в договоре были обговорены другие процедуры…

– Сколько? – перебил монолог менеджера Сергей.

– Составление нового договора, экстренное кремирование…

– Сколько?! – потеряв терпение, еще раз спросил Сергей.

– Тридцать тысяч долларов.

– Хорошо. Только одно условие – я должен видеть, как сгорит тело.

– Любой каприз за ваши деньги. – Менеджер отключился.

Сергей стоял у конвейера перед топкой крематория. Тело, когда-то бывшее его матерью, медленно двигалось к огненному зеву. Сергей шел рядом и держал мать за руку. Он думал. Час назад он расторг договор о криосохранении собственного тела после смерти. Но это не значило ровным счетом ничего. Служители раздела XIII могли клонировать его и осудить… А почему бы и нет? Может, через сто лет впаяют ему статью триста шестьдесят шесть – экоцид в прошлом, за преследование тараканов в тридцать седьмом.

Если того потребует общественность…

Морозов влез на конвейер и в последний момент, перед тем как створки топки автоматически закрылись, прыгнул в пламя.

Черта с два теперь общественность что-либо потребует. По крайней мере, от Морозова.

Черная королева

Алеша не любил темноту. Даже если в комнате горела добрая сотня ламп, но на улице была ночь, мальчик никогда не смотрел в окно. Он знал – там, за окном, кто-то есть. И этот кто-то ждет не дождется, когда Леша посмотрит в черный квадрат. Со временем нелюбовь к темному времени суток переросла в боязнь, в фобию, которая с возрастом только усиливалась. По счастливой случайности (наверняка это было делом рук мамы) в последний год эта хворь отступила. Шторы в его доме были плотно закрыты, в его спальне постоянно горел ночник с бегающими огоньками, а по всему дому были натыканы датчики движения. Практически каждый его шаг и он сам были надежно защищены светом люминесцентных ламп. В свои тринадцать лет Алеша наконец-то почувствовал себя счастливым (настолько, насколько мог почувствовать мальчик его возраста). И что вполне понятно, он решил пожить как нормальный ребенок.

Лагерь, в который его родителям удалось раздобыть путевку, располагался в окружении соснового бора на берегу реки Камы. Оформление и прощание с родителями не заняло более часа. Несмотря на то что Леша оставался без родителей впервые, он держался бодро и даже пытался улыбаться (все-таки недавнее упоминание папой, что ему тринадцать, а не пять, принесло свои плоды). После отъезда предков Алеша прошелся вдоль реки, постоял на пирсе, посмотрел на качающиеся лодки. Ему начинало здесь нравиться. Леша прошел мимо кинотеатра, заглянул в открытую дверь и тут же отпрянул. Темнота была настолько осязаемой, что Леша готов был бежать за родителями со слезами на глазах.

«Тринадцать лет, черт возьми, – вспомнил он слова отца. – А ты рассусоливаешь с ним как с пятилетним».

Алеша боялся отца, а порой и ненавидел за подобные высказывания, но здесь он был с ним солидарен. Ну не может пугать одно и то же (к примеру, темнота) подростка и маленького ребенка. Он еще раз подошел к черному дверному проему и всмотрелся в зал. Теперь он мог различить ряды откидных кресел и небольшую сцену. Алеша сделал шаг вперед. Сердце замерло. Но ничего не произошло. За ним не захлопнулась дверь, на него никто не набросился, и еще около сотни «не». Неужели так просто победить собственные страхи? Он прошел к сцене. Белое полотно экрана приятно радовало глаз. Алеша прошел вдоль полотна, поглаживая его ладонью.