Семейство Доддов за границей - Чарльз Ливер

— Но предположимъ, что въ хлопотахъ отъѣзда, развлеченная другими мыслями, она позабудетъ о деньгахъ, сказалъ я: — вѣдь это очень можетъ быть?

— О, какъ-нельзя-вѣроятнѣе, сказалъ онъ смѣясь: — она разсѣяннѣйшее существо въ мірѣ.

— Въ такомъ случаѣ надобно до извѣстной степени приготовить средства.

— До нѣкоторой степени, разумѣется, холодно сказалъ онъ. — Вы можете взять съ собою, напримѣръ, фунтовъ сто.

Можете представить, милый Томъ, какою загвоздкою стали у меня въ горлѣ эти слова! Сто фунтовъ, когда у меня нѣтъ двадцати… какое, двадцати, нѣтъ и десяти фунтовъ; едва-ли наберется даже пять! Я жилъ, со дня на день, надѣясь получить отъ васъ деньги, которыя, сказать мимоходомъ, высылаются все медленнѣе, по-мѣрѣ-того какъ „благоденствіе Ирландіи возрастаетъ“.

Но услужливость Тайвертона не ограничивается добрыми совѣтами, онъ готовъ помочь и дѣломъ, какъ словами. Давъ расписку въ трехъ тысячахъ франковъ, съ уплатою черезъ мѣсяцъ, я получилъ отъ содержателя гостинницы двѣ тысячи франковъ — проценты, какъ видите, пустые, по шестидесяти въ мѣсяцъ на фунтъ, или по шести фунтовъ въ годъ; разумѣется, предполагалось, что я не буду отлагать платежъ такъ долго. Лордъ Джорджъ сказалъ: „Судя по обстоятельствамъ, сдѣлка ваша еще довольно-выгодна“; и конечно, была бы выгодна, еслибъ не платить ни гроша. „Жаль мнѣ“ сказалъ онъ: — что мы не сочинили вмѣсто трехъ пяти тысячъ; потому-что въ настоящую минуту остальныя деньги мнѣ очень были бы нужны». Я не раздѣлялъ этого сожалѣнія, ясно понимая, что прибавочныя двѣ тысячи франковъ были бы вытянуты изъ моего кармана.

Теперь, какъ видите, я, сколько могъ короче, хотя, быть-можетъ, все еще утомительно, пересказалъ обстоятельства; слѣдствіемъ которыхъ было мое путешествіе; надобно только прибавить, что я оставилъ передъ отправленіемъ три строки мистриссъ Д., неслишкомъ-много объясняющія.

Утро, когда мы выѣхали, было великолѣпно. Солнце всходило надъ Драхенфельзомъ, разсыпая снопъ переливающихся лучей по Рейну, и золотя желтѣющую хлѣбами полосу его лѣваго берега, между-тѣмъ какъ правый дремалъ еще въ густой тѣни. Отъ Прейцберга до Семи-Горъ разстилалась чудная панорама, съ горами и утесами, развалинами замковъ, виноградниками, одѣвающими всѣ холмы, равнинами, покрытыми волнующимся хлѣбомъ — все это озарялось тихимъ великолѣпіемъ лѣтняго утра.

Я никогда не видывалъ и, быть-можетъ, не увижу ничего, столь прекраснаго. Лучшимъ свидѣтельствомъ, съ какимъ восторженнымъ восхищеніемъ скакалъ я въ галопъ по этой прелестной мѣстности, можетъ служить, что я совершенно забылъ обо всемъ, кромѣ чудной картины, лежавшей передъ моими глазами. Ирландія, Додсборо, налоги на содержаніе бѣдныхъ, акцизы, тяжбы, мои затруднительныя обстоятельства, даже самая мистриссъ Д.- все исчезло, оставляя мѣсто невозмутимому, безграничному наслажденію. Какъ интересенъ, какъ новъ для меня былъ этотъ видъ! Деревушки, разбросанныя по обрывамъ, опоясывающимъ рѣку; старинныя башни и развалины стѣнъ, построенныхъ еще римлянами; огромныя фуры, уступающія намъ дорогу; плесканье волнъ, громкіе крики, несущіеся съ Рейна; огромный плотъ, медленно-спускающійся по рѣкѣ, и вдругъ — всѣ головы обнажаются, всѣ колѣни преклоняются: это идетъ процесія къ часовнѣ, стоящей на вершинѣ горы, и вьющаяся тропинка, по которой движется ходъ, покрыта дѣвушками, голоса которыхъ летятъ къ намъ въ мелодическомъ хорѣ. Ахъ, Томъ! вся эта сцена была полна очаровательности, и ненужно было моего внутренняго голоса, чтобъ погрузить меня въ упоеніе. Чтожъ говорилъ мнѣ внутренній голосъ, спросите вы? Вотъ что, милый другъ: «Кенни Доддъ, куда и зачѣмъ ты ѣдешь? Кто сидитъ подлѣ тебя? Мистриссъ Доддъ, или женщина, чуждая тебѣ?

Вы скажете, что такія размышленія не могли придавать новой упоительности наслажденію, что они должны были возмущать его — да, возмущали бы, еслибъ были сильны и ясны; но это были только неясныя мечты, минутно-пробѣгающія по воображенію тѣни, которыя возвышали мое удовольствіе какимъ-то страннымъ вліяніемъ, необъяснимымъ для меня. И еслибъ моя совѣсть была такъ неучтива, что спросила бы меня: „Кенни Доддъ, не дурно ли ты дѣлаешь?“ я сказалъ бы: „да“ съ какимъ-то самодовольнымъ чувствомъ. Мнѣ кажется, милый Томъ, что человѣческое сердце, по-крайней-мѣрѣ на ирландскомъ языкѣ, необъяснимая, непонятная книга. Объясни мнѣ, почему иногда бываешь такъ самодоволенъ, дѣлая то, чего бы не должно дѣлать?

Вы скажете: „но какое жь отношеніе все это имѣетъ къ мистриссъ Горъ Гэмптонъ?“ Рѣшительно никакого. Моя идиллія показываетъ только, что начало невсегда бываетъ согласно съ концомъ.

— Какая это деревня, мистеръ Доддъ? шепчетъ нѣжный голосъ изъ глубипы кареты.

— Это Андернахъ, мадамъ, отвѣчаю я, раскрывая своего „Путеводителя“: — это одинъ изъ древнѣйшихъ городовъ на Рейнѣ. Римляне называли его…

— Нисколько не интересно, какъ называли его римляне. Нѣтъ ли какой-нибудь легенды объ этомъ древнемъ замкѣ? Вѣрно, есть; пожалуйста, найдите.

Я продолжаю читать о Друзѣ и римскомъ лагерѣ.

— Ахъ, не то, не то! съ хохотомъ кричитъ она.

— Въ Андернахѣ есть двѣ особенныя отрасли торговли: мельничные жернова… Она зажимаетъ мнѣ ротъ рукою; я не могу читаться она продолжаетъ: „Теперь я вспомнила легенду. Былъ давно когда-то Зигфридъ, графъ-палатинъ рейнскій; онъ, по возвращеніи изъ крестоваго похода, былъ убѣжденъ клеветниками, что его жена была невѣрна ему…

— Какъ это дурно! то-есть со стороны графа.

— Да, онъ выгналъ ее, какъ измѣнницу; она бѣжала за Рейнъ въ эту гористую землю, которая передъ нами и которая вся тогда была покрыта непроходимымъ лѣсомъ. Тамъ провела она долгіе, долгіе годы въ одиночествѣ, безъ друзей, безъ всякой защиты и помощи. Тогда не было мистеровъ Доддовъ, или, по-крайней-мѣрѣ, она не имѣла счастія встрѣтить одного изъ нихъ.

Я съ чувствомъ вздыхаю, подъ вліяніемъ ея взора; она продолжаетъ:

— Наконецъ однажды, утомленный охотою, отставъ отъ своей свиты, жестокій графъ сѣлъ отдохнуть у ручья; прелестная красавица, въ граціозной, но чудной одеждѣ изъ звѣриныхъ шкуръ…

— Но вѣдь конечно не она своей рукой убила ихъ? вставляю я свое замѣчаніе.

— Какъ вы смѣшны! Разумѣется, нѣтъ, и говоря это, она закутывается своею собольею мантильею и гладитъ ея нѣжный мѣхъ своею еще болѣе нѣжною ручкою. — Графъ вскакиваетъ на ноги, и въ мигъ узнаетъ ее, и въ то же мгновеніе такъ пораженъ ея удивительнымъ спасеніемъ въ дремучемъ лѣсу, что выслушиваетъ ея оправданія и ведетъ съ торжествомъ въ свой замокъ оклеветанную, но невинную супругу. Да, мнѣ кажется, люди прежде были лучше, нежели теперь; были скорѣе готовы прощать, или, вѣрнѣе выражаясь, болѣе доступны истинѣ и ея благороднымъ дѣйствіямъ.

— Ну, этого не скажу, возразилъ я глубокомысленно: — звѣриныя шкуры наводятъ нѣкоторое сомнѣніе и — при этомъ замѣчаніи моемъ она такъ весело и долго хохочетъ, что я, увлеченный веселостью, хохочу и самъ по ея примѣру, хоть и не знаю, что у ней на умѣ.

Мы скоро оставили за собою Андерцахъ и показались по самому берегу быстраго Рейна, по прекрасной дорогѣ, идущей, почти въ уровень съ рѣкою, которая здѣсь на нѣсколько миль становится менѣе-капризна и живописна.

Къ обѣду мы прибыли въ Кобленцъ и остановились въ отличной гостинницѣ „Гигантъ“; потомъ пошли бродить по городу, любуясь на лавки и на красиво-одѣтыхъ деревенскихъ дѣвушекъ, бархатныя шапочки которыхъ, шитыя золотомъ или серебромъ, такъ понравились мистриссъ Г. Г., что мы купили три или четыре, такіе убора и нѣсколько смѣшныхъ серебряныхъ иглъ въ формѣ кинжальцевъ, которыя носятъ онѣ въ волосахъ.

Я скоро увидѣлъ, что моя спутница въ-самомъ-дѣлѣ совершенное „дитя“: какъ ребёнку, ей нравились всѣ красивыя вещицы, и мы накупили ихъ много, съ истинно-дѣтскою беззаботностью о цѣнѣ. Деревенскія дѣвушки носятъ удивительно-странныя серьги изъ массивнаго золота, и моя дама не могла не купить нѣсколько паръ ихъ; потомъ ей понравились золотыя цѣпочки и даже уродливыя пряжки для башмаковъ. Всѣ эти пріобрѣтенія, какъ она увѣряла, будутъ безцѣнны для маскараднаго костюма.

Какъ вы думаете, милый Томъ, какой суммы стоили мнѣ эти мелкіе припасы для-того, чтобъ походить на рейнскую поселянку? — семнадцать фунтовъ; отчего и родилось во мнѣ сильное тайное желаніе, чтобъ наша прогулка была по Ирландіи, гдѣ можно было бы поддѣлаться подъ національный костюмъ съ гораздо-меньшими издержками.

Но дѣлать было нечего, мнѣ слѣдовало держать себя, какъ любезному кавалеру и, скрѣпя сердце, я самъ поднесъ ей въ подарокъ нѣсколько бездѣлушекъ; но она презрительно отбросила ихъ, говоря: „ахъ, всѣ эти вещи гораздо-лучше мы найдемъ въ Эмсѣ: тамъ удивительныя лавки, un bazar magnifique!“ — предвѣщаніе, отъ котораго выступилъ у меня холодный потъ. Накушавшись кофе, мы продолжали свое путешествіе до Эмса, который отъ Кобленца всего въ одиннадцати или двѣнадцати миляхъ.