День саранчи - Натанаэл Уэст

Тод зажег сигарету и возбужденно затянулся. Он снова начал возиться с галстуком, но невольно вернулся к карточке.

Звала она не к наслаждениям, а к борьбе, изнурительной и жесткой - не на любовь, а на смерть. Броситься на нее было бы все равно, что броситься с небоскреба. Такое делаешь с криком. И на ноги встать уже не надейся. Зубы твои вгонит в череп, как гвоздь в тесину, и хребет будет сломан. Вспотеть или зажмуриться - и то не успеешь.

Он еще мог посмеяться над своими метафорами, но смех был ненастоящий, он ничего не разрушал.

Если бы только она позволила, он бы бросился с радостью, чего бы это ни стоило ему. Но он ей был не нужен. Она не любила его, и он не мог содействовать ее карьере. Фей не была сентиментальной и в нежности не нуждалась, даже если бы он был на нее способен.

Одевшись, он торопливо вышел из комнаты. Он обещал быть на вечере у Клода Эсти.

Клод, преуспевающий сценарист, жил в большой доме, который был точной копией старинного особняка Дюпюи под Билокси в Миссисипи. Когда Тод ступил на дорожку с самшитовым бордюром, Клод приветствовал его с громадной двухэтажной террасы, разыгрывая роль в духе южной колониальной архитектуры. Он раскачивался с носков на пятки, на манер полковника Гражданской войны, и делал вид, что у него большое брюхо.

Брюха у него не было совсем. Клод был высохший человечек со стертыми чертами и сутулой спиной почтового служащего. Ему подошли бы залосненный мохеровый пиджак и мятые брюки конторщика, но он был одет, как всегда, изысканно. В петлице его коричневого пиджака торчал цветок лимона. Брюки на нем были из красноватого, в шашку, твида ручной выработки, а на ногах - великолепные башмаки цвета ржавчины. Его фланелевая рубашка была кремовой, а вязаный галстук - исчерна-красным.

Пока Тод поднимался по ступеням к его протянутой руке, Клод окликнул дворецкого:

- Крюшону! Да поживее, черная бестия!

Слуга-китаец бегом принес виски с содовой.

Перекинувшись с Тодом несколькими словами, Клод отправил его

к своей жене, Алисе, которая находилась на другом конце террасы.

- Не исчезай, - шепнул он. - Мы собираемся в бордель.

Алиса сидела в двойной качалке с дамой, которую звали миссис Джоан Шварцен. Когда Алиса спросила его, играет ли он в теннис, миссис Шварцен вмешалась:

- Какая глупость - швырять несчастный мячик через сеть, которой надо было бы ловить рыбу, - ведь миллионы голодают, мечтая о кусочке селедки.

- Джоан - чемпионка по теннису, - пояснила Алиса.

Миссис Шварцен была рослая женщина с большими руками и

ногами и квадратными костлявыми плечами. У нее было миловидное личико восемнадцатилетней и тридцатипятилетняя шея, вся в жилах и сухожилиях. Густой рубиновый загар, отливавший синевой, смягчал разительностью контрасты между лицом и шеей.

- Как жалко, что мы не сразу поедем в публичный дом, - сказала она. - Я их обожаю.

Она повернулась к Тоду и захлопала ресницами:

- А вы, мистер Хекет?

- Ты права, душечка, - ответила за него Алиса. - Ничто так не взбадривает мужчину, как веселый дом. Клин клином вышибают.

- Как ты смеешь меня оскорблять!

Она встала и взяла Тода под руку.

- Сопровождайте меня вон туда. - Она показала на группу мужчин, среди которых стоял Клод.

- Проводите ее, ради бога, - сказала Алиса, - она думает, что они рассказывают сальные анекдоты.

Таща Тода за собой, миссис Шварцен врезалась в кружок.

- Похабничаете? - спросила она. - Обожаю похабные разговоры.

Все вежливо засмеялись.

- Нет, мы о делах, - сказал кто-то.

- Не верю. Будто не слышно по вашим гнусным голосам. Ну же, скажите что-нибудь непристойное.

На этот раз никто не засмеялся.

Тод попробовал высвободить руку, но она держала цепко. Наступило неловкое молчание; потом тот, кого она перебила, попытался начать сначала.

- Кинематограф страдает от излишней робости, - сказал он. - Таким людям, как Кумбс, нельзя спускать.

- Совершенно верно, - поддержал другой. - Приезжает такой вот, деньги гребет лопатой, все время ворчит, как тут паршиво, потом работу запорет и возвращается на Восток, рассказывать анекдоты про постановщиков, которых в глаза не видел.

- Боже мой, - сказала миссис Шварцен Тоду громким театральным шепотом, - они и вправду - о делах.

- Пойдемте поищем, кто разносит виски, - предложил Тод.

- Нет. Проводите меня в сад. Вы видели, что лежит в бассейне? - Она потащила его за собой.

В саду было душно от аромата мимозы и жимолости. Из прорехи в синем саржевом небе высовывался зернистый месяц, похожий на огромную костяную пуговицу. Дорожка, вымощенная плитняком и зажатая двумя рядами олеандров, привела к бассейну. На дне у глубокого конца он увидел какой-то массивный черный предмет.

- Что это? - спросил он.

Она нажала ногой выключатель, скрытый в корнях кустарника, и ряд придонных фонарей осветил зеленую воду. Предмет оказался дохлой лошадью, вернее - ее реалистическим, в натуральную величину, изображением. Над чудовищно раздутым брюхом торчали прямые негнущиеся ноги. Похожая на молот голова была свернута набок, и из мучительно оскаленного рта свисал тяжелый черный язык.

- Правда, чудесно? - воскликнула миссис Шварцен, хлопая в ладоши и возбужденно подпрыгивая, как девочка.

- Из чего она сделана?

- Значит, вы догадались? Как невежливо! Из резины, конечно. И стоила массу денег.

- Но зачем?

- Для смеха. Однажды мы стояли у бассейна, и кто-то, кажется Джери Апис, сказал, что тут на дне должна лежать дохлая лошадь, - вот Алиса и раздобыла. Правда - прелестно?

- Очень.

- Вы просто вредина. Подумайте, как должны быть счастливы Эсти, показывая ее гостям и выслушивая охи и ахи неподдельного восторга.

Она встала на краю бассейна и несколько раз подряд «охнула и ахнула».

- Она еще там? - донесся чей-то голос.

Тод обернулся и увидел, что по дорожке идут две женщины и мужчина.

- По-моему, брюхо у нее скоро лопнет, - ликуя, откликнулась миссис Шварцен.

- Красота, - сказал мужчина, торопясь подойти поближе.

- Да она же просто надувная, - возразила одна из женщин.

Миссис Шварцен сделала вид, будто вот-вот расплачется.

- Вы ничуть не лучше этого вредного мистера Хекета. Вам просто не терпится разбить мои иллюзии.

Когда она окликнула Тода, он был уже на полпути к дому. Он помахал рукой, но не остановился.

Компания Клода все еще говорила о делах.

- Но как вы избавитесь от неграмотных мойш, которые им правят? Они держат кино мертвой хваткой. В интеллектуальном плане они, может, и папуасы, но зато - чертовски хорошие дельцы. По крайней мере, знают, как прыгнуть в эту лужу и вынырнуть с золотыми часами в зубах.

- Часть из этих миллионов, которые приносят фильмы, им стоило бы снова пускать в дело. Как Рокфеллеры с их Фондом. Раньше Рокфеллеров ненавидели, а теперь, вместо того чтобы вопить об их грязных нефтяных барышах, все восхваляют их за то, что делает Фонд. Ловкий трюк, и киношники могли бы сделать то же самое. Создать Фонд кино и покровительствовать наукам и искусствам. Понимаете, снабдить малину вывеской.

Тод отозвал Клода в сторонку, чтобы попрощаться, но хозяин его не отпустил. Он увел Тода в библиотеку и налил ему и себе шотландского виски. Они сели на кушетку против камина.

- Вы не были в заведении Одри Дженинг? - спросил он.

- Не был, но наслышан порядком.

- Тогда вы должны пойти.

- Не люблю профессионалок.

- А мы не к ним. Просто посмотрим кино.

- Кино меня угнетает.

- У Одри вы не соскучитесь. Умелой сервировкой она сообщает пороку притягательность. Ее притон - шедевр технической эстетики.

Тоду нравилась его манера. Он был мастером замысловатой пародийной риторики, которая позволяла ему выразить свое негодование, сохранив при этом репутацию светского и остроумного человека.

Тод подкинул ему реплику.

- Не знаю, на каких тарелочках она его преподносит, - сказал он, - но бардаки наводят тоску, как все хранилища - банки, почтовые ящики, склепы, торговые автоматы.

- Любовь как торговый автомат, а? Неплохо. Суешь монету, дергаешь рычаг. В утробе аппарата происходят механические процессы. Получаешь свои сласти, хмуришься, глядя на себя в грязное зеркало, поправляешь шляпу, берешь покрепче зонтик и уходишь, стараясь выглядеть как ни в чем не бывало, - хорошо, но не для кино.

Тод опять высказался начистоту:

- Не в этом дело. Я бегал за девушкой, а это все равно, что таскать с собой вещь, которая не влезает в карман, - вроде портфеля или чемоданчика. Неудобно.

- Знаю, знаю. Это всегда неудобно. Сначала правая рука устает, потом левая. Ставишь чемодан и садишься на него, но прохожие удивляются, останавливаются поглазеть - приходится идти дальше. Прячешь чемодан за дерево и ретируешься, но кто-то его находит и бежит за тобой, чтобы отдать. С утра, когда выходишь из дому, чемоданчик - маленький, дешевый, с паршивой ручкой, а к вечеру это уже сундук с медными углами, весь в заграничных наклейках. Знаю. Хорошо, но опять не для кино. Надо помнить о публике. Что скажет парикмахер с Пердью? Он целый день стриг волосы и устал. Он не хочет смотреть на болвана, который таскается с чемоданом или возится с автоматом. Парикмахеру подавай чары и амуры.